Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов) Страница 10

Теперь вы уже, видимо, догадались, что тетушка Гелена посадила меня рядом с Камилой.

На той фотографии Камила сидит на конце стола, а я возле нее. Когда мы фотографировались, большинство из нас по просьбе фотографа повернулись к нему лицом. И Камила тоже отвернула голову от стола. Мне этот снимок дорог: дело в том, что других фотографий Камилы у меня нет, да и никогда не было. Только благодаря этой фотографии я и теперь в любое время могу убедиться в том, что Камила была очень красивой девушкой. Я это понял, собственно, только теперь, после долгих лет, прошедших с того приятного вечера. Тогда я был смущен и одновременно взволнован тем, что неожиданно оказался рядом с такой милой собеседницей, и боялся, что у меня не хватит слов, чтобы забавлять ее целый вечер. Разумеется, я уже забыл, что ей тогда говорил, равно как и то, что было на ужин и понравились ли мне кушанья. Да это и неважно.

Если бы у меня не было этой фотографии, я бы даже не вспомнил, во что Камила была одета. Впрочем, я никогда не запоминаю, во что был одет человек, если даже, например, проведу с ним целый вечер. Теперь я вижу на фотографии, что Камила была одета в темное, вероятно в черное, платье без выреза, с короткими рукавами и широким белым кружевным воротничком. Черные волосы с пробором на правой стороне зачесаны назад. У нее была чистая смуглая кожа, выпуклый лоб, прекрасный прямой нос, черные глаза и полные губы.

Помещение было заполнено говором, смехом, звоном приборов и рюмок. К хвалебным речам и тостам я, видимо, даже не прислушивался — так сильно был пленен своей новой знакомой; мы с ней вдвоем словно были на необитаемом острове.

За окнами сумерки окрасили октябрьское небо в цвет индиго, и волшебный свет вспыхнувших на небе звезд ринулся на землю.

Когда мы вышли на улицу, я очень обрадовался тому, что нам вместе ехать на трамвае в сторону Шпейхара [11].

Так началась наша дружба.

2

Когда я в ноябре этого года вспомнил о Камиле (я всегда о ней вспоминаю в это время, так как много думаю о своем друге Мареке: оба они, Камила и Марек, окончили высшую торговую школу на Горской улице и обоих их постигла одинаковая судьба), я зашел в пассаж Адрию, где когда-то, много лет назад, назначал Камиле свидания. Пассаж был отделен от Юнгмановой улицы решеткой, за которой сваливался различный строительный материал. Все это показалось мне обветшалым и грязным, негостеприимным. Свалка была устроена как раз в том месте, где когда-то я частенько торчал, поглядывая на небольшой магазинчик итальянского туристического бюро «UTRAS». Я был очень удручен увиденным. И тогда здесь царил полумрак, но для меня это было дорогое место, как будто эти ворота открывали путь к прекрасному солнечному свету. По обеим сторонам двери, через которые Камила когда-то проходила и которые сейчас заперты, стоят манекены, одетые в длинные поношенные кружевные платья, в огромных шляпах с искусственными цветами и другими украшениями; эти витрины принадлежат прокатному пункту масок и театральных костюмов, вход в который находится рядом. Если бы эти первые двери были открыты, я бы мог войти туда, например, с вопросом, сколько стоит прокат одного маскарадного костюма, чтобы снова увидеть ту обстановку магазинчика, но я знаю, что был бы разочарован. Никто не предложил бы мне веселые цветные брошюрки о городах, названия которых звучат как музыка: Верона, Сиена, Римини, Болонья, Равенна, Анкона, Феррара. Ну скажите, разве эти названия не звучат как музыка?

Работа Камилы не оставляла ей много свободного времени, и поэтому я всегда радовался, когда она все же находила минутку для того, чтобы немного посидеть в кафе или совершить небольшую прогулку по улицам города. В воскресенье она большей частью ездила домой, в Семилы, но и там всегда должна была что-то делать, так что это не было для нее отдыхом. Она много читала, ходила на уроки итальянского языка, иногда вынуждена была задерживаться на работе, и теперь я еще хотел, чтобы она помогала мне писать рецензии. Книг выходило достаточно, и газеты должны были информировать о них своих читателей. Камила всегда говорила по существу дела, у нее всегда была своя точка зрения, которую она защищала, реагировала она очень быстро, и к тому же была начитанна. Поэтому я хотел, чтобы она писала рецензии. Таким образом, больше всего мы говорили о книгах. Камила была скромна и чрезвычайно критична по отношению к самой себе. С удовольствием веселилась. Тетя Гелена имела на нее очень благотворное влияние. Встреч и разговоров с тетей Геленой было, конечно, не много, но они всегда надолго занимали наши мысли.

Прошли ноябрь и декабрь, а после Нового года я неожиданно очутился в больнице. Как только Камила узнала об этом, она сразу же пришла навестить меня и принесла мне маленький кустик вереска в горшке. С этим нежным кустиком, покрытым розовато-фиолетовыми маленькими цветками, в белую больничную палату как будто пришел кусочек моей гористой родины и ее родного края под Козаковой. Случалось, что Камила не могла прийти. Тогда она посылала письмо, и наши разговоры продолжались в строчках ее и моих писем. Хорошо еще, что я отыскал некоторые ее письма (от моих писем, наверное, уже ничего не осталось), не все они потерялись, выдержав пять переселений. Когда я по прошествии стольких лет снова беру их в руки, они кажутся мне недействительными, но еще более недействительными мне кажутся события, которые между тем разыгрались. То были события на самом деле невероятные, невозможные. На всех конвертах голубого и светло-голубого цвета, в которых Камила отсылала письма, на машинке напечатан мой адрес: «Петр Вранек, Общая публичная больница на Буловке в Праге VIII» или «Студенческая колония на Летне». То есть эти письма определенно посланы мне, на всех конвертах налеплены шестидесятигеллеровые марки со Штефадиком; на одном конверте даже две марки: двадцатигеллеровая с государственным гербом и сорокагеллеровая с Коменским; на другом конверте есть марка стоимостью в две кроны пятьдесят геллеров (это письмо было со мной за границей); на следующем конверте марка уже протекторатная. На другой стороне всех конвертов написан обратный адрес Камилы; следовательно, эти письма действительно от нее. Писала их двадцатитрехлетняя девушка (мне тогда было, наверное, на два года больше), полная здоровья, энергии и жажды жизни, образованная, целеустремленная, простая до детской доверчивости, нежная и ласковая и в то же время самокритичная, серьезная и заботливая. Я рад, что по прошествии стольких лет снова и снова могу перечитать эти ее письма.

3

«Милый друг, пан журналист, спешу написать вам несколько строк, потому что до субботы я к вам, видимо, не попаду и не хочу, чтобы вы потом говорили, что я о вас совсем не думаю. Дело в том, что я о вас думаю, и очень много, и всегда желаю, чтобы вы наконец выздоровели, чтобы у вас ничего не болело, чтобы у вас не было температуры, чтобы вы были веселым и снова писали отличные рецензии. Теперь у меня в канцелярии много работы: здесь у нас два ревизора из Италии. Это вызывает общую нервозность, главным образом у наших начальников. Но, несмотря на это, я нахожу время для писем. С удовольствием печатаю их на машинке: почерк у меня далеко не блестящий. Правда, вы, имея теперь достаточно свободного времени, может быть, захотели бы их расшифровать, но для меня это могло бы плохо кончиться. Разве я не права?

У нас дома ужасная, отвратительная погода. В Праге весна, а тут противная слякоть, хоть сапоги обувай. На лыжах ходить тоже невозможно.

Пусть вам одолжат под этот вереск тарелочку, чтобы наливать в нее воду, иначе он завянет и мне будет очень жаль. В субботу я вам уже ничего не принесу, разве что вам разрешат есть вкусные вещи, но в таком случае мне должен позвонить ваш брат.

Поправляйтесь, и пусть у вас будет хорошее настроение, когда я снова приду вас навестить. С большим приветом, Камила. 18 января 1938 года».

4

Когда Камила снова пришла в больницу, вид у нее был такой, будто она куда-то спешила. На лице ее играла улыбка, глаза сверкали. Час пролетел быстро, как пять минут. После ее ухода мне оставались длинные ночи, часто бессонные, иногда с повышенной температурой, но дни мои расцветали красными цветами радости, стоило мне только подумать о Камиле.

«Милый больной друг, мне очень стыдно, что я среди недели не прислала вам снова маленькую весточку. Несколько раз я себе говорила: напишу во второй половине дня или как только уйдет пан управляющий с почтой, И не знаю, почему мне не удалось это сделать. Отговорка одна: сейчас очень много работы. Занимаюсь налоговыми сборами, а это очень ответственное дело.

Да, о рецензии на книгу. Я с огромным удовольствием попыталась бы попробовать, но боюсь вашей критики. Однако я знаю, как поступить. Я напишу ее и пошлю вам для ознакомления в больницу, вы мне возвратите ее назад исправленной, а потом я красиво перепишу все начисто. И вообще, завтра, когда я к вам приду (обращаю ваше внимание, что приду опять только на час, потому что в четыре уезжаю в Семилы), вы дадите мне что-то вроде общего направления, которым я должна руководствоваться в процессе написания рецензии, ну а потом это, видимо, не будет так тяжело.