Аркадий Первенцев - Над Кубанью Книга третья Страница 13

— Вот-вот гости заявятся, — говорил он, прочеркивая лопатой линию будущей траншеи, — пехота у немцев скаженная, напористая, надо встретить ее умеючи.

В отдалении, в чалтырском направлении, прогремело орудие. Мостовой вслушался. Орудия забухали с равными промежутками. Люди разных положений и возрастов, мобилизованные для земляных работ, остановились, затревожились. Командир батальона покричал на них, и лопаты снова заблестели.

— Наступают, — равнодушно сказал солдат, присаживаясь на бугорке и закуривая, — тут нам пришлось раза два их отгонять. Где-то вон там сидят, как хомяки. — Он указал на синеватое взгорье, облитое горячим солнечным светом.

Мостовой вскочил в седло.

— Подгони-ка сюда еще городских. Орджоникидзе строго приказал. Да и своим солдатам лопатки в руки. Прощевай пока.

— Товарищ командир, — почтительно сказал Миша, сближаясь с Егором, — ведь он вам не подчиненный?

— Ну чего же такого? — улыбнулся Мостовой.

— Указываете ему… Приказываете.

— Молодое еще войско у нас, Михаил Семенович, — сказал Егор, — через чужую дурость меня уже раз поковыряли, под Лежанкой. Теперь ученый стал. Помни, Михаил Семенович, жилейский урядник, ежели партия посылает на дело, плоховать нельзя. Видишь — не так человек командует, поправь его; не выходит у него, как вот у этого черноуса, — помоги; а ежели не послухает, прогони… Так когда-сь меня Ефим Барташ учил, и правильно учил. До последнего слова помню…

К вечеру на позиции приехал Орджоникидзе. Остановив автомобиль в расположении батуринской сотни, он пешком обошел окопы, поговорил с красноармейцами и уехал на Гниловскую, где продолжали постреливать пушки. Прибывший с султан-салинского направления разъезд галагановцев сообщил о приближении противника. На Голодаевском тракте они видели пехоту и разъезды, очевидно, крупного кавалерийского авангарда. Вскоре послышался отдаленный гул мотора, и под солнцем мелькнуло крыло самолета. Аэроплан прошел на небольшой высоте над фронтом и, встреченный беспорядочной пулеметной и ружейной стрельбой, повернул обратно. Самолет никого не напугал, но разговоров вызвал много… Уже в сумерки вернулся Сенька со вторым разъездом. Он подтвердил сообщение галагановцев. Жадно расправляясь с лапшой и кашей, Сенька яростно преувеличивал численность подходившего врага.

Пообедав, Сенька стянул сапоги, размотал портянки.

И заснул прямо на траве, подложив под голову свою мохнатую шапку. Миша накрыл ему ноги.

От города подходили небольшие группы пехоты. Чернели штыки, и слышалось ровное постукивание катящихся пулеметов. Батурин лежал невдалеке от ребят, завернувшись в бурку. Сегодня костров не разжигали. Лошади угадывались по встряхиваемым торбам и фырканью. Прошли Мостовой и Шкурка. Мостовой казался небольшим и щуплым в сравнении с огромным Шкуркой. Миша слышал, как Шкурка просил Егора перевести его в пехоту, так как под ним сегодня убили коня, выданного ему Батуриным из жилейской общественной конюшни. Егор обещал ему выделить новую лошадь из реквизированных у ростовской буржуазии, а Шкурка с некоторым смущением в голосе настаивал на переводе, ссылаясь на согласие Барташа. Они удалились, и Миша так и не узнал, сумел ли Шкурка уломать упрямого Егора. Близкими сырыми облаками затянуло редкие звезды. Подул ветерок. Упали на лицо и руки крупные теплые капли, и вскоре пошел дождик. Сенька заворочался, сонный натянул на голову шапку и, поджав ноги, притих. Дождь вскоре перестал. Потянуло горьким степным запахом и махорочным дымком. Тут, под Ростовом, в эту майскую ночь, было так же, как под Жилейской, на ночном пастбище. И взгорье Темерника напоминало венец прикубанской Бирючьей балки.

На рассвете Мишу разбудила артиллерия. Ни Батурина, ни Сеньки уже не было. Подошел Барташ.

— Позорюй, — сказал Барташ, приостановившись, — до нас не добрались.

— Стреляют.

— На войне всегда стреляют.

Комиссар пошел дальше. Миша просмотрел потники и направился к коновязи. Жилейцы не спеша оседлывали и выводили на пригорок коней. Подскакал Лучка. Он сердито согнал всех в ложбину.

— Чего в Ростове? — спросили его.

— На Гниловскую попер да на Олимпиадовку.

— Принимают?

— Принимают как надо.

Лучка передал повод коноводу и, оправляя оружие, пошел к группе командиров, беседовавших на бугорке возле окопов. Там были Мостовой, Батурин, командир батареи — невысокий солдат в короткой шинели, а с ними незнакомые военные, получше одетые, очевидно прибывшие из штаба. Неожиданно появился Сенька. Он сунул другу горбушку хлеба и две крупные холодные картофелины.

— Тетя Донька прислала, — сказал он, — подзаправься чуток, а то, видать, некогда будет.

— А ты? — опросил Миша.

— Я уже, — Сенька подморгнул, — пощупай, какой живот. Я холодной каши наперся. Котелок…

Миша присел на землю, очистил картофелину. Круто посолив, откусил.

— Вкусно, — сказал он.

Пища как-то сразу приобщила его к жизни.

Подъехали две санитарные линейки. Санитары выложили на траву носилки. На парусине запеклись пятна крови. Коротконогий доктор, с мясистым помятым лицом, вынул руки из карманов потертого пальтишка, потер их, поправляя седоватые усы. По всему было видно, что пальто он надел нарочно старое, так же как совершенно нелепую солдатскую шапку искусственной серой мерлушки.

— Не рано еще? — сказал он, указывая на ребят футляром пенсне.

Сенька оглядел доктора с величайшим презрением.

— Кому рано, а у кого рубаха уже мокрая.

— Мокрая? — удивленно переспросил доктор. — Почему же вдруг мокрая? От молодости?

— Две атаки ребята отбили.

— А… — протянул доктор и снял пенсне. — Я вас спрашиваю, собственно говоря, о другом. Не рано ли вам воевать, возраст зеленоватый, организм только формируется.

— Организма у нас крепкая, — снисходительно сказал Сенька, — во какая организма. — Он заголил гимнастерку, выпятил живот. — Как кавун. Котелок каши влезает в организму.

Старик откинул голову, хрипло засмеялся, закашлялся.

— Вот тебе и войско… кавалергарды… а? Забавно.

Он подошел ближе, а Сенька, поняв безобидность городского старика, смягчился и смотрел на него уже без издевки, хотя в глазах горел озорной огонек.

— Пошли-то зачем? — спросил доктор. — Что же вами, мальчишками, руководило?

— По прямому расчету, папаша, — солидно заявил Сенька, оправляя оружие, — надо же куда-нибудь прибиваться. Пойдешь до красных — будут тебя бить только белые, пойдешь до белых, — будут колотить тебя только красные, а ежели никуда не пойдешь, — Сенька многозначительно посвистал, — напасутся тогда над тобой и те и другие. Пущай уж лучше кто-нибудь один…

— Туманная программа, — как-то обиженно сказал доктор. — Бой-то будет?

— А как же.

Доктор ушел к санитарным линейкам, где, пользуясь его отсутствием, санитары начали играть в подкидного дурака.

Подвезли патроны, гранаты и штыки. Патроны по списку раздавали старшины, по-хозяйски переругиваясь с теми, кто хотел захватить сверх нормы. Гранаты, ласково называемые «лимончиками», и обмасленные бутылочные бомбы перебросили пехоте. Красноармейцы жадно расхватывали их, как голодные — хлеб. Из длинных винтовочных ящиков вываливали на траву штыки. Позвякивая хомутиками, пересчитывали.

— Для кого? — пиная ногой штык, спросил Батурин.

— Вам придется поработать вручную. Отходить будете последними, — сказал костлявый человек, привезший оружие.

— Еще драться «е начинали, а уже отходить, — пренебрежительно оказал Павло. — Нам штыки без надобности. Не возьмут их ребята.

— У тех-то штыки.

— А у казаков кинжалы.

— Штык, надетый на винтовку, длиннее.

— Длинные?.. — усмехнулся Павло. — Длинные, пока пупок о пупок не стукнулись. Отвези обратно.

…Бой начался неожиданно. Внезапно обрушившийся ураганный огонь показал, что в сражение вступило несколько батарей. Лошади тревожно затоптались, натянули чумбуры и канаты полевых коновязей. Люди тоже засуетились. От Мостового примчались ординарцы, покричали и, лихо крутнув лошадей, ускакали. Никто толком не разобрал их крика, но все успокоились. Кое-где во взводах вспыхнул странный нервический смех — как бы заглаживающий минуты первого замешательства. Заработала своя батарея. Батарее после ночного боя доверяли.

— Ну как, ниже спины не колет? — пошутил Огийченко, наклоняясь к Мише.

— Нет, — ответно покричал ему Миша.

— Натуральный герой — так и запишем, — похвалил Огийченко. — Гляди, как снаряд кладет. Не жалеет…

Бурые дымки шрапнелей фланкирующих батарей вспыхивали со слабым рокотом, очевидно заглушенным резкими взрывами гранат и отчетливым визгом разлетающихся осколков. На местах разрывов взлетали черные конусные облачка густого дыма. В ушах звенело, и почему-то пересыхало во рту. Миша завидовал Лучке, который, сидя на земле, спокойно ел редиску. Он отрывал красные головки от пучка, солил и бросал в рот, как семечки. У пояса его висела обшитая шинельным сукном фляжка, к которой он изредка прикладывался. Лучка был сторонником выхода в степь и флангового удара, но предложение его провалили, и теперь, оставшись в резерве, он томился бездействием.