Николай Равич - Молодость века Страница 13

Для создания такой огромной, гибкой организации, работа которой, естественно, зависела от военных операций, ибо она развертывалась на территориях, только что освобожденных советскими войсками, нужны были очень толковые и энергичные люди. К тому же аппарат организовывался таким образом, что в каждом пункте Украины, включая даже некоторые волости, находились один или несколько информаторов, которые после установления там Советской власти открывали соответствующие отделения или становились корреспондентами БУПа.

За передовыми частями ехали группы работников, помогавших создавать аппарат информации на местах.. Как это ни странно, трудности, возникавшие при организации этого ведомства, отдельные части которого имели столь различное назначение, заключались вовсе не в подборе кадров. Было много талантливых, умных, самоотверженных людей, начавших там работать и впоследствии ставших известными писателями, художниками, журналистами. Многие сотрудники специальных отделов впоследствии проявили себя как крупные военные руководители, дипломаты, партийные работники, ученые. Основные препятствия заключались в отсутствии технических средств связи. Телеграфная и телефонная связь была почти всюду прервана, а железнодорожное сообщение зависело от хода боев, которые велись в основном вдоль железнодорожных магистралей. Радиосвязь была весьма несовершенной. И потому столь важный источник информации, как служба перехватов, хотя мы учитывали весь немецкий и австрийский опыт периода первой мировой войны (система «Пенкала»), все-таки не мог быть использован полностью.

Н. И. ПОДВОЙСКИЙ И В. А. АНТОНОВ-ОВСЕЕНКО

Однажды вечером, вернувшись домой, я сел ужинать. Порядок в особняке был образцовый; я каждое утро перед работой вместе с обслугой расчищал двор, убирал снег и колол дрова. Вначале такое мое поведение привело Матвея Прокофьевича в изумление. Он вышел из буфетной и, стоя в дверях, смотрел, как я орудую деревянной лопатой. Потом не выдержал и, подойдя ко мне, сказал:

— На это есть-с люди!

Я повернулся к нему.

— И я тоже «человек»!

Он пожал плечами и вернулся в дом. Вообще понять меня он был не в состоянии.

Глядя на то, как я ем, принимаю ванну, одеваюсь и с привычным равнодушием отношусь к обстановке этого дома, он предполагал, что я «как будто и сам барич». Но в его голове никак не укладывалось, как же это интеллигентные люди могут воевать против богатых, то есть, по его мнению, таких же интеллигентных людей.

Когда в особняк въехала по ордеру одна очень известная и в прошлом богатая актриса бывшего императорского Александрийского театра, старик нашел, что она ведет себя, как «настоящая барыня». И действительно, свои отношения с прислугой она ограничивала кивком головы, лишь иногда роняя: «Благодарю вас, Матвей…» По комнатам актриса проходила торжественным, медленным шагом; на лице хранила выражение многозначительной грусти и много молилась перед большой иконой, которую попросила перенести из спальни хозяев к себе.

Я же был в обращении прост, а поэтому непонятен для Матвея. Но все же как человек опытный он угадывал основные черты моего характера. Мне довелось услышать, как он говорил горничной:

— Ты смотри, того… убирай как следует! Он беспорядка не любит. Да и нрав у него крутой…

Итак, в этот вечер, усевшись за стол, я смотрел, как Матвей Прокофьевич принес на великолепной саксонской тарелке довольно жидкую гречневую кашу, политую подсолнечным маслом, и, пожав плечами, выбрал и положил рядом с тарелкой серебряную ложку. Потом подвинул хлебницу с куском черного хлеба и снова пожал плечами.

Меня это стало раздражать.

— Вы чем-то недовольны, Матвей Прокофьевич?

— Да как сказать-с! Нам все равно. Только напротив живет интендант, значит, из штаба. Так вчерась заходил ихний повар. У них еда как еда. Все как полагается. Все четыре блюда, и вино, и гости каждодневно. А разве сравнишь ихнюю квартиру с нашим особняком… Так себе, обыкновенная квартира…

— Что вы этим хотите сказать?

Матвей Прокофьевич собрался что-то ответить, но в это время раздался шум, и в дверях появился человек в черной кожаной фуражке с красной звездой и в кожаном костюме с маузером через плечо. Приложив руку к фуражке, он сказал:

— Вас требует командующий к себе!

— Мандат!

Он вынул из кармана удостоверение, из которого явствовало, что предъявитель его является комендантом поезда командующего Украинским фронтом.

Я удивился. Я тогда еще не имел непосредственных сношений с командующим и, по правде говоря, не любил председателя Совнаркома Украины Х. Г. Раковского, хотя он в то время пользовался огромным авторитетом. Раковский, врач по образованию, учившийся и воспитывавшийся во Франции, несмотря на свое буржуазное происхождение, был видным социал-демократическим деятелем международного значения. Освобожденный после Февральской революции из Ясской тюрьмы, он знал Румынию гораздо лучше, чем Украину. Он тогда еще плохо говорил по-русски. Жена его говорила только по-французски.

В те голодные времена, когда наркомы жили в обыкновенных номерах рядовых гостиниц и питались в обыкновенных столовых, Раковский жил в отдельном особняке, пил то же самое красное вино, которое пил всегда, и курил те же самые сигары, к которым издавна привык.

Вместо «незаможних», то есть беднейших крестьян, он говорил «незамужних»; целого ряда слов не понимал вообще. Приходилось во время беседы разъяснять их значение. Несмотря на большую культуру, он не обладал подпольным и военным опытом старых большевиков, и его вмешательство в некоторые дела обошлось довольно дорого. Кроме того, у меня создалось впечатление, что тогда, в 1919 году, он не понимал основного: при создавшейся обстановке положение Украины зависело полностью от других фронтов. Достаточно было Деникину, Юденичу, Колчаку или Пилсудскому добиться значительных успехов на своих фронтах — и неустойчивый Украинский фронт мог рухнуть. Ленин со свойственным ему гениальным пониманием людей чувствовал слабые стороны личности Раковского. Недаром в телеграмме от 5 мая 1919 года он писал:

«…правы те, кто обвиняет вас в самостийности и в устремлении на Румынию…»

Николая Ильича Подвойского я встречал раньше в Москве. Владимира Александровича Антонова-Овсеенко видел всего один раз.

Внизу стояла машина, и минут через пятнадцать я был в вагоне Антонова. Подвойский и Антонов были люди совершенно различного характера. Первый был приятный, спокойный, методический в работе человек. Несмотря на то, что он не был до революции военным, во всей его деятельности чувствовалась система. Антонов, человек большого темперамента, бесстрашный и хладнокровный в минуты опасности, мог принимать мгновенные и самые неожиданные решения. Внешность его — длинные волосы, очки, весь облик — как-то не вязалась с представлением о командующем фронтом, то есть о профессиональном военном. А между тем Антонов-Овсеенко происходил из военной семьи, учился в Воронежском корпусе и после окончания юнкерского училища в Петербурге в 1904 году был выпущен офицером в 40-й пехотный Колыванский полк. Состоя с 1902 года в РСДРП, он неоднократно арестовывался, был приговорен к смертной казни, с заменой ее каторгой, откуда несколько раз бежал самым романтическим образом — с перестрелками, взрывами стен и т. д.

В салон-вагоне командующего лампочка почему-то горела в полнакала, желтоватым светом.

Когда я доложил о прибытии и мне предложили сесть, Подвойский ходил по вагону, иногда останавливаясь у стола, на котором лежали карты. Антонов-Овсеенко с любопытством меня разглядывал, не начиная разговора.

Я уже привык к этому любопытству, потому что выглядел тогда до неприличия юным.

Наконец Антонов постучал пальцами по столу и сказал:

— Дайте оценку Махно.

— В отрядах Махно при наступлении на Екатеринослав в конце тысяча девятьсот восемнадцатого года было около пятисот сабель и двести штыков. Сейчас он имеет, вероятно, около трех тысяч бойцов. Под влиянием разложения петлюровских частей и активности деникинцев крестьяне бегут к Махно. Это — кулаки и середняки, но есть и бедняки. Одни боятся генералов и помещиков, другие «коммуны». Отряды Махно привыкли жить грабежами. Половина добычи, наиболее ценная, идет Махно и его отрядам, другая — громоздкие грузы — раздается крестьянам. Кроме этого, Махно, грабя поездные составы и склады в уездных центрах, добывает соль, мануфактуру, спички, керосин и снабжает этими необходимыми предметами крестьян. В обмен они кормят его армию, и именно поэтому лозунг «За свободные Советы» их вполне устраивает…

— Можно ли из отрядов Махно создать регулярные воинские части?

— Едва ли, поскольку махновцы связаны с определенным районом. Это — Екатеринославская губерния с махновской столицей Гуляй-Поле, части Новомосковского и Павлоградского уездов…