Николай Стародымов - Киднеппинг по-русски Страница 11

Сергей с готовностью плеснул в стаканы еще водки. Открутил пробку на бутылке с пивом. Пробка громко щелкнула, пиво зашипело, полезло пеной, брызгая мелкими капельками.

Поспелов успел по-своему оценить друзей. Он относился к каждому с уважением, но с уважением разным. Сергей оценил способность Олега работать с документами, его вдумчивость, немногословность, осторожность, умение анализировать факты.

Ну а Максимчук просто поразил его юношеское воображение своей непосредственностью, лихостью, нарочитой грубоватостью и в то же время той ранимостью души, которой стажер стал невольным свидетелем, когда капитан вернулся после нелегкого разговора с начальником.

— За ваше благополучное возвращение, Александр Григорьевич, — провозгласил курсант.

— Спасибо, Серега, постараюсь.

Выпили.

— Вы позволите, Александр Григорьевич, задать вам один вопрос?

— Валяй.

— Смотрю я на вас и, признаться, удивляюсь. Сегодня утром вы были искренне расстроены из-за того, что не по своей вине могли не выполнить слово, которое дали убийце и грабителю. Сейчас так же искренне радуетесь, что вас посылают практически на войну для выполнения очень опасного задания… Простите но не догоняю я как-то это. Ради чего, собственно, вы ведете такую жизнь?..

Александр поперхнулся, даже жевать перестал. Уставился на курсанта. Трудно проглотил недожеванный кусок.

— Если ты этого не понимаешь, парень, то, наверное, ошибся в выборе профессии.

— Александр Григорьевич, прошу вас, только демагогии не надо. Хорошо? Я прекрасно понимаю, что вы можете сейчас мне сказать. Моральный долг, ответственность перед народом, стране нужны герои… Это все я уже слышал. Это мы уже всей страной проходили. Все это здорово, все это замечательно и прекрасно. Но вот взять лично вас. О капитане Максимчуке чуть ли не легенды рассказывают, все говорят, что такого оперативника, как вы, днем с огнем не найдешь, что мне повезло, что я на стажировку попал под вашу опеку… Это, конечно, льстит, это греет душу. Я горжусь тем, что меня направили именно к вам. На старости лет, шамкая беззубым ртом, буду о вас внукам и правнукам рассказывать… И все-таки я вас не понимаю. Ведь денег вам за вашу славу больше, чем другим, не платят! Так чего ради нужна вам эта слава? Ради самоутверждения? Вы в нем давно уже не нуждаетесь. Ради психологического подтверждения авторитета? Но того авторитета, что вы уже наработали, вам надолго хватит. Ради ордена или медали? Это несерьезно. Ради того, чтобы вас жена и дети уважали?.. Ну, я просто не знаю, что еще предположить. Ничто из того, что приходит на ум, не может мне объяснить ваше поведение. Я от души пожелал вам благополучного возвращения. Нам постоянно говорят, что наша работа в том и состоит, чтобы ради страны и народа постоянно по лезвию ходить. Наверное, в идеале так и должно быть. Но ведь понятия «родина», «страна», «народ» — абстрактны. Они попросту аморфны. Вместо них существуют простые люди, великое множество простых людей, которым сейчас попросту не до вас, не до вашего хождения по лезвию. Поэтому я все-таки хочу понять, ради чего лично вы ходите по этому самому лезвию бритвы… На днях вон Чернов и Ягодин из МУРа погибли — они ведь тоже не думали, что последний раз на задание идут… И ради чего, ради кого они, вы, Олег Владимирович, все вы на смертельный риск идете? Ради сына этого еврея, который сам, говорят, хорошие дела крутит?..

Максимчук ответил не сразу. Он еще налил себе пива, дождался, пока немного осядет плотная пена. Долил еще. Поджав губы, задумчиво качнул головой. Лишь потом, отхлебнув и вытерев платочком рот, заговорил:

— Ну, брат Поспелов, ты и вопросик подбросил… Ради чего, говоришь? Да я и сам, если разобраться, не знаю, ради чего… Как бы тебе это объяснить… Не мастак я умные речи говорить… Ты вот говоришь, что людям на меня наплевать. Я это понимаю, с этим никто у нас спорить не станет. Но только до тех пор, пока к кому-то из них не приходит беда. Вот тогда нас вспоминают и к нам бегут. И это правильно, так оно и должно быть — пусть милицию, «Скорую помощь», пожарных вообще забудут, это было бы просто замечательно. Но такого нет. Мы постоянно кому-то нужны. Кому-то на земле, у нас в стране, в Москве постоянно плохо. Вот и получается, что кто-то должен охранять и защищать людей от воров и бандитов, от других напастей. Так сложилась жизнь, что эта роль выпала мне. Значит, я ее должен выполнять как положено. А русского нужно будет защищать, моего земляка хохла, еврея или татарина — это абсолютно для меня не имеет значения. Потому что человек любой национальности одинаково чувствует боль, одинаково страдает, одинаково нуждается в защите. Вот так, пожалуй.

— Хорошо, вы свое дело делаете честно. А какой-нибудь гаишник берет взятки. Сотрудник уголовного розыска берет взятки. Сотрудник отдела по экономическим преступлениям… Налоговый инспектор… Налоговая полиция… Начальник райотдела милиции… Ведь сейчас время такое, что все берут! А таких честных бессребреников, как вы, — единицы. Неужто вы думаете, что сможете в одиночку остановить милицейско-криминальный беспредел?

— А кто тебе сказал, что все берут взятки? Не верю я в это. Ты учишься на милиционера, а потому должен давать отчет своим словам… Я лично вообще против обобщений. По мне слова «все» и «никто» являются синонимами. Ты мне скажи: в таком-то отделении милиции такие-то и такие-то сотрудники берут… Вот это будет разговор. А так, всех поголовно обвинять…

— Ладно, пусть не все, сейчас это неважно, но многие. С этим, надеюсь, вы спорить не станете. В милиции иначе невозможно — потому что денег мало платят. А нищего подкупить нетрудно.

— Погодь, Серега, не спеши! Плесни-ка лучше мне еще пивка… М-м-м, приятственно… Так вот, мой юный друг, как говорится, давай-ка спустимся с абстрактных небес на нашу грешную землю. Ты хотел у меня что-то узнать по данному конкретному делу…

— Хорошо, давайте по данному делу. Ради какого-то еврея, у которого денег куры не клюют, который, как выяснилось, сам гусь хороший, вы готовы рисковать жизнью.

— Не перебивай старших. Я тебе уже сказал, мне все равно, еврей он, русский или табасаранец. Во-вторых, рисковать я собираюсь не ради него самого, а ради мальчишки, который вовсе не виновен в том, что у него отец нечист на руку и что его используют в качестве заложника во взрослых жестоких играх. В-третьих, сомнительной деятельностью его папаши пусть занимаются те, кому это положено. Им, к слову, мы наводку уже дали…

— Ребята, погодите, я тут шутку интересную вспомнил, — примирительно засмеялся, перебивая спорщиков, Олег. — Помнишь. Саня, друг твой к нам как-то приходил… Ну этот, поэт военный…

— Андрей Матях?

— Вот-вот, он самый. У него миниатюрки были такие любопытные… Вот одна из них. У одного человека денег куры не клевали. Уж он к ним и так и этак — нет, не клевали, подлые…

Поспелов прыснул. Саня тоже улыбнулся, хотя слыхал уже эту баечку, отхлебнул пива и откусил добрый кусок колбасы. Прожевав, вернулся к прерванному разговору:

— Знаешь, Серега, что касается меня лично, в данном случае я вижу свою миссию только в том, чтобы спасти сына этого Губермана. Даже не так, не конкретного сына конкретного Губермана. А спасти человека, некую личность вообще, чьего-то абстрактного сына неведомых мне родителей.

— Хорошо, согласен, пусть будет по-вашему. Вы действуете из самых высоких альтруистических соображений. Но согласитесь, что было бы вполне логично, если бы этот самый Груберман, или как его там, назначил хорошую премию за освобождение своего чада. Причем не всей стране, не нашему министерству, даже не всему аппарату нашего Управления или отдела, а персонально участникам операции. Лично вам, лично Олегу Владимировичу…

— Тебе, — усмехнулся Максимчук.

— Не надо смеяться, Александр Григорьевич, — не принял шутки Поспелов. — Я не претендую. Пока, во всяком случае. Потому что в этой конкретной операции я вряд ли буду принимать активное участие. А вам премию выдать, по-моему, было бы справедливо.

— Сейчас все брошу и пойду премию себе выторговывать, — засмеялся Александр. — Хотел бы я при этом посмотреть на себя со стороны.

— Я понимаю вашу иронию и то, что вы со мной не согласны. Потому что вы — выходцы из социализма. Вы привыкли жить по принципу уравниловки, при вере в заботу о вас и ваших семьях своего государства.

— Все мы родом из детства, — глубокомысленно изрек Олег. — Хоть это и не я придумал, но сказано неплохо.

— Да, конечно, из детства, — не стал спорить Поспелов. — Я тоже успел красный галстук поносить. Но ведь жизнь на месте не стоит. Она постоянно меняется, когда медленно, а когда скачками. И мы, молодое поколение, видим, что сейчас все происходит иначе, не так, как было раньше, в дни вашей молодости, не так, как хотелось бы вам, да и нам тоже, не так, как рассказывают на занятиях… Государству мы, «силовики», нужны только для одного: обеспечивать безопасность тех, кто уже заполучил местечко у кормушки. На остальных людей, которые к ней, к кормушке, пристроиться не смогли или не успели, как само государство, так и те, кто место у кормушки сумел заполучить, не обращают никакого внимания. Да и к милиции отношение у деньги и власть имущих не Бог весть насколько благожелательное. В самой Москве еще мэр кое-как помогает нам. А в глубинке — говорить смешно. Думаю, вы не будете оспаривать очевидную истину, что сами по себе мизерные оклады сотрудников, их социальная незащищенность толкают людей на нарушения законов. У вас лично, Александр Григорьевич, хотя бы потребительская корзинка на семью получается в месяц?