Наталья Кравцова - Из-за парты — на войну Страница 11

У крыла стоял Тимоха и ревниво смотрел в мою сторону. Когда я направилась к самолету, он шагнул ко мне зачем-то, по сразу же остановился.

И вот я в самолете. В передней кабине — Касаткин. Хитро посматривает на меня в зеркальце, набирая высоту. Мы кружимся над аэродромом, и когда стрелка высотомера доползает до цифры «800», обернувшись, кричит:

— Вылезай!

Перекинув ногу через борт кабины, я выбираюсь на крыло. Вылезать неудобно — мешает парашют. Лямка цепляется за что-то в кабине, я вожусь с ней, высвобождая, а ветер такой, что вот сейчас меня сдует, даже не успею приготовиться к прыжку.

— Быстрее! — кричит Касаткин.

Очутившись на крыле, лицом к хвосту самолета, я посмотрела вниз и крепче ухватилась за борт. Но Касаткин, не давая мне времени на переживания, приказывает:

— Прыгай!

Сделав глубокий вдох, я шагнула прямо перед собой. Мне показалось, я падаю в пропасть. Падаю очень долго… И в следующее мгновенье я с силой рванула вытяжное кольцо. Толчок — это раскрылся купол парашюта…

Держась обеими руками за стропы, я повисла, совсем не ощущая, что опускаюсь. Как будто остановилась между небом и землей… Далеко внизу пересекались светлые дороги, на зеленом поле аэродрома крошечными мушками выделялись самолеты.

Но это ощущение неподвижности прошло, как только приблизилась земля, и я отчетливо увидела, как быстро увеличиваются в размерах квадраты полей, полоски дорог, домики в поселке. Снизу все быстрее набегала земля. Ветром меня сносило в сторону от аэродрома, куда-то в поле. Я еще не умела скользить и не пыталась бороться с ветром, думая лишь о том, как бы успеть приземлиться. Подо мной было огромное поле, все желтое, и я неслась прямо на него. Упав в это желтое море, я скрылась с головой во ржи.

Пока я пыталась собрать запутавшийся во ржи парашют, подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел Тимоха.

— Ты что это — в Киеве хотела сесть?

Он помог мне собрать парашют, и мы вернулись на старт. Здесь Лека-Длинный встретил меня громким смехом:

— Вот так Птичка! Каждый раз номер откалывает. Опять весу не хватило?

Действительно, все, кто прыгал, приземлялись на аэродроме, и только меня понесло в рожь. Леша, прыгавший следом за мной, опустился в самом центре летного поля.

Закончив прыжки, мы возвращались домой веселые, полные новых впечатлений. Остановили на шоссе полуторку, влезли в пустой кузов, заполнив его до отказа. Было тесно и весело, все стояли держась друг за друга, раскачиваясь и чуть не падая, когда шоферу приходилось тормозить или увеличивать скорость.

Я опиралась о крышку кабины водителя, а рядом стоял Леша, держа меня за руку. Плечом я чувствовала, как бьется его сердце. Встречный ветер отчаянно трепал мои волосы, они хлестали его по лицу, но Леша не отстранялся, а нагибался ниже, чтобы прикоснуться к ним.

В тот же вечер я сочинила какие-то нелепые стихи, которые долго вертелись в голове и очень мешали.

Оттуда, где Медведица созвездьем ярким светится,где звездами усыпан Млечный Путь,спешу скорей на землю я, и мне сегодня верится,что встречу я тебя когда-нибудь.

Над тихими долинами, над горными вершинамикрылом рисую светлые круги.И может быть, услышишь ты мой зов из неба синегои глянешь вверх разок из-под руки.

Я выполню задание, вернусь из рейса дальнего,увидеть тебя страстно захочу.Приду к тебе доверчиво на первое свидание,а завтра снова в небо улечу.

Стихи я показала Вале, и она воскликнула:

— Так это же песня! Вот слушай… — И она быстро напела мне мотив. — Покажи Виктору!

— Нет, нет, я только тебе… — Я отобрала у нее тетрадный лист и спрятала в карман. — Просто я должна была отделаться от них, понимаешь?

Но Валя, не поняв, посмотрела на меня с недоумением.

…В июле, когда вся программа была выполнена, в аэроклуб приехала специальная комиссия, которая приняла у нас зачеты по технике пилотирования. Эта же комиссия отбирала ребят для учебы в военных летных училищах.

Получив пятерку, я прибежала домой сияющая и показала маме свидетельство об окончании аэроклуба.

— Видишь, все хорошо! — похвасталась я. — И не нужно было так волноваться.

Мама вздохнула, поцеловала меня и призналась, что во время школьных выпускных экзаменов тайком от всех ездила к начальнику аэроклуба и просила его отчислить меня.

— Ну, а он что? — поинтересовалась я.

— Сказал, что ты уже научилась летать и причин для отчисления нет. Я его очень просила…

— Как же ты могла? — огорчилась я.

— Боялась, что трудно тебе: и экзамены, и полеты. Когда я рассказала папе, он отругал меня. Ты ведь больше не собираешься летать?

— Н-нет, наверное, — сказала я, чтобы не волновать маму.

В конце лета все разъезжались: я собиралась в Москву, в авиационный институт, где надеялась не только учиться, но и летать в аэроклубе, а ребята — в летные училища. Сначала уехали Леша, Тимоха, Лека-Длинный и другие ребята, которых направили в школу летчиков-истребителей, потом остальные. Многие были приняты в училище, которое готовило летчиков для бомбардировочной авиации.

ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

В августе я уехала в авиационный институт вместе с Олей — мы по-прежнему дружили. К этому времени у нее дома произошли изменения, позволившие ей свободно решать свою судьбу. В Киев переехала ее родная тетка с мужем и все заботы об Олиной сестре взяла на себя.

В институт нас приняли без экзаменов, так как и у Оли, и у меня в аттестате были одни пятерки.

Осень, зима и весна в Москве пробежали быстро. Мы с Олей учились в одной группе, на факультете самолетостроения, жили в институтском общежитии. Как и в школе, занимались гимнастикой, продолжали стрелять.

Оля в основном жила на стипендию, но изредка получала немного денег от своего старшего брата, который работал мастером на киевском заводе «Арсенал». Мне же родители помогали более регулярно, и деньги, которые они присылали, мы тратили сообща.

В институте Оля училась лучше меня: она любила точные науки. Меня же не очень тянуло к ним, и только теперь, поступив в авиационный институт, я поняла, что совершила ошибку — надо было идти в гуманитарный: мне легко давались языки, я пробовала рисовать, писать стихи. С трудом я заставляла себя сидеть вместе с Олей в читалке и готовиться к контрольным по математике, начертательной геометрии. Ноги сами несли меня в театр, в Консерваторию…

— Ты просто спятила! — возмущалась Оля. — Ты же провалишься на экзаменах!

— Обещаю тебе, все будет хорошо, — успокаивала я ее. — Вот увидишь, завтра засяду…

Уже кончался учебный год, когда я, наконец, взялась за учебу по настоящему.

Пришел июнь — началась весенняя сессия. Сдав зачеты, мы усердно занимались, часто засиживаясь до поздней ночи. Нам предстояло сдать пять экзаменов.

Я уже сдала три, как вдруг споткнулась на математике и получила двойку. Пересдавать мне разрешили только в самом конце сессии. Оля зверски ругала меня:

— Ну, что теперь делать? Эх, ты… вертихвостка!

На каникулы в Киев мы собирались уехать сразу же, как только сдадим последний экзамен. В тот же день. Теперь поездка откладывалась из-за меня. Из-за моего «хвоста» по математике. Это был первый «хвост» в моей жизни. Он так и остался у меня навсегда, потому что избавиться от него я уже не успела…

Накануне последнего экзамена, когда я сидела в общежитии и лихорадочно решала задачи по физике, в комнату ворвалась Оля. Ее смуглое лицо было бледно, короткие волосы в беспорядке. Никогда еще я не видела Олю такой взволнованной.

— Талка, война!.. По радио… Включай!

Не двинувшись с места, я смотрела на нее оторопело, стараясь понять, о чем она говорит. Оля сама бросилась к репродуктору, включила его в сеть, и я услышала голос Молотова, сообщавшего о том, что Германия вероломно напала на Советский Союз…

Узнав о том, что рано утром немцы бомбили наши города, бомбили и Киев, я побежала на почту дать телеграмму домой. Вскоре получила ответ, что дома все благополучно.

Шли первые дни войны. В Москве начались воздушные тревоги, сначала учебные. Надрывно гудели сирены, стреляли зенитки, ночью по небу шарили лучи прожекторов. От выстрелов зенитной батареи, стоявшей неподалеку от общежития, дрожали стены, звенели стекла. С утра до вечера по радио передавали музыку — в основном марши. Сообщения с фронта не радовали: враг продвигался на восток, занимая наши города.

Немцы шагали по советской земле, по нашей родной земле. Это ни с чем не вязалось. Еще недавно мы пели, что «любимый город может спать спокойно» и «враг будет бит повсюду и везде»…

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы ехать на каникулы в Киев. Какие каникулы, когда война!