Лоран Бине - HHhH Страница 11

Ну так вот. Обхожу я, стало быть, свою территорию – и вдруг появляется Гейдрих собственной персоной: пришел, значит, с инспекцией. Я сразу же встал по стойке «смирно» и затаил дыхание, а он двинулся вокруг меня, пристально разглядывая. Прямо как инквизитор. Не могу передать своего при этом ужаса: а вдруг он найдет к чему придраться! Но я проснулся, так и не узнав, что было дальше.

Наташа, подтрунивая надо мной, часто притворяется встревоженной: трудов, посвященных нацизму, в моем доме становится все больше и больше, как бы они на меня не повлияли, не изменили моих взглядов. Поддакивая ей, – вместе смеяться веселее – я не упускаю случая перечислить еще и «тенденциозные» – а проще говоря, неонацистские – сайты, которые мне пришлось посетить в поисках материалов. Но конечно же, я, сын еврейки и коммуниста, впитавший с молоком матери республиканские идеалы самой прогрессивной части французской буржуазии, ощутивший, пока учился на филологическом, мощное воздействие и гуманизма Монтеня, и философии эпохи Просвещения, и мятежей сюрреалистов, и экзистенциалистской мысли, – конечно же, я не мог и никогда бы не смог «прельститься» чем бы то ни было, даже и отдаленно напоминающим нацизм.

Однако не могу не подчиниться – не подчиняться снова и снова – безграничной и пагубной власти литературы. Ведь на самом деле мой сон доказывает, что фигура Гейдриха, несущая в себе, вне всяких сомнений, изрядный запас романтизма, меня волнует.

Энтони Иден, в то время британский министр иностранных дел, слушает в изумлении. Новый президент Чехословакии, Бенеш[44], с потрясающей уверенностью говорит о том, что способен решить вопрос с Судетами. Что может не просто сдержать экспансионистские поползновения немцев, но сделать это самостоятельно, не прибегая к помощи Франции и Великобритании. Иден не знает, как отнестись к этой речи. «Наверное, быть чехом в наше время означает быть ох каким оптимистом…» – думает англичанин. На дворе еще только 1935 год.

В 1936 году глава чехословацкой разведывательной службы майор Франтишек Моравец[45] сдает экзамен на звание полковника. Среди других заданий ему предложена такая гипотеза: «Случилось так, что на Чехословакию напала Германия. Венгрия и Австрия также настроены враждебно. Во Франции не проведена мобилизация, а Малая Антанта[46] вот-вот распадется. Какие могут быть у Чехословакии военные решения?»

Если встать на место майора и проанализировать предложенную ему тему, получится вот что. Австро-Венгерская империя в 1918 году распалась, и, естественно, Вена и Будапешт поглядывают с вожделением на свои бывшие провинции, а именно Богемию и Моравию, которые входили прежде в состав земель австрийской короны, и Словакию, которая была «полуколониальным» владением Венгрии. Кроме того, Венгрией правит регент, а точнее – фашистский диктатор и союзник Гитлера адмирал Хорти, Австрия же, ставшая совсем слабой, с грехом пополам сопротивляется давлению тех, кто – по ту или другую сторону немецкой границы – требует присоединения «младшей сестры» к великой Германии. Подписанный в 1936 году договор с Гитлером, который признал, конечно, суверенитет Австрии и пообещал не вмешиваться в ее дела, – просто бумажка, она и гроша ломаного не стоит. Следовательно, в случае конфликта с Германией Чехословакии придется противостоять еще и обеим частям развалившейся империи. Малая Антанта, коалиция Чехословакии с Румынией и Югославией, окончательно сложившаяся к 1922 году, когда был подписан договор об экономическом и финансовом сотрудничестве, а главное – о согласованных мерах для охраны общих интересов от посягательств бывших «хозяев», Австрии и Венгрии, так, честно говоря, и не стала стратегическим союзом, способным хоть кого-нибудь устрашить. А колебания Франции, отнюдь не стремившейся в случае конфликта выполнять взятые на себя в отношении своего чехословацкого союзника обязательства[47], были уже не раз продемонстрированы. Стало быть, предложенная в качестве гипотезы расстановка сил выглядит вполне реалистичной.

В ответе майора Моравца всего четыре слова: «Ситуация военным путем неразрешима». Он успешно сдает экзамен и получает звание полковника.

Если бы я поставил себе задачей рассказать обо всех заговорах, в которых был замешан Гейдрих, этому не было бы конца. Собирая материалы, я наталкиваюсь на некоторые факты, которые решаю обойти – либо потому, что они кажутся чересчур анекдотическими, либо потому, что в них не хватает подробностей, чтобы заполнить все пустые места в пазле, либо потому, что сама история представляется мне сомнительной. Иной раз мне попадается несколько версий одного и того же события, и версии эти явно противоречат друг другу. Иногда я позволяю себе выбрать одну из них, в других случаях – делаю вид, что ничего подобного не читал.

Так, к примеру, я предпочел не упоминать о роли Гейдриха в крахе Тухачевского[48], и не без оснований. Во-первых, роль его виделась мне второстепенной, если не иллюзорной. Вторая причина состояла в том, что советская политика тридцатых годов все-таки выходила за рамки моего рассказа. И наконец, вполне возможно, я попросту побаивался ступать на новую для меня территорию: сталинские «чистки», карьера маршала Тухачевского, корни его противоречий со Сталиным – для того чтобы писать обо всем этом, требовалась большая эрудиция вкупе с отдельной кропотливой работой историка, и это могло завести меня слишком далеко.

Но все-таки я ради собственного удовольствия сочинил такой эпизод: молодой генерал Тухачевский смотрит на разгром большевистской армии под Варшавой[49]. Дело происходит в 1920 году. Россия воюет с Польшей. «На Западе решается судьба мировой революции. Через труп белопанской Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству!» – восклицает Троцкий[50]. Надо сказать, что, вступая в союз с Украиной, мечтая о конфедерации, куда вошли бы еще и Литва с Белоруссией, Польша сильно угрожала хрупкой целостности зарождающейся Советской России. А с другой стороны, если большевики намеревались помочь торжеству революции в Германии, им в любом случае пришлось бы пройти через этот регион.

Контрнаступление Красной армии в августе 1920 года привело ее к Варшаве, и, казалось, участь поляков была этим окончательно решена, однако юная нация оставалась независимой еще долгих девятнадцать лет. В те августовские дни Польша сделала по отношению к русским то, что ей не удалось сделать в 1939-м по отношению к немцам, – остановила наступление Красной армии и достигла перелома в ходе войны. Это было «Чудо над Вислой». Над Тухачевским одержал тогда верх несравненный стратег, герой независимости, полководец старше его почти на тридцать лет – Юзеф Пилсудский[51].

Силы примерно равны: 113 000 поляков против 114 000 русских. Однако Тухачевский уверен, что одержит победу, он проявляет инициативу и бросает большую часть своих войск на север. Пилсудский завлек его туда, сделав вид, что там-то и сосредоточена польская армия, между тем как сам в это время атакует русских с тыла – с юга. Именно в этот момент и началось втягивание в воронку «Антропоида». Тухачевский зовет на помощь Первую конную во главе с ничуть не менее легендарным, чем он сам, генералом Буденным[52], который в это время сражается на Юго-Западном фронте, собираясь взять Львов. Конница Буденного слывет весьма грозной, и Пилсудский знает, что с ее участием положение может резко измениться. Однако не тут-то было! Случается нечто невероятное! Генерал Буденный отказывается подчиняться, и его армия остается под Львовом. Для поляков это, вероятно, и становится истинным чудом над Вислой. Но не для Тухачевского, который, вкусив горечь поражения, пытается понять его причину. Впрочем, за пониманием не надо было далеко ходить: ответственный за Юго-Западный фронт политкомиссар, авторитет которого был для Буденного непререкаем, считал взятие Львова делом чести, следовательно, не могло быть и речи о том, чтобы отправить лучшие свои войсковые соединения в другое место, лишиться их ради того, чтобы избежать поражения там, куда не простиралась зона его ответственности. Именно там решался исход советско-польской войны? Ну и что? Не имеет значения! Личные амбиции этого комиссара часто оказывались превыше всего. Комиссара звали Иосифом Джугашвили, партийная кличка его была – Сталин[53].

Прошло пятнадцать лет. Тухачевский уже принял вместо Троцкого командование Красной армией[54], а Сталин, сменив Ленина, стал главой страны. Эти двое друг друга ненавидят, оба к этому времени достигли вершины славы и могущества, а политико-стратегические позиции их прямо противоположны: Сталин стремится оттянуть конфликт с нацистской Германией, Тухачевский же ратует за безотлагательное наступление.