Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз Страница 12

— Надеюсь…— начал Путятыцкий.

Станевич поспешила его перебить:

— Вы, господа, наверно, не знаете, что мой свояк — старый коммунист, еще с довоенных времен. Насколько я помню, ты всегда придерживался весьма радикальных взглядов, верно, Стефан?

— Ты, кажется, стараешься меня оправдать?

— Простите, — запротестовал Путятыцкий, — вы несправедливы. Что касается меня, то я всегда уважал людей с сильным характером, преданных идее, независимо от того, разделял я их убеждения или нет. По-моему, это свойственно всем интеллигентным людям. Вы со мной согласны?

Выразительный взгляд Станевич, казалось, говорил Щуке: «Вот видишь, как ты несправедлив к людям». Ему стало противно.

— А гитлеровцев вы тоже уважали?

Путятыцкий оторопел.

— Простите, я вас не понимаю…

— Ведь в характере им не откажешь?…

— Да, конечно.

— Ив преданности идее тоже.

Путятыцкий развел руками.

— Ну, если вы так ставите вопрос…

Станевич снова сочла необходимым вмешаться:

— Помилуйте, господа! Неужели, кроме как о немцах, не о чем больше говорить?

— Можно о евреях, — ввернул Тележинский.

Станевич надулась, как избалованная девочка.

— Я не желаю об этом слышать. Не понимаю, почему стоит мужчинам сойтись, как они обязательно начинают говорить о войне или о политике. Это ужасно! Что за смертная скука!

— Простите, это я виноват, — признался Путятыцкий. — Вы правы. Аргументы дам всегда действуют на меня обезоруживающе.

Пани Катажина поблагодарила его взглядом и, приятно возбужденная своей находчивостью, обратилась к Щуке:

— Можно тебе налить еще кофе?

— Нет, спасибо.

Щука тоже мог бы признать себя побежденным, — правда в ином смысле, чем Путятыцкий. Жизнь и образ мыслей этих людей были ясны и прозрачны, как воздух, и каждый, кто противопоставлял им свои взгляды, желая при этом остаться самим собой, рисковал попасть в смешное положение. Щука понял это, когда после его резкого и грубоватого «спасибо» в комнате воцарилась тишина. К чему он начал этот разговор? Чтобы свои взгляды продемонстрировать или их переубедить? И то и другое было нелепо.

Он посмотрел на Станевич, и вдруг в ее позе — она сидела вполоборота к Путятыцкому — ему почудилось такое сходство с Марией, что у него защемило сердце и, как по ночам во время одиноких раздумий, нахлынули мучительное беспокойство и страх.

Он закрыл глаза, и до него, словно издалека, слабее, чем удары собственного сердца, донесся голос свояченицы, что-то говорившей Путятыцкому. Он встал.

Станевич оборвала фразу на полуслове:

— Уже уходишь?

— Ничего не поделаешь, дела…

— Очень жаль! Но я надеюсь, ты еще зайдешь ко мне, пока будешь в Островце?

— Разумеется, — сказал Щука и стал прощаться.

Она проводила его в переднюю и, когда он надевал пальто, сказала:

— Поцелуй за меня Марию, когда она вернется…

— Обязательно.

— Очень хочется с ней увидеться. Мы так давно не видались.

Она держалась корректно, даже, пожалуй, любезно. Как искусно положенный крем маскирует морщинки под глазами, так хорошие манеры маскировали ее неприязнь, почти ненависть к свояку. «В конце концов, — подумал

Щука, — она скорей достойна удивления, чем осуждения».

— Да, очень давно, — согласился он.

Когда за Щукой закрылась дверь, она поправила волосы перед зеркалом и с той же улыбкой, с какой простилась со свояком, вернулась к гостям, с удовлетворением отметив, что они не скучают. Путятыцкий только что кончил рассказывать очередной анекдот, и, едва он замолчал, Тележинский заржал, как жеребец. Станевич, не зная, в чем дело, тоже рассмеялась. О Щуке, как она и предполагала, никто не обмолвился ни словом. Напротив, и Путятыцкие и Тележинский всем своим видом давали понять, что им весело и хорошо.

Немного погодя Путятыцкий предложил отправиться всей компанией ужинать в «Монополь».

— Скоро полдевятого, — сказал он, взглянув на часы, — время как раз подходящее. По-моему, надо выпить по рюмке хорошего вина за успех нашего дела.

— И за окончание войны, — прибавила Станевич.

Путятыцкий поморщился.

— Ну, в честь такого события и водка сойдет. Что вы об этом скажете?

— О чем? — спросил Тележинский. — О водке? Я всегда готов.

— Это я знаю. О моем предложении в целом.

Роза Путятыцкая закурила.

— "Мне кажется, предложение неплохое.

— Бесподобное! — воскликнула Станевич. — Только как мы вернемся домой? Этот ужасный комендантский час… До скольких можно выходить на улицу?

Путятыцкий махнул рукой.

— Кажется, до десяти. Впрочем, какое это имеет значение? Вернемся на извозчике, если не захотим оставаться до утра. «Монополь» открыт всю ночь.

Станевич любила иногда прикидываться беспомощной, считая это хорошим тоном.

— А вы проводите меня?

— Хоть на край света! — поклонился Тележинский.

— Очень любезно с вашей стороны! Не смейтесь, пожалуйста, я в самом деле страшно боюсь ходить одна по ночам…

— Фред, — обратился Путятыцкий к двоюродному брату, — ты давно был в «Монополе»?

— Вчера.

— Ну и как?

— Ничего заведение, повеселиться можно.

Станевич оглядела свое платье.

— Как вы считаете, мне надо переодеться?

— Ни в коем случае, — ответил Путятыцкий. — Категорически возражаем. Это платье вам очень идет. Правда, Роза?

Путятыцкая покровительственно обняла Станевич.

— Наша дорогая пани Кася во всех нарядах хороша.

Станевич покраснела от удовольствия. Путятыцкий потирал руки, довольный, что его затея удалась.

— Ну, пошли! Надо только тех двоих прихватить с собой. — Он указал рукой на соседнюю комнату. — Молодой Косецкий производит приятное впечатление. И тот, другой, тоже…

— Верно! — спохватилась Станевич. — Я и забыла про них. Они совсем заболтались там. Ох, уж эти мне мужчины!

Она подошла к двери и крикнула:

— Алло!

— Войдите! — раздался голос Ваги.

Она вошла и плотно прикрыла за собой дверь.

— Ну и надымили вы тут! Задохнуться можно.

В самом деле, в маленькой комнате воздух был сизый от дыма. Вага встал, вслед за ним поднялся Анджей Косецкий.

— Я не помешала? Вы кончили?

— Более или менее, — сказал Вага. — К вам, кажется, еще кто-то приходил?

— А, пустяки! Визит родственника. Вы в самом деле кончили?

Вага кивнул.

— Прекрасно! В таком случае присоединяйтесь к нам, мы отправляемся кутить.

— По какому поводу? И куда?

— В «Монополь». Надо же выпить за окончание войны. И за наши дела. Надеюсь, они продвигаются успешно?

— Вполне.

— Вот и прекрасно! Значит, идем? Я вижу, вы колеблетесь?

— Да. У меня сегодня еще одно свидание.

— Деловое?

— Скорее да.

— Тогда можете не ходить. Уверена, что ничего серьезного.

— Напротив.

Станевич вздохнула.

— Как это скучно. Вечно у вас дела, капитан! Ну, ладно, так и быть, идите, на сей раз я вас освобождаю. Но потом вы присоединитесь к нам?

— Постараюсь.

— Никаких «постараюсь»! Отвечайте определенно: «да» или «нет»?

— Почти определенно «да».

— Что за несносный человек! Но я ловлю вас на слове. А у вас, пан Анджей? — Она взглянула на задумавшегося Косецкого. — Тоже свидание?

— Да, и как раз в «Монополе».

— С женщиной?

— С мужчиной.

— Надеюсь, этот мужчина не отнимет у вас весь вечер?

— Самое большее четверть часа.

— Отлично! Итак, я не прощаюсь. Только умоляю вас, дорогие, никаких серьезных разговоров! Я хочу, чтобы сегодня было весело…

У ворот Вага попрощался с Анджеем Косецким. Короткая, глухая улочка с розовато-грязными домами и цветущими каштанами была погружена в ржавый полумрак. Небо заволокли тяжелые тучи. Парило, воздух был неподвижен.

— Будет гроза, — сказал Вага. — Вы в «Монополь»?

— Да.

— Ну, а мне в другую сторону. Всего хорошего.

— Вы придете в «Монополь»?

— Сомневаюсь. Впрочем, видно будет.

Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Анджей направился в сторону Аллеи Третьего мая.

На Аллее, одним концом упиравшейся в парк Костюшко, было полно гуляющих. Комендантский час еще не отменили, и люди спешили насладиться коротким майским вечером. Под каштанами, тесно прижавшись друг к другу, прогуливались парочки; другие шли, взявшись под руки по нескольку человек в ряд, смеясь и громко переговариваясь. Это была в основном молодежь: девушки в светлых платьях и туфлях на деревянной подошве, завитые, с высоко зачесанными спереди волосами; парни в пиджаках внакидку, в рубашках с закатанными рукавами, кое-кто в парусиновых шортах. Все скамейки под каштанами были заняты. В толпе было много военных. Несколько советских солдат окружили скамейку, на которой сидели их товарищи. Один играл на губной гармошке.