Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья Страница 13

Женщина побежала за ними, спотыкаясь, ноги не слушались ее. Видно, хотела еще что-то сказать. Она почти нагнала повозку и вдруг остановилась. И уже издали еле слышно донеслось:

— Такие молодые! И все погибнут!

Оле стало дурно. Она подалась вперед, чувствуя, что может потерять сознание. Спыхала обнял ее и поддержал.

— На все воля божья, пани Оля, — сказал он.

Оля выпрямилась, стараясь овладеть собой. Сжала руку Казимежа…

— Простите, — сказала она.

Измученные лошади шли шагом. Ромек нагнулся к Анджею, который бездумно, бессмысленно уставился в пространство.

— Ты видел эти ямки? — спросил Ромек.

— Да.

— А не обратил внимания на то, в какую сторону они повернуты? В сторону Варшавы…

— Ну и что? — рассеянно спросил Анджей.

— А то, что немцы наступали от Варшавы. Армия была окружена с востока.

Они приближались к Бзуре, притоку Вислы. Земля здесь была сырая, местность низкая. На горизонте показались леса. Подъехали к какой-то унылой деревеньке. За ней виднелось кладбище.

— Посмотри-ка, — опять сказал Ромек, замечавший все раньше других.

Но Анджей ничего не видел вокруг.

По кладбищу бродили немецкие солдаты. Они подбирали и складывали трофеи, то ли добытые в бою, то ли собранные из разграбленных складов. Укладывали рядами солдатские ранцы, каски, которые сверкали в лучах солнца, снова выглянувшего к вечеру. Чуть подальше, у стены, громоздились сотни новехоньких седел.

— И откуда столько седел? — вздохнул Анджей. — Тут, видимо, стояла кавалерия.

Они миновали кладбище и углубились в лес. В лесу уже темнело. День подходил к концу, надо было спешить, чтобы ночь не застала их в Пуще Кампиносской. Иногда дорога выводила на поляну, освещенную заходящим солнцем. Выехав на одну из таких полян, они увидели вдали, за рекой, высокий костел. Три округлые башни устремлялись к тучам, лучи заката, зажгли их красным огнем. На одной из башен издалека был виден свежий след снаряда.

— Да ведь это Брохов! — сказала вдруг Оля.

Анджей обернулся.

— Брохов? А что это такое? — спросил он.

— Это костел, в котором венчались родители Шопена. Здесь же был крещен маленький Фридерик…

Ромек остановил лошадей.

— Раз так, надо его осмотреть, — сказал он.

Спыхала пожал плечами.

— Что все это значит по сравнению с тем, что мы видели по дороге!

Анджей медленно повернулся к нему.

— Не надо так говорить, — начал он с каким-то безразличием, но вдруг оживился: — Как узнать, что на этом свете самое важное? Всегда ведь одно заслоняет собой другое, как в горах. Издали никогда невидно, какая крыша самая высокая… Не надо убивать в нас интерес к жизни.

Оля протянула к нему руку.

— Анджей, — сказала она, — я не узнаю тебя, ты стал такой резкий! Что с тобой происходит?

Ромек рассмеялся:

— Как это что происходит? Разве вы не знаете, что сейчас война? Анджей увидел войну.

— Мы все увидели войну, — заметил Спыхала.

— Нельзя так говорить сейчас, — сказал Анджей, когда все замолчали. — Нельзя сейчас так говорить, даже если бы это была правда.

И отвернулся. Ромек взмахнул кнутом. Лошади едва плелись, таща тяжелую повозку по песчаной лесной дороге.

На этот раз заночевали в домике лесничего. Здесь, в лесу, царил покой, беженцев не было, домик стоял пустой и чистый. Лесничий уже раздобыл где-то, наверно у немецких солдат, приказ генерала фон Блясковица о битве «под Кутном». Спыхала не мог понять, почему эта битва была названа «под Кутном». В своем воззвании генерал с большим пафосом восхвалял немецкого солдата «за его подвиг». Страшно было читать это.

Но Ромек и здесь нашел что-то достойное внимания:

— Смотрите, с каким уважением он отзывается о польской армии и о польском солдате. Значит, нешуточная была битва.

Лесничий был довольно мрачный человек, но комната, в которой он их устроил, была чисто вымыта и пахла хвоей. Спыхала заявил, что чувствует себя здесь совсем как на пикнике, но, взглянув на Олю, тут же пожалел о своих словах. Оля, бледная, стояла посреди комнаты, она все еще не могла прийти в себя после встречи с безумной женщиной.

— Что с вами, — спросил Спыхала озабоченно и вдруг повторил: — Что с тобой?

Оля с ужасом взглянула на него.

— Не говорите так, не надо так…

И отвернулась к окну.

Спыхала решительно подошел и обнял ее за плечи Она не противилась и спрятала лицо на груди Казимежа.

— Как она говорила? Такие молодые, и все погибнут…

— Не повторяй этих слов, — ответил Казимеж.

Но Оля не могла сдержать долгого, потрясенного рыдания. Это были ее первые слезы с начала войны.

Лесничий уступил путешественникам свою «чистую горницу», но юноши хотели спать возле лошадей, под навесом, где поставили повозку. Спыхала отправился на чердак, на сено, забрав все одеяла. В доме осталась одна Оля. Она уже собиралась ложиться, измученная впечатлениями последних дней, впечатлениями, которые не подчинялись сознанию и смешивались в хаосе. Она не понимала, что с ней происходит.

Она очень удивилась, когда довольно поздно — уже стемнело и в комнате горела только свеча — раздался стук в дверь. В ответ на ее неуверенное «войдите» показался лесничий. Оля испугалась. С таинственным видом лесничий приблизился к ней.

— Прошу извинить меня, нет ли у вас петушка?

В первую минуту Оля подумала, что лесничий сошел с ума.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Порошок от головной боли.

Тут Оля вспомнила, что Геленка, не слушая ее возражений, положила ей в несессер дорожную аптечку с множеством разных лекарств. Оля открыла аптечку. Там лежала целая пачка «петушков».

При виде порошков у лесничего загорелись глаза.

— Уже неделя, как у меня кончились петушки, — сказал он. — Вы не могли бы дать мне несколько штук… несколько десятков? — поправился он тут же.

— Да берите все, — сказала Оля, высыпая порошки на стол, — мне они не понадобятся.

— У вас никогда не болит голова? — с сомнением спросил лесничий.

— Нет, не болит. А если и болит, я никогда не принимаю петушков.

— А я без них не могу жить.

— Неужели у вас так часто болит голова?

Лесничий смутился.

— Нет, собственно говоря, нет. Но я не засну, если не проглочу петушка.

И, не спрашивая Олю, вытащил один порошок из пачки, лежавшей на столе, налил из графина воды и, разорвав этикетку с изображением петушка, всыпал порошок себе в рот. По этому движению, ловкому и быстрому, Оля определила наркомана.

— Нельзя так привыкать к лекарству, — сказала она лесничему, — это вредно.

Но лесничий не слышал ее слов или притворился, что не слышит. Он вдруг повернулся к ней и сказал с фальшивым пафосом:

— Да благословит вас бог!

— За такие дела бог не благословляет, — сказала Оля, — не доброе это дело.

— Что вы говорите! — воскликнул лесничий удивленно и даже немного испуганно. — Неужели правда?

В комнату, не постучавшись, вошла жена лесничего.

— Ты уже, наверно, надоедаешь пани со своими порошками? — обратилась она к мужу. — Не мешай, пани устала, хочет спать.

— Посмотри-ка, — сказал лесничий, показывая жене на пачку порошков, лежавшую на столе.

— Господи помилуй, — вздохнула лесничиха, — откуда у вас столько порошков? Это для него больше, чем папиросы. Привык, и все тут.

— Может быть, вам завтра будут нужны лошади? — спросил вдруг лесничий очень предупредительно, гораздо любезнее, чем прежде. — Я могу дать.

— Нет, нет, — запротестовала жена лесничего, — ты не поедешь в Сохачев.

Оля почувствовала беспокойство.

— Нет, — сказала она, — мне не нужны лошади. Я надеюсь, что нас благополучно довезут и наши. К тому же под Сохачевом живет мой двоюродный брат, заедем к нему. Если надо будет, он даст лошадей.

Лесничий все кланялся.

— Если только вам что-нибудь потребуется, скажите мне, — повторял он.

Жена взяла его под руку.

— Идем, — сказала она, — сейчас не до порошков. Сейчас война.

Но лесничий сгреб со стола в карман всю пачку.

— Постыдился бы! — сказала жена.

— Что ж тут такого? — оправдывался лесничий. — Пани была так добра и все отдала.

Чтобы покончить со всем этим, Оля взяла оставшийся на столе порошок, высыпала на ладонь и проглотила, запив водой из стакана, стоявшего возле кровати.

Наконец хозяева ушли. Оля вздохнула. «Разные у людей бывают страсти», — подумала она.

Сон долго не шел к ней. Она легла, не раздеваясь, и ей было неудобно в постели. Мысли неслись в голове, обгоняя одна другую.

И вот, неизвестно почему, перед ее мысленным взором возник лес, через который они ехали сегодня утром. Она не думала ни о приключении в Венгрове, ни о переправе через Вислу, ни даже о той женщине, которая встретилась им на дороге, — она видела только этот лес. Обыкновенный сосновый лес. Почти все деревья были переломлены пополам. Угодил ли в них снаряд, или буря, или что-то другое случилось в лесу — Оля не спросила Спыхалу. Она даже как будто и не смотрела вокруг. Но сейчас перед ней возникла эта картина: сломленные надвое деревья и разбросанные по всему лесу сосновые ветви. Растерзанная древесина в изломах была белая, как человеческое тело, а кора серая, местами кровавая. Оля все думала и думала об этом лесе, пока не заснула. Сон ее был тяжел — видно, действовал порошок.