Иван Арсентьев - Суровый воздух Страница 11

Ну, мы Васю на полуторку и в больницу. Врач оказался умелый, в момент его голову подремонтировал. Мы хотели было везти Васю в госпиталь, но он отказался. Я, говорит, еще не сошел с ума, чтобы отсюда уходить. Отдохну, говорит, в саду, пока жара не спадет, а вечерком сам уйду.

После полетов приезжаю домой. Искупался, лег было поспать, вдруг слышу – будят. Смотрю, Васькина мать – тетя Феня. Спрашивает: «Почему Василия моего нету?»

Я возьми сдуру и ляпни: «В сумасшедшем доме он!» – «Батюшки! – завопила она. – С чего же это он?» – И тут только я опомнился, что спросонок перепугал старуху, начал успокаивать ее, да куда там! Не верит. Зовет ехать. Что поделаешь? Пришлось вставать. Приезжаем. Заходим в ворота, а Вася наш стоит среди двора, забинтованный до самых глаз, и гогочет. «Видали, говорю, сумасшедшего?».

– Все! Козлы! – раздался торжествующий голос Оленина, и вслед за этим послышался грохот костяшек, шум отодвигаемых ящиков.

– Подходи! Садись на расправу, очередные, – сыпались шутки.

Проигравшиеся «козлы», уныло поднимаясь, уступали свои места за столом.

В это время заиндевевшая от мороза дверь распахнулась. Повариха и солдат из БАО внесли в землянку бидоны и бачки с завтраком. Дебелая повариха в бывшем когда-то белым халате, стоящем на ней конусом, расставила на столах посуду и взялась за половник. Но, опустив его в бидон, пожала плечами и виновато посмотрела на летчиков.

– Извиняйте, товарищи командиры, – сказала она. – Неприятность. Придется немного подождать. Видите? Пока буксовали среди поля, все так замерзло, что не проковырнуть.

Решительно вскинув голову, она крикнула солдату БАО:

– Иванов! Разыщи дров! Да скорее! Топи пожарче! Товарищей командиров кормить надо.

– Разыщи!.. А где их в голом поле разыщешь? – пробормотал недовольно Иванов, но под строгим взором могучей поварихи сразу смолк и тотчас скрылся за дверью.

Борода водрузил бидон на времянку. В трубе гудело и охало.

Свирепый ветер, вырываясь откуда-то из прикаспийской степи, проносился над аэродромом, поднимая облако острой снежной пыли. Порой тучи опускались так низко, что катились почти по земле, и снеговые вихри застилали мглой разбросанные по стоянкам самолеты и серые фигуры солдат БАО. На взлетной полосе люди работали круглые сутки. Шла бесконечная очистка снега. Хотя с утра каждому было ясно, что погода явно нелетная, но по всему чувствовалось, что боевой день предстоял особо ответственный. Экипажи догадывались об этом, но по установившейся традиции любопытства никто не проявлял до тех пор, пока сам командир полка не укажет цели и не отдаст приказа.

Сделав все необходимые приготовления к полетам, лейтенант Попов сел в стороне, не принимая участия ни в игре, ни в разговорах. Это был человек лет тридцати, широкий в кости, сухощавый и чуть сутулый. Молчаливый, никогда не улыбающийся, он мало общался с товарищами, и во взгляде его строгих серых глаз, в очертаниях упрямого рта с опущенными уголками губ сквозило выражение скрытой горечи.

Когда Смирнов закончил «тренаж» и летчики занялись своими делами, Попов встал, подошел к Черенку и сел около него на ящик со штабными бумагами.

– Слышал приказ командующего об усилении ударов по эшелонам? – как бы между прочим спросил он. – Как смотришь на это?

– То есть, как смотрю? – удивился Черенок. – Надо выполнять. Уничтожать эшелоны.

– Я не о том. Есть один план… Я сделал расчет. Проверить бы на практике… Взгляни.

Попов подал ему листок бумаги, исписанный формулами и кривыми линиями траекторий.

«Чего ради решил он посвящать меня в свои замыслы?» – подумал Черенок, разглядывая чертеж и еще больше удивляясь тому, что нелюдимый Попов решил обратиться к нему.

– Ну, как? – спросил Попов.

– Мысль, по-моему, оригинальная, – возвращая листок, ответил Черенок. – При таком варианте можно накрыть цель бомбами всей группы, но… мне кажется, ведомые могут попасть в опасные условия. Особенно крайний. При малейшем отставании он подорвется на бомбах передних. Это ведь бреющий полет[7]?

– Да. Поэтому для начала предлагаю попробовать в твоем звене. Я пойду крайним ведомым. Вы летите развернутым фронтом, в одну линию. Над целью будем одновременно, возможность подрыва ведомых исключена. Я хотел попробовать этот прием в своей группе, но у нас нет такой слетанности. Если ты не против, представим расчеты Волкову. А не хочешь, я не настаиваю. Натренирую свое звено, выполню сам. – Попов нахмурился.

– Наоборот, я очень рад, что твой замысел мы сможем осуществить в ближайший вылет, – сказал Черенок. – Уверен, что эшелон будет разбит.

Запорошенные снегом солдаты БАО – Иванов и Лаптенко с возгласом «принимайте дровиняку» втащили в землянку полосатый придорожный столб. На верху его была прибита деревянная стрела-указатель с хвастливой надписью, выведенной готическими буквами: «На Баку». Капитан Рогозин, взглянув мимоходом на надпись, махнул рукой солдатам: руби, мол, и в печку. Борода крякнул, почесал чубуком подбородок, а Остап с комедийным пафосом воскликнул:

– Получается все равно, как в песне: «В огороди бузина, у Киеви дядько». Вывеска-то, очевидно, в Берлине сделана… Давай-ка сюда ее, Иванов. Между прочим, когда я из Дигоры пробирался домой, мне удалось подслушать у фрицев самый популярный у них в настоящее время романс, точнее «эрзац-романс». – И Остап, состроив гримасу, затянул под хохот окружающих:

Мой костер харит, как свешка.Он не хреет, а тымит.Нехароший этот печха,Днем и ношью я не спит…

Подняв воротник гимнастерки, Остап сунул под шапку носовой платок и, спрятав руки в рукава, стал похож на карикатуру «зимний фриц», помещенную в полковом «боевом листке».

Зуп на зуп стучит, как ступка,Смерть уше давно позваль.Ми такой пльохой поступкаОт Баку не ошидаль…

Вместе с последними словами куплета за дверью раздалась команда: «Смирно!» Все вскочили. Остап быстро сунул в карман платок, а Рогозин, одернув гимнастерку, пошел с рапортом навстречу входившему командиру полка.

– Вольно! Садитесь, – сказал Волков здороваясь. – Как дела, Егоровна? Согреешь чайком старика? – обратился он к поварихе, потирая озябшие руки.

– Уже наливаю, товарищ майор, – ответила повариха, вызвав веселое оживление среди присутствующих.

– А посолонцевать?

– Найдется и посолонцевать. Селедочки захватила и огурчиков.

– Вот это дело! Не Егоровна у нас, а рог изобилия! – раздались возгласы летчиков, и все потянулись к столу завтракать.

На столе дежурного раздался телефонный звонок. Рогозин снял с аппарата трубку и поднял руку, требуя тишины. Еще бы! Звонил желтобокий телефон, связывающий полк со штабом дивизии, телефон, кочевавший с полком с первых дней войны и известный всем под ироническим названием «желтобрюх».

– Сосна слушает. Да, есть… Передаю трубку… – говорил Рогозин, повернувшись к Волкову. – Товарищ майор, звонят от «хозяина». Задание.

Волков, слушая, водил карандашом по карте, пододвинутой ему Рогозиным.

– Так, ясно… Хорошо. Две пары будут сейчас. Запросите у «хозяина» разрешение на вылет для меня. Можно? Добро. Через десять минут вылетаем.

Майор положил трубку, поднялся со скамьи. – Летчики, оставив завтрак, шелестели картами.

– Пара – Смирнов и Черенков – вылет в район Армавира. Омельченко и Оленин – на Ставрополь. На города не заходить. Полет свободный, цели прежние – танки, эшелоны, автомашины. Обязательно разведайте район, где разрыв линии БС[8]. Держите радиосвязь. Понятно?

– Да, товарищ командир, – твердо ответил Черенок.

– Ну, по машинам!

Летчики друг за другом вышли из землянки, застегивая на ходу «молнии» комбинезонов. До слуха оставшихся на командном пункте доносился удаляющийся голос Черенка, декламировавшего:

Прекрасны вы, поля земли родной.Еще прекрасней ваши непогоды…

Волков улыбнулся:

– Этот без Лермонтова не улетит.

– Михаил Юрьевич у него вместо штурмана… как старожил Кавказа… С ним не заблудишься в воздухе, – подхватил Остап.

– Да, – повернулся Волков, – со мной полетит… – он подумал секунду, – полетит Попов. Приготовьте район Кропоткина.

Командный пункт опустел. Огромный пузатый чайник, водруженный Бородой на времянку, зашипел, забормотал, заводя свою песню. Егоровна поглядела на расставленные тарелки, смахнула с них салфеткой крупинки земли, просыпавшейся в щели потолка, и вздохнула.

– Вот и посолонцевали… – покачала она головой.

Право, каждому стоит полетать на штурмовике и «поохотиться» в предгорьях Северного Кавказа. Только летать нужно не в знойный полдень, когда по долинам дремлют тучные хлеба, чуть-чуть покачиваясь от ветра. Не на рассвете, когда белокурые туманы под первыми лучами солнца редеют, открывая вершины гор, и не в тот час, когда синяя дымка сумерек начинает обволакивать землю и в степях приветливо зажигаются огни костров колхозных станов… По-настоящему «охотиться» надо в такую погоду, когда над головой летчика не видно лазурного небосвода, когда вместо роя кудрявых облачков под крылом, извиваясь, мелькают серые змеи дорог и винт с бешенством кромсает промозглые тучи, освобождая самолет от их мокрых объятий, а «ил» мчится, мчится, рыская то вниз, то вверх по лабиринту ребристых холмов, угрожающе гудит над скалами, где притаился вpaг…