Пётр Поплавский - Под кодовым названием "Эдельвейс" Страница 13

Роговцева, которые следовало бы уточнить? Их было лишь три, и цифра эта тоже говорила о приближении окончания подготовки. Кто инструктировал Шеера в ОКВ[9] перед отправкой в действующую армию? Кто из немецких историков находится сейчас на оккупированной территории Советского Союза?

Знают ли они Шеера?

Сведения оказались важными.

Ответ первый. В 1938 году Кейтель и Геббельс — ОКВ и министерство пропаганды — одобрили «Соглашение о ведении пропаганды во время войны». Этим соглашением «пропагандистская война» приравнивалась по своему значению к войне, которая ведется «мит фоейр унд шверт» — «огнем и мечом», то есть оружием. В апреле 1939 года «Оберкомандо дер Вермахт» организовало отдел военной пропаганды, который возглавил генерал Ведель, подчинявшийся непосредственно штабу оперативного руководства ОКВ. Отдел занимался разработкой детальных пропагандистских мероприятий для каждой стратегической операции. Планы утверждает лично Гитлер, после чего они координируются с ведомством Геббельса, все ведущие сотрудники которого получили высокие воинские звания. Кадры сугубо военных пропагандистов готовятся в специальном учебном центре в Потсдаме.

Шеер: «Я имел инструктивную беседу непосредственно с генералом Веделем».

Ответ второй. Сейчас на территории, оккупированной немцами, находятся два известных в Германии историка: Теодор Оберлендер и Болко фон Рихтгофен.

Оберлендер! Перед войной, как исследователь «земельных просторов в геополитике», не раз посещал Советский Союз, разумеется, с «чисто научной» целью. Офицер «Абвер — Аусланда» — «абвера за границей». Гражданские должности — профессор аграрной политики и директор Данцигского института восточного хозяйства, после — профессор Кенигсбергского, а потом Грайфсвальдского университетов, в 1939–1941 годах — Директор Экономического института в Кенигсберге по изучению восточных государств.

Шеер: «Во время войны Теодор Оберлендер занимается изучением вопроса о национальном самоуправлении нецивилизованных народов, для чего на Кавказ привез будущего грузинского царя Багратиони — Мух- ранского».

Болко фон Рихтгофен. Ответственный сотрудник СС, зондерфюрер и офицер контрразведки. Ординарный профессор в Кенигсберге. Сейчас Болко фон Рихтгофен по специальному заданию военных служб и министерства иностранных дел находится с археологической экспедицией в районе Новгорода и Пскова, исследуя конфигурацию Чудского озера.

Шеер: «Болко фон Рихтгофен считает, что никакого так называемого Ледового побоища на Чудском озере никогда не было. Уже как зондерфюрер СС, Болко фон Рихтгофен сжег библиотеку Новгородского археологического общества и музей в Старой Руссе. А все ценное вывез в музеи Кенигсберга».

Ответ третий. С Оберлендером и Рихтгофеном герр Шеер не имел чести быть знакомым. Он для такого высокого взлета еще слишком мелкая сошка, к тому же учился в Берлине, а не в Кенигсберге.

Шеер: «Зато меня прекрасно знает выдающийся деятель министерства рейхспропаганды доктор Отто Дитрих».

Интуиция не подвела Калину. На следующий день, правда уже под вечер, в загородную усадьбу приехал на машине майор Анзор Тамбулиди. Как обычно, он уже с порога энергично сообщил:

— Все! Шабаш! Генерал приказал вам, Константин Васильевич, отдыхать. Спать — почивать, сил набирать и больше ничего не делать. Целые сутки. Представляете?

— Значит?..

— Вот именно, значит! Через сутки… Завтра вечером встретитесь с полковником Ирининым — и на самолет.

Глава шестая.

ВАРВАРА ИВАНОВНА

В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой.

Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два слова — сегодня придет. Но сегодня ли?

Ей казалось, что все это чужеземное нашествие уже случилось когда‑то, а теперь лишь возвратилось из далекого прошлого в день сегодняшний, только возвратилось минувшее в еще более уродливом и нелюдском облике. Память неумолимо возвращала ее чуть ли не на четверть века назад — в август 1918 года. Немцы и белогвардейцы…

Женщина, совершенно седая, хотя ей еще не исполнилось и пятидесяти лет. Ее поникшая голова белела в домашних сумерках, словно покрытая чистым платком. И в этих вечерних сумерках всплывал август, как только может всплыть в безжалостной людской памяти, которая оберегает наполненные чувствами события и поступки с живыми лицами — знакомыми и незнакомыми, с настроениями и желаниями, а не просто как документ — одной — двумя холодными строчками на пожелтевшей бумаге. Август 1918 года, промчавшийся в сумасшедших высверках белогвардейских сабель и широких мечей кайзеровских вояк. Немцы и белогвардейцы… Тогда тоже опирались на чужеземные штыки атаман — оборотень Краснов и палач Шкуро. И теперь они снова поднялись на фашистских плечах, ревностно исполняя свое ремесло услужливых палачей.

А что же было тогда, двадцать четыре года тому назад?

Тогда, в августе восемнадцатого, погиб муж Варвары Ивановны, погиб вместе со всей его подпольной группой — «пятеркой». Арест произошел неожиданно, быстро, суд был короткий. Ночью подпольщики были арестованы, утром — казнены. Такая поспешность наводила на мысль, что подпольщики узнали о чем‑то важном и палачи побоялись, что тайну «тюремным телеграфом» передадут на волю. Вот и заставили замолчать узников пулями. И всплыло черное слово] «измена», которое сеяло недоверие, уклончивость, разброд. Следы терялись, словно на зыбких кочках трясины.

Варвара Ивановна, тогда просто Варя, похудевшая и осунувшаяся, вдова с трехлетним сыном — сиротой на руках, не то чтобы знала, а всем сердцем, всем естеством своим чувствовала, кто предатель. Сердце побеждало разум, потому что она подозревала одного из бойцов рабочих вооруженных дружин. Однако что такое бездоказательная подозрительность убитой горем молодой женщины? Сердце подсказывало? Но чувство, не выверенное фактом, к делу не подошьешь…

И только не в меру горячий, из‑за чего ему не раз делал замечания подпольный комитет, чубатый парень Василий Иринин поверил Варе на слово.

— Кто он, этот гад? — вырвалось у него, и по скулам его гневно заходили желваки. — Кто губит наших дорогих товарищей?

— Харченко, — еле слышно прошептала Варя.

— Харченко? — переспросил Василий, — Не может быть! — Йо глянул в сухие, упрямые глаза Вари и решительно поднялся на ноги, статный, сильный, грозный, с черным шелковым чубом из‑под смушковой кубанки, красавец парень.

Он вспомнил теперь сообщение своего человека, который находился в банде белых по его поручению. Человек этот уведомил, что слышал, как один из офицеров белогвардейской контрразведки, некий поручик Боровский, разговаривая с кем‑то перед отъездом в Ростов, назвал фамилию Харченко, а потом добавил: «Если возникнет необходимость, идите сами. Пароль:

«В доме кто‑нибудь болен?» Ответ: «Уже выздоровел».

«Так вот о ком шла речь! — мысленно рассуждал Иринин. — Если не будет Боровского, то Харченко может довериться только людям с паролем… Выходит, он может не знать в лицо тех, кто придет к нему… Но тот ли это Харченко? Фамилия уж очень распространенная…»

— Ну что ж, проверим! — сказал сурово. — Адрес знаешь? Хорошо… Жди меня в эту ночь — поедешь с нами. Мы его прощупаем…

— Но он же знает меня в лицо…

г. о

— Не бойся! Мы тебя снарядим казачком с папахой до глаз.

Василий взял «на дело» двоих из своей «пятерки» — Петра Карпенко и неразговорчивого Федора Громова. Петро был за кучера где‑то раздобытого на ночь шикарного пароконного фаэтона. Василий и Федор обрядились в офицерскую форму. Варя в великоватой для нее солдатской шинели и мохнатой папахе пристроилась с карабином, зажатым между колен, рядом с широченным в плечах Петром.

— Держи винтовку ближе ко мне, чтобы была на подхвате, — наставлял ее Петр. — В случае чего, я стреляю…

Ночь светилась мягким лунным светом.

— Вот и хорошо! — решил Василий Иринин, — Этот гад обязательно будет разглядывать нас во все щели. А никого из нас он в лицо не знает. Наша группа — новая, провокаторам еще не ведома!

— Группа‑то новая, — обронил с передка Петро, — нос дисциплиной слабо. Шутка ли — без приказа ехать!