Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой Страница 11

С видом чрезвычайно серьезным и сосредоточенным проходили они мимо нее по коридору, и ей мнилось, что каждый из них в эту минуту совершает мировое открытие. Но вот и она стала студенткой, и совсем не такая… Значит, те притворялись? Или школьникам студенты всегда представляются взрослее, чем они есть на самом деле? Ну, ничего, теперь она все узнает сама, испытав на себе. Самое поразительное, что так быстро сбываются мечты.

В электричке напротив Жени сел старичок в тюбетейке. Некоторое время он с интересом поглядывал на нее, потом заговорил:

— С праздником вас, барышня. В институт?

— В университет, — Женя помимо воли счастливо улыбнулась.

— Ах, вот даже как, — сказал с уважением и в то же время нарочито серьезно, как говорят с маленькими, ее собеседник. — Мы коллеги, у нас общая alma mater. Постойте, постойте, не называйте ваш факультет, сам догадаюсь… Фи-ло-ло-гия. Романская или германская, сказать не могу, но филология. Правильно? Мехмат?! А ведь был неплохим физиономистом. Я по юридическому кончал, но, правда, давно уже это было, не работаю по специальности тоже давно. Интересно; как там внутри, многое ли изменилось? Впрочем, чему там меняться — я не говорю, конечно, о людях, о преподаваемых дисциплинах, — а колонны, лестницы, темные коридорчики… разве что другие столы в аудиториях. Знаете ли, у нас на первом курсе некоторые балбесы все еще по гимназической привычке резали столы, но изображали уже нечто юридическое: «dura lex, sed lex» или «quod erat demonstrandum», и полагали свои действия весьма общественно полезными. Так сказать, для будущих поколений. Вам не попадались такие надписи? Ах да, вы же по астрономии… «Per aspera ad astra». Как я вам завидую… Бежать на лекцию, когда читает кто-нибудь из светил!

«Я и сама себе, кажется, завидую», — подумала Женя.

По Моховой она шла быстро. Вот и старинная ограда и знаменитый фасад с барельефами и колоннами! «Здесь все было так же, когда сюда шли на первый курс Белинский, потом Герцен, потом Чехов, потом… а потом я, Руднева. И пять лет по тем же лестницам, по тем же ступеням. Мой МГУ!»

До начала занятий оставалось минут пятнадцать, но двор уже заполнился студентами. Загорелые молодые лица, объятия, смех, радость встречи после каникул, рассказы наперебой, одеты по-летнему легко и ярко. Жене на мгновение стало немножко грустно оттого, что она еще никого не знает; если бы в школу — ее перехватили бы прямо на улице, не дали бы в ворота войти, но их 10-й «А» больше не существует. У них у всех оказались разные интересы, и теперь поодиночке или маленькими группами они идут в различные институты. Женя встала в стороне, приглядываясь к своим будущим сокурсникам и старшим студентам, и вдруг со стыдом подумала, что хорошо не знает, как и куда поступили многие ребята и девочкой из их класса. «Надо будет завтра же все разузнать, — решила она. — Эх, сюда бы человек пять наших».

Первокурсников мехмата собрали в коммунистической аудитории. Декан факультета профессор Тумаркин, строгий и одновременно праздничный, поздравил их с началом новой университетской жизни, сообщил, что на факультет принято 218 человек и что из них 92 девушки, то есть рекордное число за все время существования мехмата. Заканчивая свое выступление, профессор пожелал удачи, и они слаженно, еще по-школьному сказали: «Спасибо!»

Первый студенческий день закончился для Жени неожиданно: ее выбрали комсоргом группы. Когда представитель факультетского комитета комсомола предложил ее кандидатуру, Женя даже опешила.

— Руднева была активной комсомолкой в школе, и мы уверены, она будет хорошим комсоргом.

Большого восторга это заявление не вызвало — еще никто никого в группе не знал и ничего определенного о Жене, кроме того, что она внешне миловидна, ее сокурсники сказать не могли. Сама Женя не понимала, зачем нужна такая спешка, почему нельзя было подождать недели две, чтобы студенты лучше узнали друг друга? «А то голосуют, как кота в мешке покупают», — подумала Женя. Но в то же время и неплохо, что она стала комсоргом — быстрее познакомится со всеми.

Домой в тот день Женя ехала не одна: две девушки с ее курса — Маша Ремезова и Вера Заварцева — тоже жили в Лосиноостровской.

В конце сентября тревожные сообщения заполнили газеты. Самолет «Родина», совершивший беспосадочный перелет Москва — Комсомольск-на-Амуре и ведомый тремя отважными летчицами В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой, пропал без вести где-то на восточных окраинах страны. Более пятидесяти самолетов было брошено на поиски пропавших. Их искали рабочие рыбозаводов и охотники-промысловики…

Каждое утро Женя покупала в станционном киоске «Правду» и в электричке нетерпеливо читала и перечитывала отчеты о поисках. И наконец, — радость! Самолет найден. Но около него оказались только двое членов экипажа — Гризодубова и Осипенко. Штурману Марине Расковой перед вынужденной посадкой пришлось выброситься с парашютом, потому что в том случае, если бы самолет скапотировал, ей в первую очередь грозила опасность разбиться.

Теперь все усилия были направлены на поиски Расковой. Как-то дома, перечитав в «Вечерке» сообщение о том, что летчица пока не найдена и найти ее будет нелегко, Женя расплакалась. Неужели Раскова погибла? А через день — дух захватило сообщение: Раскова найдена, она идет через тайгу к месту посадки самолета и сейчас находится от него в десяти километрах. Женю охватил такой восторг, что она готова была прыгать, как девчонка. Эти три женщины представлялись ей легендарными героинями, людьми необычайной воли и недосягаемой храбрости. Они стали первыми женщинами — Героями Советского Союза!

Читая о них, Женя ревниво спрашивала себя: «А я могла бы выдержать такое? Могла бы, как Марина Раскова, не впасть в отчаяние, очутившись одна в дикой тайге, потеряв надежду выбраться к людям. И с горечью признавалась: нет, пожалуй, не могла бы».

И не знала, не ведала она, что три года спустя плечом к плечу с прославленной летчицей вступит в борьбу против жестокого врага, что Марина Михайловна Раскова станет ее боевым командиром.

Но это будет три года спустя, а сейчас в смысле физической выносливости она не могла тягаться даже с однокурсницами. В сентябре сдавали зачеты по плаванию на стометровке. Женя осилила только семьдесят пять метров, на большее духу не хватило — сошла с дистанции. Неудача постигла ее и в бросании гранаты. Сколько попыток ни делала, хоть плечо выверни — до отметки 24 метра граната не долетала. «Что же это такое, — сокрушалась Женя, возвращаясь со стадиона. — Проучилась десять лет в школе, сколько получила всяких знаний, а волю в себе не воспитала. Но как ее надо воспитывать?»

Администрация университета словно услышала вопрос студентки Рудневой. Дня через два после неудачного гранатометания, войдя в вестибюль, Женя увидела объявление о том, что в Ленинской аудитории сегодня состоится лекция о воспитании воли. Она прослушала лекцию и вечером дома на листе бумаги составила режим дня. Подъем — в 6 утра, до 6 ч. 15 м. зарядка и обливание холодной водой, в 6 ч. 15 м. — завтрак, в 6 ч. 30 м. — на станцию. В 11 вечера — быть в постели, совершив перед тем холодное обтирание.

И вот теперь каждое утро родители слышат доносящийся из кухни плеск и грохот. Там, за занавеской, топчась в корыте, Женя обливает себя водой из кастрюли. Вода ледяная — на дворе октябрь. Можно бы, конечно, ее предварительно подогреть, но идти на такую уступку — значит проявить безволие. А родителям эта закалка воли представляется обыкновенной блажью, они не в силах проникнуться важностью Жениного замысла и каждое утро переживают за дочь.

— Женечка, ведь ты до воспаления легких так дозакаляешься! — кричит Анна Михайловна и, чувствуя «неавторитетность» своих слов, обращается к мужу: — Отец, хоть бы ты ей сказал!

— Женя, прекрати делать глупости! — солидно басит из-за стола Максим Евдокимович, откладывая в сторону вчерашнюю «Вечерку», которую прочитывает по утрам. — Начинать закаляться нужно летом! Слышишь? Прекрати!

Женя слышит, но не может ответить — ледяной водопад перехватывает дыхание, раскрытым ртом она хватает воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Отец начинает сердиться:

— Кому говорю: прекрати сейчас же! Заболеешь!

Женя уже растирается мохнатым полотенцем, и теперь ей под силу вести переговоры.

— Ничего, папист! (это словечко с оттенком покровительственности появилось в ее лексиконе недавно). А ты газету за столом не читай!

Максим Евдокимович разводит руками — вот и поговори с ней! Хоть и сердится, но понимает: дочь не отступится от своего. Такой уж характер. И винить некого — сам воспитывал в ней настойчивость.

Женя, одетая, выходит из-за занавески.

— Все, папист, не беспокойся — мне жарко.

— Да зачем тебе это, Женя? — с жалобной интонацией произносит мать. — Ну, я понимаю, физкультурницы, парашютистки там, летчицы…