Виктор Муратов - Перевал Страница 13

— Вы меня не слушаете, господин капитан?

— А-а-а, слушаю, Фриц, слушаю. Что тебе ответить? Темный ты человек в военном деле, а политика для тебя — дремучий лес. Чем философствовать, лучше смотри брюки генералу не сожги, будет тебе философия.

— А все же непонятно.

— И не поймешь. И понимать не пытайся. За тебя думают умные люди, а ты… Есть у русских пословица. Не слыхал в двадцать девятом? Так вот послушай: «Знай сверчок свой шесток».

— И все же, господин капитан, не понимаю. Глупый я, наверное. Зачем люди убивают друг друга? Зачем разрушают то, что сами строили? Хоть убейте — не понимаю.

— Верно, глупый, хоть и дожил до седин и вторую войну воюешь. И объяснять тебе бесполезно. Жаль, слишком примитивный у тебя ум, не поймешь, хоть ты и немец. Ну вот, к примеру, ты хватил лишнего, да еще намешал пиво с корном, допустим. Как ты на следующее утро себя чувствуешь?

— Гадко, господин капитан.

— Вот, так и мир. Его мутит от войны до войны, и он рыгает войной. Да, да! — неожиданным фальцетом выкрикнул Ганс. — Мир рыгает войнами, и потом ему становится легче. Война выбрасывает из мира все лишнее. Земля очищается от…

Капитан Штауфендорф не успел договорить. Земля вздрогнула от грохота артиллерийской канонады.

— Ну вот, — вскакивая, крикнул Ганс, — отдохнул с твоими дурацкими вопросами! Началось!..

Ганс торопливо натянул сапоги и, застегивая на ходу пуговицы мундира, выскочил из блиндажа.

На переднем крае русской обороны разрывы снарядов взметали усыпанную серебряной росой землю. В бирюзовом небе волна за волной наплывали группы пикирующих бомбардировщиков. Огонь, дым, пыль смешались и непроницаемой стеной закрыли близкий горизонт.

Сорок минут продолжалась огневая обработка предстоящего поля боя. В четыре утра полки дивизии генерала Хофера перешли в атаку.

Генерал Хофер снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и скрылся в блиндаже. Следом за ним поспешил капитан Штауфендорф. Созерцание боя окончено. Машина пущена. Теперь Гансу и его генералу предстоит работа. Сюда, в этот блиндаж на высоте 416, будут стекаться сведения из всех атакующих полков и от соседних дивизий. А отсюда, собранные воедино генералом Хофером, будут уходить в штаб первой танковой армии, к генералу Клейсту. От него в группу армий «А» — генерал-фельдмаршалу фон Листу, а дальше — в ставку Гитлера, в «Вервольф» — «Оборотень». Все эти сведения по крупицам будут ложиться на главную карту и, как мозаикой, нарисуют фюреру общую обстановку. А потом в обратном порядке полетят указания, и среди них будут указания непосредственно для генерала Хофера и его войск.

Войдя в блиндаж, генерал увидел свой выглаженный парадный костюм, кинул Мюллеру фуражку, сказал коротко: «Хорошо!» — и, сняв бинокль, склонился над картой, которую уже успел развернуть капитан Штауфендорф.

В соседней комнате радисты настроили свои станции и замерли в готовности принимать донесения.

Первые сообщения оказались неутешительными, и генерал Хофер не спешил их передавать в штаб армии. Эти русские научились ловчить. Генерал Севидов, оказывается, ночью отвел свои войска на внешние оборонительные позиции вокруг Ростова, которые хорошо оборудованы полевыми укреплениями. Выходит, что сорокаминутный огневой налет пришелся по пустым траншеям русских. Из-за паршивой разведки теперь придется попотеть.

Да, так и есть. Вот уже сообщают из полков, что дивизия залегла под огнем у поселка Светлого. На левом фланге уперлись в высоту 108, сильно укрепленную долговременными оборонительными сооружениями русских.

Генерал Хофер нанес обстановку на карту. Черт возьми! Туго придется теперь и полковнику Рейнхардту. Именно его полк остановился перед этой высотой. Угрозу со стороны высоты 108 должны были устранить артиллерия и авиация. А они лупили по пустым траншеям.

Лишь к девяти часам утра, после тринадцатой атаки, позиции русских были прорваны. Ожесточенный бой длился в течение суток. На рассвете 23 июля передовые подразделения генерала Хофера, преодолев второй пояс обороны, ворвались в северные предместья Ростова.

5

За двое суток уличных боев генерал Севидов сменил пять командных пунктов. Конечно, он мог выбрать сразу один КП где-нибудь на южной окраине, но тогда почти невозможно было бы управлять полками. Связь с командирами полков — майорами Ратниковым, Каргиным и Терещенко — была только через посыльных. Но посыльные часто не возвращались, потому что в грохочущем лабиринте улиц и переулков было почти невозможно разыскивать командные пункты полков.

Обстановка менялась с каждой минутой. Доходившие до комдива сведения о положении частей и подразделений были, как правило, уже запоздалыми. Уличный бой не то что бой на открытом месте, здесь нет сплошной линии обороны, нет центра, нет флангов — все смешано. Здесь нет цельных батальонов, рот, взводов — они раз дроблены на мелкие группы. Бойцы сражаются за каждую улицу, переулок, за каждый дом, за каждый этаж. И часто в неразберихе уличного боя исчезают понятия переднего края и тыла.

Генерала Севидова особенно волновала обстановка на Буденновском проспекте, который выходил непосредственно к мосту через Дон. Там оборонялся полк майора Каргина.

Гитлеровцы то и дело бросали на Буденновский проспект новые подкрепления. А что может дать комдив Каргину, если он отдал ему последний — даже смешно сказать! — резерв — разведвзвод старшего лейтенанта Рокотова. На получение подкрепления от командарма тоже надеяться не приходится. Все, что мог, он уже отдал Севидову, даже полк народного ополчения.

Но где Кореновский со своими ополченцами? Час назад они дрались в районе Театральной площади. А теперь?..

Севидов повернулся к адъютанту — под стать комдиву высокому и худому лейтенанту Осокину.

— Геннадий, Шалва не возвращался? — спросил и в душе усмехнулся: зачем спрашивать? Если бы ефрейтор Шалва Шавлухашвили возвратился, сам доложил бы.

Больше часа назад послал Севидов своего водителя в штаб полка народного ополчения. Он хотел встретиться с командиром этого полка. Севидов только сегодня узнал, что командует полком его давний друг Евдоким Егорович Кореновский.

Вот где судьба свела старых друзей. Они знали друг друга еще с гражданской войны. В последние годы Кореновский работал секретарем одного из райкомов партии в Ростове. Евдоким Егорович был гораздо старше генерала, но разница в возрасте не мешала их дружбе. Возможно, сблизила этих двух непохожих по характеру и возрасту людей общая страсть — оба были заядлыми рыболовами и охотниками, а возможно, что-то другое — более сильное и глубокое.

Всякий раз, когда Севидов приезжал в Ростов, они встречались, вспоминали былые годы, ездили на рыбалку в свои излюбленные места на Маныче, в родную станицу Севидова — Раздольную.

— Разрешите? — раздался голос ефрейтора Шавлухашвили. — Товарищ генерал, ваше приказание выполнено. Полковой комиссар…

— Хватит, хватит, — прервал Шалву густой хриплый бас, и навстречу Севидову шагнул коренастый крепыш с четырьмя шпалами в петлицах и комиссарской звездой на рукаве коверкотовой гимнастерки. — Андрей Антонович! Дорогой! — пробасил он, протягивая вперед короткие руки.

— Здравствуй, Евдоким Егорович, здравствуй. — Севидов наклонился и обнял своего друга.

— Вот ты и снова в Ростове, Андрей Антонович. Полк в твоем распоряжении. И я в твоем распоряжении. Думал ли, что буду у тебя комиссаром!

Севидов промолчал, отвел глаза.

— Не рад, что ли? — спросил Кореновский.

— Встрече рад, но лучше, если бы она состоялась на Маныче с удочками. — И невольно прислушался к дребезжанию чудом уцелевших стекол в этом чудом уцелевшем доме, где сейчас располагался КП.

— Ты прав, Андрей Антонович. А где твои? Успели уйти?

— Надеюсь. Дарья с малышом должна была уйти.

— А вояки?

— Вояки? Ольга с санпоездом, Борис в госпитале, а Степан здесь, в полку у майора Каргина, в районе Буденновского проспекта. Жарко там.

— Везде жарко, — вздохнул Кореновский.

— А твои ушли?

— Еще в сорок первом. Из Самарканда письма получал.

— Моя Дарья тоже уходила в сорок первом, да вернулась. Надеялась, что не отдадим Ростов второй раз. А теперь не знаю, сумела ли уйти.

Севидов вдруг повернулся к водителю, крикнул:

— Шалва!

Ефрейтор резко выпрямился.

— Пулей ко мне домой! Дорогу помнишь?

— А как же!

— Забери всех, кого застанешь, и отвези через мелеховскую переправу в Ольгинскую.

— Потом прикажете вернуться?

— Останешься с ними.

Шалва опустил голову, тряхнул черным чубом, переступил с ноги на ногу, умоляюще посмотрел из-под кудрей на комдива.

— Ну! — прикрикнул Севидов.