Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед Страница 10

А вот с «ЗиЛами» дело обстояло хуже. Особенно туго приходилось водителю «водовозки». Сядет в грязи на самые мосты, тут уж никакой буксир не поможет, кроме самоходки. Она-то и таскала за собой «водовозку» к полевым кухням, баням, к скважине на аэродром.

Но что за мучение было — выезжать на проверку боевого охранения! Втискиваешься в «бэтээр-дэ», а за тобой тянется пуд грязи. Отчищай ее, не отчищай — все равно. Утром посмотришь на свою «десантypy» — плакать хочется.

Когда холодно, грязно и сыро, неуютно становится и на душе. Мало радостей было тогда у десантников. Книг днем с огнем не сыщешь. Если есть несколько потрепаных, то за ними уже большая очередь. К тому же, давали их читать счастливые обладатели в основном на обмен. Единственным светом в окошке были письма и кино. И, конечно же, газеты. В тот вечер вся почта опять отменялась из-за нелетной погоды. Оставался фильм. Механик уже колдовал в клубной палатке. Надо было спешить занять место на скамейке поближе к экрану. Иначе столько набьется народу, что и стоя ничего не увидишь. Да еще накурят. Кое-кто пытался поначалу с этим бороться. Но курильщиков оказалось больше. И глас ненавистников табачного дыма по-прежнему тонул в оживленном говоре ожидавших начала сеанса.

— А что ты нам сегодня покажешь? — начинал кто-нибудь заводить «кинодраматурга» старшего лейтенанта Володьку Коровина.

Тот недавно пришел в политотдел из артполка. Но освоился в новой должности быстро. Одно было плохо — показ фильма для него всегда превращался в пытку. Картину крутили на одном маленьком аппарате «Украина». Пленка постоянно рвалась. Каждую часть фильма приходилось заряжать при включенном свете. Если картина была интересной, «кинокрута» торопили, доставалось и Коровину:

— Что ты опять привез какую-то рвань!

— А вот у летчиков показывали «Экипаж»…

— Да там и «Трактир на Пятницкой» вчера крутили, а у нас…

— У них широкопленочные аппараты, — взвивался уязвленный Коровин. — А попробуй, найди что-нибудь подходящее к «Украине». Вот давай, Терентьев, завтра вместе поедем в крепость. Сам будешь выбирать. Не хочешь?.. Так чего ж подкалываешь?

— Володя, ты у нас самый лучший на свете кинодраматург, — продолжал посмеиваться Терентьев, — вечно из показа фильма драму сделаешь. Попроси у летчиков машину на прокат. Что стоит на один вечер?

— А ведь дело, — поддерживал Нечипорук.

— Да ладно, хватит вам, — доходил до белого каления Коровин, — смотрите «Кота в мешке». Что, плохой фильм?

— Сам ты кот в мешке, — вмешивался Ласкин. — Не привезешь хороший фильм завтра, выгоним из палатки.

— Baня, уж ты бы молчал… Вот попросишь подвезти в Кабул…

— Мужики, кончай, давайте смотреть дальше, — гасил кто-нибудь разгоравшийся спор.

И все страсти разом стихали.

В тот вечер показывали хороший фильм, цветной. На экране Петр Первый воспитывал палкой под дружный смех зрителей зарвавшегося прапорщика. Арап Ибрагим Ганнибал — «ликом черен и прекрасен» — тайно проникал в дом невесты…. Владимир Высоцкий, исполнявший главную роль, был неповторим. На самом интересном месте, когда неудачнику-прапорщику опять наломали бока какие-то обломы, экран в очередной раз погас.

— Давай, заряжай быстрее…

— «Кинокрут», чего там копаешься?.. — раздались недовольные голоса.

— Привести себя в боевую готовность, — послышалась с порога команда. — В Кабуле мятеж…

Степанов, Терентьев, Батурин и солдаты, не разбирая в темноте дороги, пошлепали по грязи к себе в палатку на край штаба дивизии.

— Слушай, Валентин, займи два магазина, — попросил Алексей Батурина.

— А мне самому? Возьми у солдат. Они останутся…

— Берите, товарищ старший лейтенант, — протянул магазины ефрейтор Ларченко, — мы с Савичевым поделимся.

— Спасибо, мужики, — поблагодарил Степанов, засовывая патроны в подсумок. — Пойду к «заму», узнаю, что и как.

Повесив на плечо автомат, вылез наружу. Мокрый и холодный полог палатки коснулся шеи. Тут жe зябко поежился. Почувствовав, как противная струйка потекла за воротник куртки, зло выругался.

Из пригородов Кабула доносился какой-то шум. Он порой затихал, но когда усиливался, можнo было различить крики толпы. Особенно резали слух истошные женские вопли, плач детей. Изредка щелкали одиночные выстрелы, и трассеры, вычерчивая в ночном небе плавные дуги, терялись где-то вдали.

После десантники узнали: это была всего лишь-навсего имитация. Мятежники установили мощную японскую радиоаппаратуру. Через усилители воспроизводили заранее заготовленные магнитофонные записи. Так сказать, давили на нервы. Но это все узнали потом.

Степанов вошел в соседнюю палатку. Здесь жили с большим комфортом. Спали не на земле, как Алексей с Терентьевьм, Батуриным и солдатами, а на кроватях. Да и печка была приличнее. В углу палатка стояли даже стол и три стула.

— Со мной поедут Медведь, Рублев, Гусев. Оперативная группа… — произвел боевой расчет заместитель начальника.

— А я? — напомнил о себе Степанов. — Я ж стреляю…

— Останешься здесь, тебе работы в штабе хватит, — отрезал майор.

— Да как же это… — попытался спорить Алексей.

Но «зам» был неумолим:

— Иди в свою палатку и сиди наготове. Понадобитесь — вызову.

Степанов вернулся к своим, рассказал все.

— Да черт с ним, — успокоил лейтенант Николай Терентьев, — чего лезешь на рожон?.. Дойдет очередь и до нас. На войне у каждого свое место. Значит, ты и в самом деле здесь нужнее сейчас.

— Давайте в дурачка перекинемся, — предложил прапорщик Батурин, — три на три. Мартынов, Седов, Ларченко, садитесь…

Отложили в стороны автоматы, раздали карты. Игра шла вяло, но ее продолжали. Время все равно надо было убить.

Жили, как уже говорилось, в палатке ввосьмером. Два офицера, прапорщик и пять солдат. Шилов, как обычно, от коллектива откололся. А об Орловском и говорить не приходилось. Он устроился с комфортом. Шилов же облюбовал место в кунге автомобиля. Там можно было даже включать печку и греться. А в палатке Степанова спали вповалку на матрасах, брошенных прямо на землю. Достали их с большим трудом. Первое время и простой брезент казался роскошью. Примерно в одну треть площади пола палатки была вырыта яма глубиной по пояс. Своего рода прихожая. Здесь же стояла и чугунная печурка, доставшаяся обитателям без колосников и трубы. Впрочем, об этом уже было сказано выше.

Кое-как разместившись под единственной лампочкой на «Г-образной» лежанке, играли в карты часов до трех ночи.

— Вы что, еще не спите? — удивился заглянувший в палатку подполковник Гусев.

— Ждем команды, — ответил Степанов.

— Ложитесь вы, выезда не будет. Все уже второй сон видят. Тоже мне, картежники…

— Баба с воза — кобыла в курсе дела, — сострил Батурин.

— Да-а-а… — глубокомысленно вздохнул Терентьев. А затем с невозмутимым видом многозначительно изрек:

— Стоит корова на горе и думает. Вот так так и человек: живет-живет и умирает…

— Ха! — хмыкнул Гусев. — Спите уж, философы…

Подполковник частенько заглядывал в палатку. Человеком он был неплохим. Весь его внешний вид излучал добродушие — маленький, толстенький, вечно улыбающийся. Один был недостаток — до смерти любил «Мясоедовскую улицу». Если где-нибудь хватит сто грамм, тут же к Терентьеву или Степанову:

— Сыграйте «Мясоедовскую»…

— Да не умею я, вон Колька может, — отказывался Степанов.

Они часто брали напрокат появившийся в политотделе баян. Играли оба. По очереди. Надо же было чем-то отвести душу. Инструментом заведовал прапорщик Ласкин. Когда-то он закончил музыкальное училище и сравниться с ним в виртуозности игры было невозможно.

Так вот. Гусев просил сыграть Терентьева один раз, другой, третий… У Николая нервы были покрепче, чем у Степанова. Последний тут же поднимался и уходил. А Терентьев выдерживал с полчаса. Потом сообща выпроваживали надоевшего гостя. В следующий раз повторялась точно такая же история.

Утром все было, как обычно. Правда, наконец-то появилось солнце. Оно отражалось в многочисленных луках, слепило глаза, согревало ласковыми лучами лица Медведя и Степанова, лениво и расслабленно беседовавших у клубной машины после завтрака. О мятеже думалось словно о чем-то потустороннем и нереальном. Какая погода, какая тишь!

— Деньков бы пять вот так погрело, — мечтательно вздохнул Степанов.

— Подожди, Леш, нагреемся еще, — отвечал тезка.

Вдруг в Кабуле раздался одиночный выстрел. Для друзей это было поистине громом среда ясного неба — так не вязался он с их лирическим настроением, с по-весеннему светлым и радостным утром. За первым выстрелом последовал второй, третий…

— Леш, стреляют, — кивнул Степанов в сторону Кабула.