Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 13

Кесирт не могла прийти в себя. Странные, никогда не ведомые раньше чувства овладели ею. Широко раскрыв глаза, часто ими моргая, она с босыми ногами вышла во двор, и тихая, простоволосая, в одной рубахе, стояла, как завороженная, смотрела на молодого человека. Тот улыбался, о чем-то шутливо говорит с Кесирт, затем легко сел на коня и так же, как и приехал, быстро и незаметно ускакал.

— Ты что это в таком виде, без платка, босая, выбежала навстречу. Совсем голову потеряла!

— Нана, нана, — шепотом отвечала Кесирт, — ты знаешь, я его много раз во сне видела. Это он ко мне часто является… Я не знаю, как мне быть, что мне делать?.. Это он!

Она осторожно присела на прогнившие ступени крыльца, ладонями закрыла лицо, вначале с надрывом засмеялась, а потом стала тихо плакать.

На следующий день он должен был приехать за мукой. Привез-то он на помол всего ничего, один пунт[35] кукурузы.

 В тот день с ночи лил по-горному холодный, колючий, густой весенний дождь. Природа замерла под натиском небесной влаги. Весь мир застыл. Молодые неокрепшие листочки, впервые столкнувшись с безжалостной стихией, уныло обмякли. Розово-белые цветы яблони, не познав радости любви и плодоношения, густым покрывалом обелили землю, многочисленными снежными островками неслись в ручейках по склону горы, — теряя цвет, вид, жизнь. Несмотря на ненастную погоду, Салах приехал, да не один, а с товарищем. Не спрашивая разрешения, уверенно ввалился в маленькую хату, оставляя за собой шмотки грязи и капли воды.

— Добрый день, люди добрые! Что, не ждали? — весело говорил он. — Это мой друг-одногодка — Неса, а это Хаза и ее прекрасная дочь — Кесирт… Впредь будете знакомы.

— Как вы приехали в такую погоду, издалека. Промокли, видать, полностью, — без фальши в голосе сокрушалась Хаза.

— А у нас на равнине солнце и тепло. Это у вас в горах дождь… — весело, раскованно, без наигранности и волнения в голосе говорил Салах, скидывая с головы резким движением промокший башлык [36].

Его серые, широко раскрытые глаза смотрели только на Кесирт. Какими они были ясными и преданными!

Вновь застигнутая врасплох, дочь Хазы не знала, что делать и как ей быть. Гордая, самолюбивая и даже надменная Кесирт всегда обходилась с молодыми мужчинами нахально и резко; особенно когда знала, что в нее влюблены. Однако теперь оказалось все иначе. Этот молодой, светлоглазый, высокий, тонкий молодой человек с еще не окрепшим голосом, хилой светлой щетиной и ярким румянцем — покорил ее одним своим взглядом, раздавил всю ее гордость, весь ее пыл. В одно мгновение она преобразилась и стала, как и все горянки, заложницей древних чеченских традиций и чисто женских чувств.

— Кукурузу помололи? — спросил неожиданно Салах, по-прежнему в упор любуясь отощавшей красавицей.

— Конечно помололи. Вчера всё было готово, — отвечала Хаза, пытаясь хоть как-то развести неловкость. — Только как вы ее отвезете — промокнет всё.

— А мы ее вам оставим, — засмеялся Салах, потом резко стал серьезным, кашлянул в кулак, глаза его сузились, уперлись в пол. — Не за мукой я приехал в даль такую… Скрывать здесь нечего… Короче говоря, Хаза, разговор у меня к тебе и к твоей дочери есть… Конечно. наверное так у нас не принято, но и худого я ничего в моей просьбе не вижу. Потому что говорю все от чистого сердца и с уважением и почитанием вас.

Такого резкого поворота беседы никто не ожидал. Даже у друга Салаха брови вверх вздернулись. А Салах глубоко вздохнул, выпрямил плечи и, пытаясь придать своему высокому голосу мужскую грубость и басовитость, продолжил:

— Вы не подумайте, что я пренебрегаю традициями, и так вольно веду себя, чувствуя вашу ущербность или мое какое-либо превосходство. Абсолютно нет. И я вам сейчас докажу это… Из-за известных обстоятельств и отдаленности проживания Кесирт практически не бывает на людях, и поэтому у меня нет другого выхода, нет времени, и меня жжет нетерпение, — Салах снова сделал невольную паузу, и затем вновь на одном дыхании продолжил, смотря теперь снова прямо в опущенное в смятении лицо любимой. — Хаза знает, кто я и чей я, откуда я. Я знаю вас. Конечно, это неловко при Хазе, но я все равно скажу, и если это позор, — то это мой позор. Не дай Бог мне большего позора… Короче, главное. Кесирт, ты нужна[37] мне! Я прошу тебя, выйди за меня замуж!

Наступила гробовая тишина. Все замерли от неожиданности. Поток невиданных чувств охватил все тело Кесирт. Все лицо, шея и даже маленькие уши покрылись краской, все горело. Она не ощущала под собой земли и даже ног. Ей хотелось сесть и даже лечь. Силы покинули ее, сердце усиленно колотилось в груди, готовое вырваться наружу, руки не находили себе места. Она ничего не понимала и ничего не могла сообразить. Ей только хотелось быть с этим молодым человеком, быть всегда, вечно, служить ему, ласкать его, видеть его, и не когда-нибудь, а в данную минуту, в данное время.

Еще бы мгновение, и она выкинула что-нибудь в духе ее поклонника, однако Салах своим нетерпением спас ее.

— Я знаю, что все это для вас неожиданно… На днях я уезжаю учиться на несколько месяцев, летом вернусь и желаю услышать от тебя ответ… Прошу простить за все. Всего доброго.

И больше ни слова не говоря, молодые люди исчезли в водяной мгле весеннего ливня, оставив в маленькой хибаре двух ошарашенных женщин.

— Кесирт, моя милая дочь, — спрашивала шепотом мать, — это сон или явь?

— Не знаю, — так же шепотом отвечала дочь.

Холодный дождь, промочив в нескольких местах земляную хилую крышу, отбивал неравномерную дробь. В сарае мычала недоенная корова. Промокшие, внешне безучастные ко всему куры, сбившись кучей, дрожа, прятались под дырявым соломенным навесом.

К удивлению Хазы и ее дочери, вся округа, даже деревья, говорили об этой новости. Кесирт замкнулась в себе, не знала, верить или нет своему счастью, долго сидела у родника, вновь и вновь вспоминая неожиданную встречу и с содроганием сердца мечтала о любви и счастье, поминутно краснея и улыбаясь сама себе.

Хаза, вся помолодевшая, копошилась по хозяйству, разговаривая сама с собой, лаская то корову, то теленка, то вечно голодных кур.

А в начале лета, когда мир стал нестерпимо жарким, даже знойным, когда почернели первые плоды тутовника, Кесирт получила письмо: на красиво пахнущей белоснежной бумаге были выведены заманчивые узоры.

Безграмотные женщины несколько дней сокрушались над неожиданно выпавшей на их голову проблемой. Ведь во всем Дуц-Хоте только Баки-Хаджи да еще два-три человека владели элементарной грамотой. Как можно показать чужим людям письмо любимого? И вдруг к Хазе пришло озарение: отгоняя поутру на пастбище корову, она встретила Цанка. Заспанный юноша, развалившись на деревянных поручнях, нехотя погонял тонкой хворостинкой двух ленивых быков, запряженных в телегу.

Забыв про корову, Хаза подбежала к телеге и не здороваясь спросила:

— Цанка, а ты ведь умеешь читать?

— Чего? — удивился Цанка, приподнимаясь.

— Я спрашиваю — ты читать умеешь?

— Конечно умею. Грамотнее меня в округе нет человека, — глаза Цанка оживились, — а что надо прочитать?

— Ты когда освободишься, приходи к нам, дело есть.

После сенокоса, несмотря на усталость и жару, съедаемый любопытством, Цанка прибежал к мельнице. Кесирт сидела на маленькой деревянной лавочке в тени плакучей ивы, болтая босыми ногами в холодной родниковой воде.

— Вот где райское место и райская жизнь! — крикнул Цанка, спускаясь к ручью. — Добрый день, Кесирт.

— А, Цанка, приходи свободным. Как дела? Как ты изменился. Повзрослел, — ответила Кесирт, с обычной по отношению к юноше иронией.

Цанка ловко сошел по земляным ступеням к роднику, вымыл в прозрачной воде потные руки и лицо, в пригоршни стал пить воду.

— Хорошая вода, — с удовольствием сказал он, внимательно оглядывая ноги Кесирт. — Я бы искупался, если бы ты исчезла.

— Нечего тебе здесь купаться. В этом месте только я купаюсь, — важно парировала девушка, — а ты купайся там, внизу, со всеми.

— И когда ты купаешься? — шутливо спросил Цанка. — Пришел бы посмотреть на тебя.

— Ух ты — бессовестный, — так же шутливо вспылила Кесирт, — я тебе дам подсматривать. Тоже мне вырос — молокосос… Чтобы ты не волновался — я только ночью купаюсь.

— Ладно, не за этим я пришел. Что прочитать надо? — уже с важностью в голосе спросил юноша.

— А болтать не будешь?

— Сама ты болтушка. Не хочешь — не надо. Я ради дела сюда прибежал.

— Подожди здесь, я скоро.

Цанка остался один. Сел на место, где сидела до этого Кесирт, свесил в воду ноги. Прохлада родника незаметной волной прокатилась по телу. Две-три тонкие блестящие форели, играючи перепрыгивая поросшие мхом каменные валуны, понеслись вверх. Покрытые маленькими бордовыми шипами длинные стебли ежевики вольно свисали к ручью, беззаботно болтались в воде, не давая возможности толстому шмелю спокойно насладиться нектаром розовых цветочков. Прямо над головой, в густой листве, звонко пела синица «ци-пи, ци-пи», и недалеко ей вторила другая птичка «ти-ти-тюй» — «ти-ти-тюй».