Викентий Карпович - На «Ишаках» и «Мигах»! 16-й гвардейский в начале войны Страница 10

Своей первой учительницей я считаю Елену Степановну, у которой я получил первоначальное обучение, учился с первого по четвертый класс. Елена Степановна уделяла ученикам очень много внимания, вкладывала в воспитательный и учебный процесс всю свою душу, скрупулезно занималась со всеми вместе и с каждым в отдельности. Это был удивительно трудолюбивый и преданный своему делу человек; она не считалась ни со временем, ни с трудностями. А трудностей было немало: отсутствовали элементарные условия для занятий, классы не были оборудованы, не было наглядных и учебных пособий, не хватало учебников. Классные группы, как правило, были переполнены, зимой в классах было холодно, дров для отопления не хватало.

Читали по одному букварю, задачи решали всей группой у классной доски, писали диктанты, учили стихотворения и таблицу умножения, а кто не выучил на дому, оставался после занятий и доучивал в классе, но такая «методика» практиковалась только вторым молодым учителем.

Как мне думается, сейчас и климат значительно изменился. В то время, мне казалось, зима была более суровой — морозной, снежной и холодной. В холодные, морозные дни мы приходили в школу и особенно ощущали бедственное положение. Дров очень часто не было, а если были, то непиленые и неколотые, в этом случае мы принимались за дело. В классах в такую стужу не топилось, все и везде покрыто льдом. Учеников приходило немного, в классах заниматься было невозможно. Иногда занятия отменялись, но чаще Елена Степановна приглашала нас в свою комнату, где посредине стояла железная печка-«буржуйка», как называли ее у нас. Мы собирали дрова, затапливали «буржуйку», и комната наполнялась теплом. Рассаживались вокруг печки, и начинались занятия. В перерывах наша учительница на «буржуйке» пекла ржаные лепешки и угощала нас — ох, какие же они были вкусные!

В 1929 году, в конце учебного года, мы держали экзамены за четвертый класс: решали письменные задачи по математике, писали сочинение по русскому языку, отвечали при устных опросах. Все было обставлено солидно, и мы чувствовали важность момента.

Позади остались четыре года первоначального обучения. Прощались со школой, со школьными товарищами. Все эти годы за одной партой мне пришлось провести с Мишей Колосовским, с ним вместе мы учили уроки, читали букварь и «Родную речь», решали задачи, писали диктанты и сочинения. Приходилось и так, что вместе оставались в школе «без обеда». Теперь мы с добрыми, дружескими чувствами расставались, нам предстояло каждому прокладывать свой путь в жизни.

Встал вопрос о дальнейшей моей учебе. На помощь пришла Елена Степановна, между матерью и учительницей произошел примерно такой разговор:

— Ну, что решили делать, Николаевна, — спросила Елена Степановна, — будете учить свое дите или оставите неучем?

Мать молчала, она не решалась что-либо сказать. Думала. Потом заговорила:

— Не знаю, что и сказать и как лучше поступить. Работать некому — одна осталась.

— Это верно, — подтверждает Елена Степановна. — Однако нужно подумать и о его будущей жизни. Я уже разговаривала с заведующим школой, он согласен принять и второго вашего сына. Понятно, что вам тяжело, но как-нибудь перебьетесь, а там незаметно время пройдет и сын закончит семилетку.

— Пусть будет так, — наконец согласилась мать. — Если я неграмотная, то пусть хоть дети учатся. Свет не без добрых людей, попрошу сестру — поможет, пусть Витя едет учиться…

Так была решена моя судьба. Мне была предоставлена возможность учиться в двух десятках километров — в столице, без отрыва от семьи. Потом, многие годы спустя, когда ее дите станет взрослым, она, мать, все равно не прекратит своих забот и беспокойств. Думы о благе своего ребенка не покинут ее. Какая же мать не пойдет навстречу своему ребенку, какая мать устоит от соблазна видеть свое дитя счастливым? Очевидно, таких матерей на свете не бывает…

Настал новый 1929/30 учебный год, я поступил в 22-ю семилетнюю школу Минска. Теперь мне приходилось ежедневно ездить на учебу в город, используя все виды транспорта, в первую очередь — пассажирские и товарные поезда, а то и просто отмерять шагами двадцатикилометровое расстояние, ведь поезда ходили не так уж регулярно, особенно в зимнее время. Впереди были три года непрерывного движения.

Учеба в семилетке научила меня самостоятельности, впервые пришлось оторваться от материнской опеки. Мать так и не знала, где и чему я учусь, посещаю ли я вообще уроки, все было отдано на мою совесть. Теперь все зависело от меня, сумею ли выдержать этот испытательный срок и окончить семилетку.

Если смотреть только на учебный процесс, так ничего особенного здесь нет, нужно только прилежание к учебе: внимательно слушать преподавателя, учить уроки, отвечать, когда тебя спрашивает учитель — и можно иметь приличные отметки. Но мне хотелось бы познакомить читателя с теми внешними обстоятельствами, которые в какой-то степени могли способствовать или затруднять процесс учебы и с которыми мне пришлось столкнуться.

Я уже упоминал, что для того чтобы попасть в школу, нужно было преодолеть двадцатикилометровое расстояние по железной дороге или пешком.

При всех благоприятных условиях к половине пятого нужно было спешить к поезду, в шестом часу прибыть в город на вокзал, а начало занятий было в девять часов. Вот и убиваешь свободное время на вокзале, бесцельно шляясь из одного угла в другой. Случалось, и просыпал.

Бывало и так — опоздал на поезд, бежишь за ним вдогонку и цепляешься за ступеньку последнего вагона — это уже хорошо. Но поезд ушел, что делать? Приходилось пользоваться первым запасным вариантом. Идешь к дежурному по станции: «Дяденька! Как насчет товарняка, пойдет ли в город?» — «А, сукин сын, проспал, а теперь подавай ему товарняк!» — бурчит, ругается дежурный, но секунду спустя уже добродушно отвечает на вопрос.

Мы знали всех дежурных, и потому к каждому был свой подход. Ведь станция маленькая, населения немного, и железнодорожные служащие тоже хорошо знали нас и наших родителей, всегда шли нам навстречу и помогали. Если узнавали, что через несколько минут будет следовать товарный состав и проследует без остановки, это уже усложняло дело. Нужно было бежать ему навстречу километров около трех, на. подъем, где он замедлял ход до минимума.

Там, на тихом ходу, следишь, где пустой тамбур и нет ли кондуктора. Когда заметишь, спешишь вцепиться в подножку, и если уж сел, считай, что тебе повезло — будешь на уроках без опозданий.

Часто бывало, что и этот вариант срывался — нет товарняка! Тогда оставался последний вариант — пеший, хотя и надежный, но требовавший больше времени и физических сил. Отработан он был до автоматизма, без смущения — вперед и поскорей! По путям, по шпалам, только поспевай считать километровые столбики. Пробежал по путям, а там сворачиваешь на старинный московский большак, по которому в 1812 году двигались войска Наполеона, дальнейший путь по песчаной дороге до окраины города, а там спасение — трамвай, отдых.

Подошла лютая зима, настали метели и морозы. Теперь передвижение на товарных поездах и пешком было не только затруднено, но и опасно. Пассажирские поезда ходили уже, как правило, с большим запаздыванием. Нужно было искать выход, а он один — найти временный уголок в городе. Мать рекомендовала зайти к одному старику. Жил он один, в смежной комнате — квартиранты, во второй половине дома жила дочь.

«Попросись, возможно, пустит на зимнее время», — говорит мать. И я иду, прошусь… Старик сначала усомнился, расспросил, кто я такой, а потом согласился дать мне приют при условии, что я не стану пользоваться примусом: он страшно не переносил примусного шума. Спать предложил на дощатых нарах, прикрепленных к потолку возле русской печи, сразу при входе в комнату, которая служила кухней. Так, на зимний период я приютился в теплом уголке, который нельзя было назвать «уголком», комнатой или тем более квартирой. Больше всего подходило название «место» между потолком и полом, а образно выражаясь — между небом и землей.

Здесь, на русской печи, я варил себе суп, варил или жарил картошку, приносил воду, рубил дрова, убирал, готовил уроки. Многому меня научила временная жизнь у старика, мудреный и вредный был мой хозяин, был в вечной ссоре не только с квартирантами, но и со своей дочерью. Работы я не боялся, и она меня не страшила: я давно к ней привык. Но зато я научился стряпать, стирать, убирать, делать всю необходимую работу — быть самостоятельным.

Николай Наумчик, мой добрый товарищ по учебному классу, был исключительно серьезным и дисциплинированным учеником. С малых лет остался он без матери, жил с отцом и мачехой. Жизнь при мачехе, которая не баловала его вниманием и добротой, научила его самостоятельности. Отец работал на производстве, был много занят, и Николай был предоставлен сам себе. Учился он хорошо, был развитым учеником, активным в общественной работе, пользовался большим авторитетом среди учителей и учеников. Ему была доверена общественная работа по подписке на заем среди учеников и сбор денежных средств.