Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире Страница 12

— Сейчас, братец мой, дай навести орудие по горизонту; ведь скоро стемнеет, а на ночь надо, чтобы орудие было готово к действию картечью. — И длинный поручик снова уселся на корточки у второго орудия и начет наводить «в горизонт».

Тени ложились все гуще и гуще на степь, кровавого цвета солнечный диск был на линии горизонта, покрытые снегом вершины Копет-Дага казались в пламени, тогда как подножие и средина гор были фиолетового цвета; стенки Геок-Тепе, окрашенные последними лучами заходящего солнца, казались в этом общем красивом пейзаже не столь страшными. Ружейный огонь прекратился с обеих сторон, и ничто не предвещало той страшной резни, которая должна была начаться через несколько часов и стоила жизни нескольким тысячам людей. Сколько жертв, не подозревавших своей участи, в это время наслаждались спокойствием после тревог дня!

Разговор не вязался как-то в кружке офицерства, кончившего чаепитие. Ни один из них не принадлежал к числу так называемых сентиментальных — кисло-сладких людей, но особенность обстановки и чудная картина природы на каждого производили свое действие. Наступил отдых, перестрелки не было; нервы, бывшие в напряжении целый день, стали приходить в нормальное состояние, и вместе с этим явилась способность думать и мечтать и дать волю своему воображению; у каждого из сидевших под бруствером, как и у всякого человека, было что-нибудь на сердце, особенно интересовавшее его, и мысль об этом-то и препятствовала оживлению разговора.

Комендант сидел, обняв руками колени, сдвинув на затылок свою морскую фуражку, и задумчиво смотрел в землю; его красивые глаза были утомлены, и глубокая морщина лежала между бровями, видно было, что невеселые мысли овладели им, да и может ли быть весело человеку, на котором тяжелым камнем лежит ответственность перед законом и собственной совестью за жизнь многих людей и сохранение важного пункта? А может быть, вспомнилось ему что-нибудь из далекого прошлого, из его плаваний и, как это часто бывает, необъяснимая грусть о невозвратном прошлом овладела бравым комендантом.

Гардемарин стоял, облокотившись грудью о бруствер, и смотрел на белевшие стены Геок-Тепе; трудно сказать, видел ли он в данный момент эти твердыни, или же направление его взоров было чисто машинальное и мысли были на далеком севере, где осталось все дорогое его сердцу, или же он думал о предстоящем штурме и хотел проникнуть в будущее, скрывавшее вопросы о жизни и смерти! Играла ли в нем молодая кровь или в голове рисовались картины боя, отличия и возвращения в Петербург с беленьким крестиком, предметом мечтаний всякого военного человека, или же ему представлялась сцена отчаяния его стариков при получении известия о смерти единственного сына?.. Бог его знает, что за мысли роились в голове молодого моряка; читателям это не интересно, да и трудно узнать.

Длинный поручик Берг ходил от одного конца фаса до другого саженными шагами, звеня шпорами. Даже команда как-то приумолкла.

Совсем стемнело, наступила ночь хотя и звездная, но мрачная, в нескольких шагах стало трудно различать предметы, посвежело. Тишина была мертвая; где-то в крепости, далеко-далеко виднелся огонек, стрельбы не было ни с чьей стороны.

Офицерство поднялось со своих мест, ротный командир ушел в Калу, а субалтерн с унтер-офицером пошел осматривать аванпостную цепь.

Комендант прохаживался по наружному фасу, солдаты и матросы кутались в свои шинели и лежали у орудий, тут и там вспыхивали огоньки трубочек и папирос, из Калы доносились гортанные окрики джигитов на своих коней.

Вдруг на темном небе появилась полоса света, и бомба, медленно поднимаясь по кривой линии, опустилась в крепость; за ней последовала другая, третья… Прорезая темноту, понеслась ракета, весь горизонт осветился огнем. Послышался шум беспорядочных залпов и крики, вырывавшиеся из многих тысяч грудей… Стрельба участилась; сотнями летели в крепость снаряды, бомбы и ракеты, освещая ее внутренность красными вспышками разрывов.

Непрерывная линия огня, линия ломаная, показывала, что все наши траншеи левого фланга атакованы. Крики «Алла! Магомет!» явственно доносились до правофланговой, сомнения не было — текинцы сделали вылазку!

Все офицеры снова собрались у бруствера и с напряженным вниманием всматривались и вслушивались в то, что делалось на левом фланге… А залпы и орудийные выстрелы все чаще и чаще освещали темноту багровыми вспышками, весь воздух, казалось, наполнился треском и гулом и дикими криками…

— А жаркая драка идет там, — промолвил наконец Берг, — они ведь доберутся и до нас.

— Меня даже удивляет, что до сих пор нет нападения, — ответил комендант.

— Как будто стихает перестрелка, — заметил гардемарин, не выпускавший из рук бинокля.

— Плохой, брат, признак, значит, связались в рукопашную, а наших на левом фланге ведь немного, — ответил Берг.

Как раз против середины Калы, на гребне стены, у неприятеля вспыхнуло несколько огоньков, и над головами офицеров провизжало несколько пуль.

— Вот и у нас началось, — заметил лейтенант Ш-н и крикнул, — гарнизон — в ружье! Прислуга — к орудиям!

Все быстрее и быстрее замелькали огоньки перед Калой, больше и больше стало посвистывать пуль и шлепаться в стену Калы.

— Прислуге у орудий лечь, стрелкам не высовываться! — послышалась команда.

— Господам офицерам наблюдать, чтобы не было никаких разговоров, соблюдать полную тишину! — распоряжался комендант, ухитряясь быть вездесущим.

Но вот будто целая сотня или тысяча шмелей прогудела над Калой. Послышалось шлепанье по стенам, по земле, поднялась пыль от стен Калы… В правофланговую был пущен залп своими же с левого фланга! Наступила гробовая тишина…

— Все целы? — послышался голос коменданта.

— Кажись, все, — раздалось с разных сторон.

Горизонт осветился снова… и снова раздалась эта музыка, оледеняющая нервы самого храброго человека — звук залпа, пролетающего над головой.

— Черт знает что, они нас переколотят, — шепотом сказал подошедший Берг.

— Значит, текинцы обошли нас, если наши стреляют в эту сторону и их залпы летят к нам, — заметил гардемарин.

Из темноты вынырнул солдатик и подошел к группе офицеров.

— Ваше б-дие, — обратился он к прапорщику С — кину, — на аванпостах лежать нельзя, потому свои пули сзаду падают.

Офицеры переглянулись.

— А ты вели им, чтоб не падали, пошел на место! — крикнул прапорщик. Солдат сконфуженно повернулся налево кругом и исчез в темноте.

— Однако на солдат это производит очень дурное впечатление, если бьют своими же пулями, — проговорил комендант и хотел еще что-то сказать, но новый залп, посыпавшийся кругом, прервал его; текинцы тоже открыли усиленный огонь, и наступил в полном смысле ад. От свиста и шлепанья своих и чужих пуль не было возможности разобрать даже громкой команды. Прислуга лежала у орудий, свернувшись комочком; кто мог уместиться под передком или лафетом — залез туда. Аванпосты усердно отвечали неприятелю. Атмосфера переполнилась пороховым дымом. Офицеры как-то злобно расхаживали взад и вперед.

— Николай Николаевич, — послышался голос Берга, — на нас идут с двух сторон.

Комендант быстро подошел к поручику, стоявшему у бруствера, и, взяв бинокль, увидел черную двигавшуюся массу — текинцы шли с двух перпендикулярных сторон на правофланговую.

Орудийная прислуга без команды сама поднялась и стала у орудий.

Многие солдатики крестились.

— Ты, братец мой, в случае убьют меня, пойдешь в деревню, так не забудь снести жене поклон и деньги, — слышались фразы эти и такого же содержания, произносимые в разных местах вдоль бруствера, где тесною стеною стояли пехотные солдатики, положив ружья на бруствер, готовые грудью встретить текинцев.

— Ребята, не шуметь и слушать команду, — раздался голос Ш-на. — Помните, что помощи ждать неоткуда, значит, надо драться до последнего. Неприятель не выдержит хорошего залпа, а кто и вскочит — того приколем! Помните, что отступать некуда, остается умирать на своих местах, будьте же молодцами!

— Постараемся! — грянуло в ответ из сотни людей, и это «постараемся» было не пустой фразой в устах солдат; по тону было слышно, что люди не робеют, а вполне понимают доводы начальника о необходимости не двигаться с места и умирать там, где приказано.

Наступила тишина, неприятель не стрелял по правофланговой, боясь перебить своих, подходивших все ближе и ближе к Кале. Свои русские залпы, так щедро сначала на нас сыпавшиеся, тоже прекратились; только на левом фланге продолжались глухие раскаты орудийных выстрелов и ружейная трескотня, бомбы и ракеты так же часто с посвистыванием прорезывали темноту и несли смерть в крепость, стены которой против левого фланга продолжали покрываться вспышками ружейных выстрелов; словом, там, в траншеях, повсюду царила битва, рассыпая смерть направо и налево, а в правофланговой царило ожидание смерти! Последняя вещь несравненно хуже; в бою страх пропадает, так как нет времени бояться; ожидание же штурма, когда видишь в ночном мраке нечто черное, еще чернее самой ночи, движущееся тихо к тебе, знаешь, что это черное — масса врагов страшных, зверских, беспощадных, с которыми через несколько минут сцепишься грудь с грудью в ожесточенном и неравном бою; это ожидание производит впечатление ни с чем не сравнимое.