Борис Ширяев - Я — человек русский Страница 10

Жена… нет, не она, а торжествующая победу амазонка стояла на стуле, потрясая раскоряченной обезьяной… В ее волосах снова сиял лазурный бант.

— К чорту комсомольского предка! — кричала она, — в мусор, в Исполком, к Суслову! Пусть любуется своим прадедом! Мои прадеды Париж с Платовым брали! Балканы переходили. А их — на четверинках бегали? Правильна ваша идеологическая диалектика! Были вы обезьянами, ими и остались! Несите, тетя, ангела! настоящего, старорежимного, царского! Колбасы давайте и «то», секретное… Теперь мы одни! С Рождеством Христовым, господа! А не обезьяньи потомки!

Через минуту мы, втроем, сидели у расчищенного конца стола. Настоящие малороссийские колбасы скворчали и пофыркивали на сковороде… Им вторило разлитое по стаканам искристое вино. Да, да не сомневайтесь, настоящее «Абрау Дюрсо», столь редкостное в Сесесерии.

Вряд ли Николаю Васильевичу Гоголю приходилось запивать янтарный жир сорочинских колбас с чесноком шампанским, но и вряд ли у него было на каком-либо рождественском ужине так светло и радостно на душе, как у нас в тот час.

Потрескивали елочные свечи… С вершины смотрел, осеняя нас белыми крыльями, сусальный рождественский ангел… простой, бесхитростный, русский и бесконечно дорогой… нас было трое, только трое Нет. Между нами был и Незримый, о рождении которого возвестил в Святую ночь Ангел…

Робинзон Крузов

— Вы это видите? Вы можете это себе просчитать? — захлопнул увесистую папку всемогущий замзав. — Здесь одни только названия!.. И скажите мне по чистому сердцу, почему они все хотят писать только историческое? И где я возьму бумаги сверх плана?

Писатель растер в малахитовой пепельнице не докуренную папиросу и поднялся со стула. Полный провал. Ясно.

— Нет, нет! Я не говорю вам: нет. Но давайте мне в план! Извольте, вот вам детская литература. И что в ней? Шесть названий, всего на десять листов… Это все равно, что ничего!

— Но я никогда не писал для детей.

— Ну и что? А Катаев писал? Алексей Толстой писал? Но они взяли себе перо и написали классическую детскую литературу. У вас есть перо? У вас есть талант? Давайте мне тему и… получайте аванс и творческую командировку, куда вы хотите…

Аудиенция была окончена. В широком корридоре бывшего Джамгаровского пассажа, а ныне управления Госиздата, писатель был тотчас же окружен прочими, дожидающимися очереди у заветной двери.

«Какая смесь одежд и лиц», выкликнул бы Поэт времен минувших. На стоящем перед дверью деревянном диване, в гармоничном контрасте сочетались основательно потертый престарелый литератор из «приявших» и нагруженный пудовым манускриптом своего первого романа курносый комсомолец, и посвященный во все тайны задних дверей репортер «Вечерки» с целым репертуаром разнообразнейших тем, и только что прибывший в Москву, но уже испуганный ею талант-самородок с единственным рассказом, но дюжиной партийных рекомендаций и отзывов. Изредка бросив секретарше небрежное «к Борису Лазаревичу… лично…» проплывал без доклада и очереди литературный кит провожаемый завистливым шопотом: «такой-то» (известное имя)! По «персональной» идет: три тысячи с листа…

Репортер мгновенно подлетел к вышедшему.

— Ну? Клюнуло?

— Чорта с два! Историческая романтика полностью затоварена: одних «Багратионов» и «Кутузовых» — целый вагон. На пять лет сверх плана! «Прокопа Ляпунова» и того три штуки. Сам видел… В детскую — полный газ, там пусто.

— Взял темку?

— Да что я — Чарская, что ли?

— Дуррак! А еще талантом всесоюзного значения считаешься! Псих малахольный! Духа эпохи не чувствуешь! Отстаешь от темпов! Катаев Гюговского Гавроша на советского Гаврика переоборудовал и полмиллиона на «Парусе» привез! Техника решает все! Хоть лорду Фаунтльрою пионерский галстук подвязывай! Но — сумей! Тебе же и книги в руки. С Чкаловым на остров Врангеля летал, в каракумский автопробег ходил… А он — «я не Чарская»! — плюнул с досады репортер. — Сходи к Диогену, коли у самого шарикоподшипников не хватает!

Совет был разумен. Консультация Диогена не раз вывозила и из более трудных ситуаций. Да и итти недалеко: всего лишь завернуть за угол на Софийку и спуститься по скользким от налипшего снега ступеням в погребок-закусочную, где в эти часы неизменно пребывала широко известная среди московской пишущей братии личность.

Подлинное имя ее и звание знала лишь Лубянка, куда не раз возили Диогена, но, продержав недолго собачнике, непременно выпускали по особым ходатайствам. Нужный был человек и в своей сфере незаменимый. Его заросшая нечесаной гривой буграстая голова обладала феноменальной способностью давать любую справку по всему напечатанному до 1917 г. вплоть до цитат и семизначных цифр, с указанием источника, а порою даже и страницы. Ходили слухи, что его и в Кремль кое-когда вызывали. Этим только и объяснялось пребывание Диогена вне концлагерной проволоки после не раз повторенной им формулы: «Для мыслящих людей время остановилось в семнадцатом году.»

Почтенное имя древнего философа Диоген получил вследствие сходной с ним склонности к особой архитектуре и устройству своего жилища. Зиму, приняв поправку на разницу в климате Афин и Москвы, Диоген проводил в уборной, упраздненной по случаю хронического бездействия канализации, единственная мебель которой была им творчески перемонтирована в обеденный, вернее, закусочный, украшенный неизменным полулитром и надкусанной селедкой, стол. Некоторое неудобство этого аппартамента состояло в том, что на его выщербленном изразцовом полу нельзя было вытянуться во всю длину, даже ложась по-диагонали. Окна тоже не было, но в нем Диоген и не нуждался, так как все зимние дни проводил в уже упомянутой закусочной, за одним и тем же залитым пивной пеной столом.

Но лишь только ручьи с Воробьевых гор смывали грязный снег с москворецкого берега, на котором за Крымским бродом стоял уже третью пятилетку обреченный на слом дом Диогена, как он выкатывал в непосредственное соседство с ближайшей мусорной свалкой подходящую бочку и поселялся в ней до первого снега. В закусочную он тогда не ходил, а принимал клиентов «на дому», не платя фининспектору за свою непредусмотренную революционным законодательством частную практику особого вида.

Происхождение и состояние бочек, в которых обитал Диоген, ежегодно изменялось. Густой дух кислой капусты сменялся острым ароматом селедки, селедка — креозотом, креозот — неразгаданным технически неграмотными носами, но очень въедливым составом:

— У Диогена побывал, — безошибочно определяли в тот сезон его клиентов во всех редакциях.

Осенью опустевшую бочку перманентно крали на растопку соседние домохзяйки. Иногда в спорных случаях заднее дрались. Милиция этого тихого пригородного района протеста против летней резиденции Дно-: гена не высказывала, видимо, считая его в составе мусорной кучи, приравненным в правах к дырявым ведрам, и прочему безнадежному утильсырью.

Говорили о каких-то трех факультетах, оконченных Диогеном, о неудавшейся научной карьере, но знали твердо лишь одно: данная им по памяти справка всегда точна и верна, совет разумен. Гонорар за консультацию возможен и натурой в упаковке Госспирта и деньгами. Размеры его не таксированы: полученные: дензнаки Диоген, не считая, совал в карман своего неопределенного цвета пальто, не сменяемого ни зимой, ни летом.

Перед этой-то загадочной личностью, через детсять минут по окончании аудиенции у замзава, и стоял писатель вместе с почуявшим запах предстоящего шашлыка репортером. Он не ошибся. Консультация началась именно с заказа трех порций этого явно шовинистического блюда и большого графина «пшеничной».

Две первых стопки были выпиты молча: торопиться Диоген не любил, и лишь налив третью, коротко бросил: «Ну?»

Писатель обстоятельно изложил ситуацию и свои сомнения.

Диоген выпил четвертую, внимательно осмотрел пустую перечницу и произнес, обращаясь к висевшему на стене Микояну:

— Балда! Иди и бери аванс из расчета на тридцать печатных листов по тысяче. Возьмешь меньше — будешь полным ослом.

— Под «Комсомолку Джаваху» мне, что ли, брать, — подпрыгнул на стуле писатель, — или под «Юного ленинца Фаунтльроя»? Тему давай!

— «Советский Робинзон Крузо», — внятно и безразлично сообщил шестой стопке Диоген. — Требуй с диета полторы.

Писатель и репортер молча переглянулись: гениальность всегда проста.

— Все элементы налицо! — подсчитывал через минуту репортер. — Освоение новых земель — раз… Изумительный чердак у Диогена! Пафос строительства — два, стахановский энтузиазм — три, — дармовая халтура, — рабочее изобретательство — четыре. Старик Дефо словно в Детгиз писал!.. Приобщение культурно отсталого нацмена Пятницы к социализму — пять… тут, брат, пальцев не хватит. Вся генеральная линия без малейших исправлений! Переправь имена и валяй! Да и переправлять не надо — подставь лишь «в» в Крузо! Вроде Кукурузова будет, самая бедняцкая фамилия… Не тема, а Торгсин!