Станислав Ваупшасов - Партизанская хроника Страница 13

Максим Яковлевич Воронков в партию вступил в 1932 году. Он тоже с первых дней оккупации перешел на нелегальное положение, а в декабре 1941 года ушел в партизанский отряд Воронянского, где стал начальником особого отдела.

Настя Богданова легкой походкой шла по обочине шоссе, а Воронков, Гуринович, Романов и Кухаренок на некотором отдалении позади, иногда они углублялись в придорожные лесочки.

Не доходя двенадцати километров до Минска в деревне Паперня Воронков и Гуринович остановились у знакомых, бывших студентов политехнического института Василия Молчана и его жены Марии, работавших на местном торфопредприятии. Василий и Мария помогли Гуриновичу и Воронкову попасть в город.

Кухаренок, Настя и Владимир Романов продолжали путь одни. Благополучно обошли посты и оказались в Минске. Кухаренок предложил зайти сначала к нему домой, где жила его мать.

— А не опасно? — высказал сомнение Романов. — Сын в партизанах, значит дом на примете у полиции.

— Нет, — отрицательно покачал головой Кухаренок. — О том, что я в лесу, никто не знает, даже мать. В начале войны уехал с поездом и не вернулся. Вот и все.

До войны Кухаренок работал начальником поезда, и его исчезновение из Минска выглядело оправданным. С доводами его все согласились.

Безлюдными переулками привел Николай Кухаренок своих товарищей к домику матери и… побледнел. На месте домика валялись обгорелые бревна и мусор. Жива ли мать? И если жива, где искать ее?

Надо было торопиться. Договорившись о месте и времени встречи, Романов пошел к своим знакомым. Настя направилась в район Сторожевки, к родственникам, а Кухаренок — к довоенным друзьям, через которых надеялся найти мать или узнать о ее судьбе. Ему сразу же сказали, где она. Мать приютилась в доме Михаила Галко. Николай постучал, на пороге показалась старушка с накинутым на плечи платком. Узнав сына, она со слезами бросилась к нему:

— Коленька, сыночек… Жив?

— Жив, мамаша…

— Ой, счастье какое… Заходи поскорее…

Старушка давно считала сына погибшим. И вдруг он заявился. Она глядела и не могла наглядеться на своего «мальчика», который и впрямь, несмотря на тяготы партизанской жизни, мало изменился и казался очень молодым. Утром Кухаренок и Романов встретились с Настей Богдановой.

— Ну, теперь продолжим дело, — начал Романов. — Ты ведь, кажется, знаешь сестру Воронкова, Анну.

— Знаю. Встречались.

— А жену Гуриновича?

— И с Верой Герасимовной знакома.

— Вот с них и начинай, — решил Романов. — Только будь осторожна и держись как можешь естественнее. Ты — наша первая цепочка и надежда.

Настя разлохматила волосы, посмотрелась в осколок зеркала…

— Ждите! Постараюсь сделать все как надо. — И пошла, кажется, спокойной беспечной походкой.

Кажется… Какой надо обладать волей, чтобы вот так, внешне спокойно, идти по улицам города, переполненного фашистами, где тебя в любую минуту могут схватить, бросить в тюрьму и, подвергнув нечеловеческим пыткам, казнить!

Настя пришла на следующее утро, возбужденная, веселая. Она рассказала, что встретилась и с Анной Воронковой и с Верой Зайцевой.

Обе они поддерживают связь с подпольной группой и готовы выполнить любое задание. Вера очень хочет повидать мужа. Романов ответил:

— Устроим! Но не это главное.

Прошли еще сутки. Едва забрезжил рассвет, все разошлись устанавливать связи с нужными людьми.

Не терял времени и Максим Воронков. Он встретился со старым другом Кузьмой Лаврентьевичем Матузовым. В свое время Матузов окончил Белорусский политехнический институт, с первых дней войны ушел на фронт, но был тяжело ранен и попал в плен. Оттуда удачно бежал и добрался в Минск. Здесь нашел свою семью. Но жить было не на что. И он рискнул. Явился к коменданту города и попросил дать ему какую-нибудь работу. Матузова определили служащим городской управы. Это легализовало его. Но Кузьму Лаврентьевича угнетала мысль, что он стоит в стороне от борьбы против оккупантов. Поэтому встреча с Воронковым очень обрадовала его. Матузов заявил твердо и решительно:

— Можешь на меня рассчитывать. Что я должен делать?..

Кузьма Лаврентьевич оказался для нас сущей находкой. Мы сразу получили доступ к секретным бумагам городской управы.

Наши разведчики заинтересовались личностью Георгия Красницкого, бывшего кадрового командира, попавшего в окружение. Георгия знала в лицо мать Кухаренка. Красницкому удалось скрытно пробраться в Минск и устроиться на работу в качестве инженера на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Немцы нуждались в квалифицированной рабочей силе, поэтому не очень придирались к тому, что этот молчаливый, но трудолюбивый инженер еще недавно служил в армии. На вопрос начальника завода оберста Фрике, как он относится к победам Германии на Восточном фронте, Красницкий уклончиво ответил:

— Я политикой не интересуюсь, господин полковник. Моя политика — это мои руки. — И он протянул широкие ладони, загрубевшие еще во время боев на фронте.

Разведчики решили рискнуть и встретиться с Красницким, рассчитывая на то, что вчерашний командир не должен быть предателем. Встречу обставили так.

Недалеко от завода прогуливаются Настя и мать Кухаренка. Скоро конец смены. Вот из проходной начинают выходить рабочие. Старушка незаметно указывает Насте на молодого человека в большой кепке. Это Красницкий. Настя переходит улицу, обгоняет его и «случайно» роняет кошелек. Красницкий подбирает кошелек и протягивает его девушке. Настя любезно благодарит и завязывает разговор о трудностях жизни, безденежье. Постепенно переводит беседу на нужную тему. Красницкий настораживается, а не подослан ли провокатор? Пытается уйти. Тогда Настя решается на последний шаг. Намекает, кто она. Настороженный взгляд Красницкого теплеет.

— Может быть, вы, — предлагает Настя, — желаете встретиться с моим другом?

Красницкий начинает догадываться, кто ее друг.

— Если он ревновать не будет, я согласен.

— Обойдемся без ревности… ради общего дела.

Через несколько дней Настя сводит Красницкого с появившимся в городе Гуриновичем, и тот, убедившись, что Георгий готов помогать подпольщикам, поручает ему войти в доверие к оккупантам.

— Постепенно начинайте сплачивать вокруг себя заслуживающих доверия людей и ждите наших указаний, — говорит на прощание Михаил Гуринович.

— Хорошо… Все понятно…

Так стали создаваться новые подпольные патриотические группы в Минске. Я говорю «новые», потому что в городе активно действовали другие подпольные группы, во главе которых стояли партийные работники, чекисты или бывшие военнослужащие Краской Армии.

К сожалению, отсутствие опыта в конспирации часто приводило к провалам.

Мать Кухаренка, несмотря на преклонный возраст и недомогание, охотно выполняет наши поручения. Внешний вид старой женщины ни у кого из немцев и полицейских не вызывал подозрений. Поэтому она медленно и спокойно брела по городу, находила нужные нам адреса, людей, толкалась на рынке и снова возвращалась домой.

Прошло некоторое время. Все разведчики, посланные нами в Минск, благополучно вернулись в лагерь. У нас словно гора с плеч свалилась.

После доклада о сделанном разведчики пошли отдыхать, а мы с Луньковым, Морозкиным, Воронянским и Тимчуком приступили к составлению плана дальнейших действий.

Деревья покрылись пышной зеленью. Начали подавать голос кукушки, звонко щебетали дрозды, по ночам заливались соловьи. Лес шумел веселой весенней жизнью.

Мацкевич прибыл в лагерь только одному ему известными тропами. Мокрый от утренней росы, уставший, но с сияющим лицом, ввалился он ко мне в шалаш.

— Товарищ командир, задание выполнено, — вытянувшись, начал было рапортовать Мацкевич. Я обхватил его плечи, подвел к лежанке.

— Не нужно, рассказывай.

— Поправился переводчик. Он здесь, в лагере. Привел вам также группу партизан «Бати» (Г. М. Линькова), ею руководит Черкасов, — коротко доложил Мацкевич.

Я вышел из шалаша. Неподалеку толпились партизаны. Как настоящий дуб в березняке, возвышался над всеми Карл Антонович. Почти бегом кинулся я к нему. Лицо Добрицгофера пожелтело, а в глазах светились все те же веселые огоньки.

Мы обнялись, и я почувствовал, что ногами не достаю земли.

— Пусти, медведь, — вырвался я.

— Спасибо, друг, что прислал за мной, — тряс мою руку Добрицгофер.

— Как раны?

— Совсем затянулись, я живучий, только в бою плохо, слишком большой вырос — хорошая мишень для врага, — весело смеялся Карл Антонович.

— Радуйся, что большой. Маленькому эта пуля попала бы в живот, а тебе в ногу, — в тон его шутке сказал Луньков.

Добрицгофер обнимал друзей, знакомился с новичками.