Сергей Андрианов - Рассказы Страница 10

Ночь скрадывала расстояние, и потому казалось — гора совсем рядом. А она была дальше.

Когда взяли курс на Банска-Бистрицу, у всех отлегло от сердца. Мрачная Герлаховка осталась в стороне. Корабль пошел на снижение.

Женщина, чувствуя приближение заданного района, забеспокоилась. Знала — ее ждут, встретят, а все равно тревожилась. Далеко забрасывала ее судьба. Истомилась еще на земле, когда ждала, пока скажут: «Сегодня летишь». Сейчас старается ни о чем не думать, а мысли сами бегут. Малейшая неточность приземления — и все может осложниться. Внизу скалы, деревья, быстрые горные речки. И все утонуло во тьме.

Тут свое имя забудь, зовись Анной. Опять будет так, как в Минске, как в других больших и малых населенных пунктах и партизанских отрядах. Так и не так. Там все же была родная земля, хоть и оккупированная врагом, но испокон веков своя.

А тут чужая страна. Правда, словаков она немного знала. Познакомилась с ними еще год назад, в Белоруссии. Гитлеровцы мобилизовали их в свою армию, но на передовую не посылали, боялись. При первой же возможности словаки переходили на сторону Советской Армии. Они знали, что в ее рядах сражались чехословацкие части под командованием Людвика Свободы. Гитлеровцы использовали словаков для тыловой службы.

Анне поручили установить связь с командиром словацкого подразделения. Когда солдаты поехали на заготовку дров, она попросила подвезти ее. А там, в лесу, к командиру с улыбочкой:

— Не страшно вам здесь?

Угрюмый командир с видимым безразличием посмотрел на нее:

— А кого нам бояться?

— Как кого? Партизан…

— Здесь их нет, — сказал командир все с тем же безразличием.

— Сегодня нет, а завтра могут быть. Не сидят же они на месте.

— Мы партизан не боимся, — осмелев, сказал командир.

— С вами и мне не страшно, — проговорила Анна, пристально посмотрев в глаза командиру. Не боится партизан. Это же можно понимать и так, и эдак: то ли чувствует за собой силу, то ли сам ищет связь с ними. Попробуй пойми. Но Анна для того здесь и появилась, чтобы узнать, чем дышат люди.

Сперва ей показалось — рановато затеяла разговор о партизанах. Но почему тогда оживился взгляд до смерти уставшего человека? Он никуда не спешил, никого к себе не звал и не поторапливал солдат. Изредка поглядывая по сторонам, охотно разговаривал с ней. Анна решилась.

— А меня не боитесь?

— Чего вас бояться?

— Я — партизанка.

Лицо командира тронула едва заметная улыбка. Глаза посветлели.

— Партизаны такими не бывают…

Потом, когда разведчица Анна привела в бригаду целую роту словацких солдат, Мирослав (так звали командира) говорил:

— Трудно было поверить, что вы партизанка. Такие красавицы в болотах и лесах едва ли могли быть. Вы чистая русалка. Привидение… — И от души засмеялся. — Целую роту заворожила. У меня дома в Словакии есть жена и детишки. Когда вернусь, буду рассказывать им, как одна русская красавица околдовала меня.

— Вот попадет от жены, — сказала Анна.

— Нет, это вы для нее меня околдовали.

Теперь Мирослав, наверное, уже побывал в родном доме. Конечно, тайком. А сейчас ждет ее. Вместе придется им работать. Вспомнила и солдат из той роты. Одни тоже уже переброшены в Словакию, другие воюют в частях Свободы, с боями идут на свою землю. Вот как все изменилось за год.

…Чем дальше углублялся тяжелый воздушный корабль в словацкое небо, тем больше думала Анна об этом загадочном для нее крае.

Голубин вытянулся в кабине, припал лицом к стеклу. Внизу зарябило. Он напружинился, застыл. Под самолетом призрачно мерцали какие-то светлячки. Будто кто обронил на дороге золотистые бисеринки. Прорезая ночной мрак, они то вспыхивали, то гасли. У Голубина дух захватило.

Это же звезды! Они отражаются в реке. Значит, внизу река. Горы разошлись, река выпрямилась, вот в ней и отразились небесные светила. Все у него сошлось: и время, и место. Не ошибся он в своих штурманских расчетах, сомнения были напрасны. Голубин повеселел.

— Приготовиться к прыжку! — сказал он решительно. Лавров любил четкие команды штурмана. В них всегда уверенность и сила. В утомительно долгом полете они как бы встряхивают экипаж. Лавров бросил взгляд на второго пилота. Тот отстегнул парашютные лямки, с медвежьей неуклюжестью выбрался из-за штурвала и, спустившись в навигаторскую кабину, открыл нижний люк. Под ним разверзлась черная пропасть. Упираясь ногами в боковые кронштейны на борту, пилот встал так, чтобы видеть и командира, и пассажирку. В нужный миг он должен передать ей сигнал «Прыжок!» и помочь незамедлительно оставить самолет. Пилот чувствовал прочность самолетного металла, слышал сильный, забористый гул моторов, и небо казалось ему самой надежной опорой.

У Анны сжалось сердце. Квадрат люка напоминал ей бездонный, с жуткой чернотой колодец. Туда она должна нырнуть. Секунды мучительно долги и до безумия коротки.

Лавров не отрывался от приборов. Такая слепая ночь!

— Слушай, штурман, шуганешь ты ее сейчас в тартарары… Разве в такую ночь с ходу бросают? Может, со второго захода, а?

— Идем правильно, командир, — спокойно ответил Голубин, продолжая неотрывно смотреть вниз.

Лаврову ответ не понравился. Упирается штурман, ну прямо душу режет. Ведь пролетели тысячу километров, землю почти не видели — так осмотрись же, не пори горячку. У тебя не семь пядей во лбу. Послушал бы его, Лаврова, зашел вторично, так нет, с ходу.

Лавров готов был обвинить Голубина во всех смертных грехах. Видишь ли, командир экипажа ему уже не авторитет! При всем этом он думал о своем штурмане беззлобно, дружески, потому что в глубине души верил ему той особой верой, без которой вместе не ходят в бой. Лавров знал, что Голубин не разрешит прыжок, не убедившись в точности выхода в назначенный пункт. В то же время выказывал недовольство. Он даже себе не мог сказать, почему с ним такое происходило, откуда взялось беспокойство.

Не с кем-либо, а с Голубиным чаще всего бомбил крупные вражеские объекты. Кругом все горит, взрывается, трассы огня распарывают небо, зенитки вот-вот опрокинут самолет. Сущий ад. Но он упрямо заходит на боевой курс. Сейчас же глухая ночь, никаких признаков войны — ни в небе, ни на земле, — а в груди у Лаврова с каждой минутой накапливается необъяснимая, гнетущая тревога.

— Все-таки решил бросать с ходу?! А уверен? — уточнил Лавров. В его словах не было привычного командного тона. Но Голубин уловил скрытый упрек и тогда окончательно отбросил всякие сомнения:

— Да, уверен. Будем бросать, командир.

Лаврова будто бы судорога свела. Он онемел. В груди клокотала готовая разразиться гроза. Где-то на пути она гасла, как гаснет потерявшая силу лава. Прогрохотав внутри вулкана, она вдруг захлебнется и застынет, так и не успев вырваться наружу. Лавров скоро отошел, понимая — не совсем он тут прав. Сам же всегда требовал от штурмана: ни одного лишнего захода! Лишний заход на цель — еще один шанс врагу сбить тебя.

— Ладно, разрешаю, — примирительным тоном сказал Лавров. Он терпеливо вел корабль, стараясь как можно строже выдержать все параметры горизонтального полета. Высоту, скорость, курс. Легче будет покидать самолет разведчице.

— Внимание! Приготовиться… — твердо сказал Голубин.

Получив по внутренней связи сигнал от штурмана, Лавров на мгновение обернулся назад. Второй пилот его понял. Тут же предупредил женщину:

— Приготовиться — сейчас будете прыгать.

Именно тогда, когда секунды были до безумия коротки, женщина вдруг подалась вперед, к пилотской кабине, протянула туда руки, хотела что-то сказать, но у нее перехватило дыхание.

— Прыжок! — отчаянно приказал Голубин.

Лавров, не отрывая взгляда от приборов, рассек правой рукой воздух: «Пошел!»

— Прыжок! — произнес второй пилот и — изумился.

Женщина вскрикнула:

— Сер-ге-е-ей!..

Над раскрытым люком ревели моторы, в кабину ворвался ветер и загасил крик женщины. Мгновения прыжка отрезвили ее. Понимая, что промедление могло погубить все, она отчаянно нырнула в пропасть люка за борт. Встречный напор воздуха закрутил и отбросил ее назад. Раскрыв парашют, она одиноко повисла в непроницаемо-жуткой тьме.

«Не обернулся. Опять не обернулся», — подумала она про себя. Ей это казалось последним, что еще могло связать их судьбы.

В тот вечер он тоже не обернулся, задел ее девичье самолюбие. Он так и не знает, что было тогда с ней. Она хотела, чтобы он ушел, но чтобы и вернулся. Если бы не песня, так и стояла бы с окаменелым сердцем у родительского крыльца. Но песня… Что делала с ней песня! Душу ее разрывала. «Песни не лгут», — вспомнила она и встрепенулась, как вспугнутая птица. Только бы обернулся! Тогда бросилась бы она к нему резвее ветра. Расплелись бы на ветру косы, пылали бы огнем щеки, а она бежала бы и бежала за своей песней. Хоть на край света.