Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 2 Страница 12

— Вот я и пригнал его сдать в дивизию вместе с документами о расформировании, — схитрил я, не отвечая на вторую часть вопроса. Ведь и так ясно, откуда машина — трофейная.

Генерал направился к машине, и мы все тоже потянулись за ним. Кроме адъютанта, к нам присоединился еще и водитель генерала — старшина. Мой «Оппель» сиял. Генерал медленно обошел вокруг него. Было видно, что машина его просто заворожила.

— Федор, открой капот, — бросил он своему водителю. Но тот никак не мог разобраться, как это делается. Я демонстративно сел на место водителя и потянул на себя ручку-тягу, которая отстегнула запор капота. Федор открыл двигатель. Генерал уже мне:

— Ну-ка, заведи.

Двигатель вначале фыркнул, а затем плавно, почти бесшумно зарокотал. Генерал махнул рукой — я выключил. Капот закрыли.

— Николай Николаевич, — обратился генерал к командиру дивизии полковнику Залюльеву, — будем считать, что капитан сдал машину, а я принял.

Затем генерал, распрощавшись со всеми, сел с водителем в «Оппель», его адъютант — за руль «Хорха», на котором они приехали, и обе машины покатили.

— Небось жалко? — спросил комдив.

— Да куда она мне? Конечно, машина — сказка, но триста граммов на километр — это как транспортный самолет, — пошутил я.

И мы все отправились в штаб, где у входа уже на пороге толкались начальник штаба и другие офицеры, наблюдавшие за всей этой картиной.

Начальник штаба дивизии поручил своему заместителю подполковнику Посунько проверить все документы и затем зайти к нему. Что и было сделано. Принципиально никаких замечаний не было. Что касалось деталей — проверки цифр по каждой службе, то это требовало длительного времени. Мы договорились, что «добивать» все вопросы останется наш офицер — заместитель начальника штаба полка (он же зам. председателя комиссии), а если возникнут какие-то проблемы, то можно будет в любое время вызвать любого начальника службы, все они еще на месте. Доложили начальнику штаба дивизии, тот утвердил наше предложение, заметив при этом:

— Сегодня и завтра привезут документы все остальные части. У нас фактически за дивизию все готово. Послезавтра приедет генерал-майор Толканюк — начальник оперативного отдела армии, но, кажется, он уже заместитель начальника штаба армии. Он проверит все документы, и комдив поедет докладывать их В. И. Чуйкову. Поговаривают, что командарм должен быть назначен заместителем Главкома группы войск. Ну а вам спасибо. Можете ехать обратно.

Мы распрощались. Я отправился в отделение кадров дивизии провести разведку в отношении себя. Мне сразу сообщили, что я перевожусь в другую дивизию Группы, в артиллерийский полк, на должность заместителя командира дивизиона. Я стал протестовать, просить, чтобы отправили на Родину и уволили, так как я намерен поступить в институт, и это можно сделать уже в этом году. Вокруг меня собралось все немногочисленное отделение кадров. В итоге начальник звонит командиру дивизии и спрашивает, когда можно подойти с докладом — накопилось много документов. Комдив сразу пригласил его к себе. Я попросился вместе с ним, но меня отговорили, мол, так можно только испортить дело. Стали ждать, когда начальник вернется от комдива. Я расхаживал по коридору, нещадно дымил, прикуривая одну папиросу от другой, и рассуждал приблизительно так. Я воевал, как все, выполнил свой долг. Сейчас нормально выполнил последнее задание — по расформированию полка. Подавляющее число офицеров полка и дивизии увольняются. А я что, хуже, что ли? Пока еще молод, могу закончить институт и работать в той области, которая уже запала мне в душу, — строить корабли. Ведь это прекрасно! Стране нужны такие специалисты. А в армии должны оставаться в основном кадровые военные. Кстати, на эту тему я говорил с командиром полка и просил его ходатайствовать перед комдивом. Вроде он уже переговорил, и последний даже пообещал посодействовать, если я хорошо справлюсь со своим председательством. А теперь что получается?

И вот так я ходил по коридору и жалел, что не воспользовался случаем, когда встретился сегодня сразу и с комдивом и с комкором. Надо было им об этом сказать, глядишь, мой вопрос и решился бы. Через час кадровик вернулся. Ничего не спрашиваю, но смотрю ему в глаза, а тот вздыхает:

— Ничего не вышло.

Как я его понял, ничего и не выйдет. Оказывается, командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Пожарский лично подписал список из небольшой группы офицеров-артиллеристов, которые сейчас находятся в расформировываемых дивизиях и которых надо сохранить, направив в дивизию, не подлежащую расформированию. А Пожарский — самый близкий к Чуйкову человек.

— Я поеду к Пожарскому или Чуйкову. Моя же судьба решается!

— Пожарский в Москве, а Чуйкову сейчас не до этого. Ты не горячись, — уговаривал меня кадровик. — Когда все успокоится, можно будет решить все проблемы. Напишешь установленным порядком рапорт и будешь пробивать. А вот твой командир полка, очевидно, на днях уедет в Москву — в распоряжение Главкома Сухопутных войск, которым сейчас является маршал Георгий Константинович Жуков. Группой войск у нас здесь командует генерал армии Соколовский, а у него заместителем — Василий Иванович Чуйков.

— А почему наш командир полка уезжает, ведь документы еще не утверждены?

— Да какое это имеет значение?! За командира полка останется майор Каун, а ведь полка фактически уже нет.

Ехал я к себе в Целленроду с тяжелыми мыслями. Начальник тыла тоже сидел молча. Потом неторопливо заговорил:

— Вот если они отправят меня сейчас в гражданку — это в самый раз. У нас требуется директор совхоза. А я в этом совхозе три года агрономом проработал, хорошо знаю хозяйство и меня уважают… А какие у нас края…

И всю оставшуюся дорогу рассказывал, какие у них на Черниговщине земли, леса, реки. И, конечно, люди. А какие ярмарки! Вообще-то, он, наверное, немного привирал — у нас в Армавире тоже ярмарки были красочные, но скромнее, чем у этого рассказчика. Я хоть и молчал, но полностью ему сочувствовал, так как сам переживал то же, что и он.

Приехав к себе, сразу отправился к командиру полка. Тот был один. За окном уже смеркалось, поэтому была включена настольная лампа. Мы тихо беседовали, никто нас не прерывал, телефоны молчали — полка не было, и жизнь померкла. Я подробно доложил, что всё сдано — знамя, печати, штампы, финансовые бумаги, все ведомости и акт о расформировании полка. Сказал, хотя он это знал не хуже меня, что все офицеры и личный состав отправлены по назначению, а вооружение и все виды запасов вывезены на дивизионные и армейские склады. Помещения тоже все переданы, за исключением тех, где еще размещается 17 наших офицеров и взвод солдат. Рассказал подробно о моей встрече с комдивом и комкором, а также о моем разговоре с кадровиком.

— Да… хоть всего этого и надо было ожидать, но все как-то очень уж неожиданно. Вот и я завтра с семьей отправляюсь на Родину. Уже получено официальное распоряжение, переговорил с командиром дивизии, билеты заказаны, так что утром — в путь.

Наступила целая полоса разлук, а сейчас вот пришла пора проститься с Дегтяревым. Конечно, он был добросовестный, очень честный и порядочный офицер. Излишняя суета объяснялась только его беспокойством о деле, о недопущении происшествий, стремлением поддерживать порядок.

Сейчас, когда я вспоминаю о Дегтяреве, в памяти всплывают еще двое — ротный командир в Заполярье Гончарук и Вася Дудник, который в 100-м Гвардейском стрелковом полку командовал батареей. Перед этими тремя людьми я навсегда остался в долгу. Я помню его, этот не выполненный перед ними долг, — они просили, я обещал, но не сделал то, что был обязан сделать.

О Дегтяреве. Расставшись с ним в Германии, я встретил его в 1951 году в Военной академии имени М. В. Фрунзе: он был на курсах командиров стрелковых дивизий (Курсы КСД) при академии, а я поступил на 1-й курс основного факультета. Молодость часто бывает несправедливой — мы, молодые офицеры, называли эти курсы КСД по-своему, с присущей нашему возрасту иронией: Курсы старых дураков. Хотя там учились командиры в возрасте от сорока до пятидесяти лет. Точнее, не наш набор придумал это прозвище, наверное, этот ярлык повесили на курсы сразу после их образования. Дегтярев был полковник, а я майор. Он очень просил зайти к нему в аудиторию во время самоподготовки. Ему очень хотелось что-то мне рассказать, как он выразился, «сугубо доверительно и касающееся вас лично». Я обещал, но в сутолоке первых месяцев учебы, когда много времени ушло на адаптацию, на выработку приемов и методов действий, к которым «приучает» академия, я об этом как-то подзабыл. А когда уже окреп в своей студенческой жизни и сам захотел встретиться с Дегтяревым, то оказалось, что его набор уже окончил курс обучения и он уехал в войска.