Иван Шевцов - Бородинское поле Страница 11

В небольшом зале душно: окна плотно зашторены. Возбужденный, порозовевший Гудериан встал из-за стола, держа в руке хрустальную рюмку, наполненную водкой, и, глядя перед собой жестким взглядом, торжественно произнес:

- Господа! - И сразу, точно по сигналу, все присутствующие встали, напряженно повернув головы в сторону командующего. - От имени фюрера я поздравляю вас с еще одной блистательной победой и благодарю за верную службу.

- Хайль Гитлер! - поспешно воскликнул Штейнборн.

Неодобрительная гримаса пробежала по холодному лицу Гудериана. Гостю не следовало бы выскакивать наперед. Погасив гримасу, командующий продолжал, чеканя слова и делая резкие паузы:

- Я надеюсь, наша победа, наш вчерашний успех никому не вскружат голову. Впереди город Тула - последний рубеж перед решительным броском на Москву. Я не сомневаюсь, что вверенные мне войска завтра будут действовать столь же доблестно, как действовали вчера. Главное, господа, - стремительность. Мы не должны снижать темп наступления. В этом гарантия успеха. Вы уже знаете, что по приказу фюрера все армии группы "Центр" начали генеральное наступление на Москву… - Он обвел медленным взглядом гостей, внимательно всматриваясь в лицо каждого, и потом неожиданно выдохнул, точно из пушки выстрелил: - За победу!

После первой рюмки разговаривали сдержанно, поглядывая на командующего. Но после третьего тоста, предложенного Штейнборном - за здоровье не знающего поражений генерала Гудериана, - в зале наступило оживление. Холеный белобрысый щеголь генерал-майор Штейнборн спрашивал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Хотел бы я знать, как будет использован рубин кремлевских звезд, когда Москва скроется под водой?

- А почему Москва должна скрыться под водой? - осторожно спросил командир мотокорпуса барон Швеппенберг.

- Так решил фюрер, - тоном превосходства и высокомерия, точно он сам был правой рукой фюрера, ответил Штейнборн. - Москва исчезнет с лица земли - со всем живым, движимым и недвижимым.

Он смотрел на присутствующих, ожидая продолжения разговора. Но все молчали, потому что лицо Гудериана выражало холодную иронию с едва скрытым презрением.

- Чем вызван ваш, Штейнборн, интерес к кремлевским рубинам? У вас есть какие-нибудь особые соображения на этот счет? - небрежно съязвил Гудериан.

Штейнборн не нашелся. Да если б и нашелся, то едва ли успел бы закончить фразу в ответ на колкость Гудериана, потому что в это самое время на улице внезапно вспыхнула бешеная стрельба. Строчили, захлебываясь, короткими очередями пулеметы, гулко ухали пушки, с резким, острым скрежетом лопались снаряды. Притом не где-то за дальними далями или даже за окраиной. Судя по звукам, совсем недалеко, в самом городе. Розовое лицо Штейнборна покрылось бледными пятнами, а в глазах металась затаенная тревога. Гудериан казался невозмутимым. На неподвижном лице его лежала печать спокойной самоуверенности. Не вставая, он бросил недовольный взгляд на Швеппенберга, спросил с оттенком досады и укора:

- Что значит этот фейерверк? Перепились?

Швеппенберг недвусмысленно посмотрел на командира танковой дивизии, и генерал Лемельзен понял его, быстро встал:

- Прошу разрешения выяснить?

Гудериан кивнул, и Лемельзен вышел. Вслед за ним выбежал и адъютант командующего. Но стрельба не прекращалась. Напротив, она еще больше усиливалась, разгоралась. Гудериан был невозмутим, его хладнокровие и самоуверенность успокоительно действовали на присутствующих генералов. Он был уверен, что стрельбу подняли его подчиненные и причиной был какой-нибудь до чертиков напившийся танкист. Он уже принял решение сурово наказать возмутителя спокойствия: если им окажется офицер, независимо от ранга и боевых заслуг он разжалует его в рядовые. Если же нижний чин - то его ждет трибунал.

Генералы молчали, со скрытой тревогой посматривая друг на друга. Многие из присутствующих в банкетном зале мысленно задавали себе тайный вопрос: а что, если это русские сделали попытку с боем вернуть Орел? Но никто из приближенных Гудериана не посмел об этом даже обмолвиться, лишь Штейнборн, суетливо снуя глазами и ни к кому конкретно не обращаясь, предположил:

- Возможно, оставленные в городе партизаны из числа коммунистов совершили нападение на какое-нибудь подразделение.

Начальник контрразведки не очень уверенно пояснил:

- Вариант маловероятный, хотя… я не исключаю. Город большой, и за такой короткий срок мы не успели прочесать все дома.

Гудериан не удостоил их ответом, лишь подумал про себя: "Служба безопасности всегда не успевает там, где нужно, потому что ищет врагов Германии там, где их нет и быть не может". Сурово глядя на задрапированное окно, он прислушивался к непрекращающейся стрельбе в городе. Что-то зловещее было в трескучих выстрелах пушек. "Стреляют из танков", - с нарастающей тревогой решил Гудериан.

Дверь распахнулась внезапно, словно порывом ветра, и порог стремительно переступил Лемельзен. Лицо его было бледным, глаза расширены. Он доложил, проглатывая от волнения слова:

- Господин командующий, в город ворвались русские танки!..

Гудериан встал. Лицо его было каменно-невозмутимым. Он смотрел на комдива слегка прищуренными, сверлящими глазами, словно взвешивал сказанные комдивом слова. Наконец процедил сквозь зубы:

- Вы пьяны, Лемельзен. Откуда взяться здесь русским танкам? Не с неба же они свалились? - Злой огонь вспыхнул в его глазах.

- Я повторяю, господин командующий, четвертая дивизия ведет бой с русскими танками на улицах города, - внушительно повторил побагровевший Лемельзен.

Только после этих слов Гудериан поверил и сказал очень спокойно, словно речь шла о чем-то совсем несущественном:

- Что ж, в таком случае желаю четвертой дивизии успеха.

Гудериан был пьян. И не от русской водки. Кружили голову легкие победы. Он, как и его фюрер, верил в свою полководческую гениальность, а следовательно, и непобедимость. Конечно, он допускал отдельные тактические неудачи, в которых, разумеется, были повинны его подчиненные, но уж никак не сам командующий: в этом случае большую долю вины Гудериан возлагал на командование группы армий "Центр", которое своими необдуманными решениями сковывало его инициативу.

Вот и теперь Гудериан с раздражением думал об испорченном торжестве, да к тому же в присутствии выскочки Штейнборна, который сейчас изрядно струхнул, а возвратится в штаб Бока, придет в себя - будет злословить по поводу печального инцидента во время торжественного ужина.

А стрельба на улицах Орла не прекращалась.

"Что же все-таки произошло на самом деле?" - спрашивал самого себя Гудериан. Вразумительного ответа пока что не было.

А случилось вот что…

В ночь на 4 октября в распоряжение командира первого гвардейского корпуса генерал-майора Дмитрия Даниловича Лелюшенко прибыла танковая бригада полковника Катукова. Точнее, прибыла не вся бригада, а лишь первые ее эшелоны - батальон, вооруженный танками Т-34 и КВ. А уже вечером того же дня Лелюшенко приказал танковым ротам капитана Гусева и старшего лейтенанта Бурды произвести разведку боем в районе Орла. Рота капитана Гусева ворвалась в город в то время, когда Гудериан за торжественным ужином отмечал свою победу. Десять танков, разделившись повзводно, проутюжили три параллельные улицы, забитые военной техникой оккупантов.

Взвод лейтенанта Игоря Макарова выскочил на мощенную булыжником узкую улицу, застроенную одноэтажными домиками и густо посыпанную свежеопавшей влажной листвой. Командирский танк шел впереди, освещая улицу фарами. Фары второго и третьего танков были выключены.

Лейтенант Макаров, круглолицый сероглазый юноша, всегда подтянутый, молодцеватый, напряженно всматривался в прорезанную лучом черноту осенней безлунной ночи. Громыхая сталью по булыжнику мостовой, высекая гусеницами высверки искр, тридцатьчетверки шли на предельной скорости, готовые смять или протаранить любую преграду, какая только могла встретиться на их пути, даже если это будет каменная стена. По крайней мере, таким чувством был охвачен командир взвода, недавно награжденный медалью "За отвагу". И хотя награда эта была вполне заслуженной, Игорь Макаров считал, что в предыдущих боях под Ленинградом он еще не проявил той настоящей отваги, на которую способен, и что только вот теперь, здесь, в занятом немцами Орле, раскроется его мужество и героизм.

Первым, что встретилось на их пути в этой узкой улочке, были три немецких солдата и мотоцикл. Один солдат сидел за рулем, двое других, с автоматами на груди, вышли на середину мостовой и подняли руки, требуя остановиться. Они, конечно, не знали, что перед ними советские танки. Такое им и в голову не могло прийти. Лучи фар всего на несколько секунд осветили их - на мостовую упали длинные зыбкие тени, и Макаров с каким-то мальчишеским азартом закричал: