Сергей Кольцов - Тихая разведка Страница 14

Кондрашов кивнул головой.

Установив в аппарате на прежние места обе кассеты, Окунев, согласуя свои действия со схемой на внутренней крышке и следя за направлением красной стрелки, передвинул влево крошечный рычажок переключателя, затем он нажал указательным пальцем полукруглую головку пусковой кнопки. Возник едва слышимый шелест работающего механизма.

— Стоит только поставить общую крышку на место — и звук совершенно исчезнет, — заметил Окунев.

Через минуту он перевел рычажок от центра вправо, вновь нажал на пусковую кнопку и сейчас же послышался голос командира дивизии — тихий, похожий на вкрадчивый шепот: «…Поднявшись с аэродрома, ЛИ-2 взял курс на северо-запад. Расстояние — пятьдесят километров по прямой — он мог бы преодолеть, положим, за двадцать минут…»

Окунев выключил аппарат. Несколько мгновений он и Кондрашов не проронили ни слова.

— Но, если сказать честно, то ничего особо мудреного здесь нет, — разочарованно отметил Кондрашов.

— О других возможностях разведчика нам сможет рассказать только он сам, — добавил Окунев.

В землянку стремительно вошел старший лейтенант Шелестов — офицер из шифровального отделения дивизии. Увидев двух старших по званию, он повернулся к подполковнику Кондрашову:

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к майору Окуневу?

Кондрашов молча кивнул головой.

— Товарищ майор! Текст радиограммы, переданной вам генералом Чавчавадзе, дешифрован. Он гласит: «„Ураган“ — Агенту С-42. Пакет с информацией подобран спецгруппой разведки при отходе стрелкового батальона на исходные позиции… Сведения о дивизии Чавчавадзе, стрелковом корпусе Шкрылева неоценимы. Просьба выйти из игры — необоснованна. Опасения раскрытия: усталость, больное воображение. Продержитесь последнюю неделю, информируйте. Спецотдел 7-ч».

— Спасибо, старший лейтенант. Вы основательно потрудились. Можете быть свободны.

— Это сигнал… — После глубокого раздумья произнес подполковник Кондратов. — Вражеский разведчик понял, что где-то он допустил ошибку, чувствует установленное за ним наблюдение, ему ясен последующий финал. Нетрудно догадаться, что он работал без помощника, самостоятельно. Можно ли было предположить, что, рискуя жизнью, наш подопечный оставляет накопленные сведения в тайнике непосредственно на поле сражения во время недавней операции — разведки боем! Левашов в этом бою участвовал с разрешения комдива, дескать, в целях надежного обеспечения батальона связью. Да! Только отчаяние могло толкнуть его на это.

Окунев вынул из кобуры пистолет, проверил патроны в обойме.

— Левашов предвидел свой провал значительно раньше, с того самого момента, когда потерял пленку.

— Вы говорите — пленку? — Кондрашов во всех подробностях вспомнил, что он был с Левашовым в его землянке и там среди готовых, отпечатанных фотографий и негативов, лежащих вразброс на столе, увидел обрывок пленки, на которой была запечатлена отметка «пятнадцать», где находились огневые позиции дивизиона гвардейских минометов. Он тогда не придал этому какого-либо серьезного значения, ибо знал о том, что офицеры и солдаты любого рода войск мечтали иметь фотоснимки боевой техники. Заполучить их на фронте было непросто, особенно в пехотных частях, и обладали ими только те, кому повезло. Это стремление, хотя и шло вразрез с законами военного времени, легко объяснялось простыми человеческими слабостями.

— Вы хотели мне что-то сказать? — спросил Окунев у Кондрашова.

— Несколько дней тому назад в землянке у майора Левашова мне пришлось увидеть кадры пленки с изображением огневых позиций у отметки «пятнадцать». Но имеет ли это какое-либо отношение к произошедшему?

— Имеет ли? — Вопросом на вопрос ответил Окунев и уверенно добавил: — Имеет. И самое прямое. Все ясно. И наши колебания в аресте Левашова — фашистского разведчика С-42 больше нетерпимы. Дорога каждая минута. — Окунев торопливо шагнул к порогу, но телефонный звонок остановил его.

— Слушаю, товарищ первый. Что? Что? Так… Так… Понимаю. Слушаюсь.

Кондрашов отметил, как у Окунева внезапно сдвинулись к носу брови на потемневшем лице.

Положив трубку на аппарат, начальник особого отдела с каким-то непонятным для Кондрашова укором пристально посмотрел ему в глаза.

— Сергей Валентинович, — произнес он тихо, — лейтенант Скворцов убит ударом ножа в спину. Труп его найден подвижным дозором на тропе, ведущей от переднего края в расположение штаба дивизии. И еще одно трагическое происшествие: неподалеку от дивизионной бани от удара тяжелым металлическим предметом в голову, на руках автоматчиков, несущих охрану тыла, скончался сержант Злобин. Там же у бани обнаружены следы отчаянной борьбы и отчетливый рисунок протектора мотоциклетных шин. Левашова в расположении дивизии нет. Он исчез…

В землянку вошел заместитель начальника особого отдела капитан Хоружий.

— Товарищ майор! Из отдела кадров армии получен ответ на наш запрос…

— Слишком поздно, капитан… Слишком поздно… Немедленно свяжитесь с командиром заградотряда дивизии. Передайте приказ генерала о выделении в мое распоряжение полувзвода солдат и бронетранспортера. Через тридцать минут — быть у штаба.

…Кондрашов едва поспевал за широко шагавшим Окуневым. Они спешили к землянке начальника связи дивизии напрямик, безошибочно ориентируясь в темноте. Но Кондрашов все-таки опередил Окунева, первым вошел в землянку. У стены — грубо сколоченный низкий стол, два корявых табурета. На противоположной стороне — застланный байковым одеялом топчан для отдыха. На столе, рядом с телефонным аппаратом, в беспорядке валялись обрывки фотографической пленки и бумаги, куски телефонного провода. Внимание Кондрашова привлек фотографический аппарат на топчане. Не отдавая себе отчета, он стремительно шагнул вперед.

— Не трогать! — крикнул Окунев, бросаясь к подполковнику.

Но было поздно. В руках начальника разведотдела дивизии подполковника Кондрашова блеснула короткая вспышка пламени, и одновременно с ней раздался громкий взрыв. Землянка наполнилась резким и удушливым запахом.

Медленно и неровно забрезжил над землей ленивый рассвет. Начавшийся было дождь перешел в плотный, низко стелющийся туман. Разведчики укрылись в углублении между двумя громадными соснами. Корни упавших деревьев, вывернув пласты земли, образовали над появившейся выемкой невысокий, сливающийся с окружающей холмистой местностью зеленый шатер. Эта естественная крыша со временем покрылась порослью молодых сосенок, густой и сочной травой. Края созданного природой убежища успели зарасти плотной стеной терновника и шиповника. Могучий, с раскидистой кроной дуб в окружении сосен прикрывал своим стволом лаз в помещение этой своеобразной пещеры. Зияющие большие и малые отверстия — разрывы в крыше — позволяли наблюдать за местностью. На дне котлована было сыро и сумрачно. Пахло прелой листвой, хвоей, лесными травами.

Внимательно осмотрев рацию щеголькова, пробитую в нескольких местах крупнокалиберными пулями фашистского «мессершмитта», лейтенант Черемушкин убедился в ее полной непригодности. Вся надежда теперь была на Коврову. Ее радиостанцию теперь нужно хранить, как зеницу ока.

Чтобы не попасть в западню, предстояло точно выяснить обстановку. Кое-какие сведения мог дать пленный. Он оказался офицером одной из моторизованных бригад. Показания давал с трудом. Сообщил, что его часть входила в состав армейского корпуса, расквартированного в Норвегии, и прибыла на новый участок прифронтовой зоны десять дней назад. Он показал на карте место их дислокации, но о численности, вооружении и подчиненности ничего не сказал. Самым неожиданным оказалось его заявление о том, что русский самолет ждали около суток, так как немецкое командование было предупреждено о появлении транспортника, на борту которого находится разведгруппа, выполняющая особо важное задание. Рассказывая, лейтенант СС иронически улыбался, и Черемушкин с усилием сдерживал себя.

— Спросите у него, — обратился он к Ковровой, — в состав какой группировки входит мотобригада.

— Я — офицер великой Германии… Тайна, которой владею, умрет вместе со мной. Советская разведгруппа рано или поздно будет обнаружена и уничтожена.

Было очевидно, что дальнейшие попытки развязать гитлеровцу язык — никчемная трата времени. Он упорно не хотел отвечать, и Черемушкин хорошо понимал причину его молчания. Пленник знал, что любым откровением жизни своей он все равно не выкупит. Такова была ситуация, и таков был жестокий закон войны. Черемушкин потому с некоторым сожалением смотрел на молодого эсэсовца.

— А фамилия и звание командира вашей моторизованной бригады, унтерштурмфюрер? — не уверенный в его ответе, спросил лейтенант.