Юрий Бондарев - Мгновения. Рассказы (сборник) Страница 14

Рассказ балерины

В двадцатых годах была знаменита, половину жизни прожила в Париже. Вот что она рассказала однажды, когда мы шли с ней мимо православного собора Александра Невского:

– Мне снилось, что меня отпевали в этой церкви, а гроб был возложен так высоко, будто висел неподвижно под самым куполом, а нарисованный лик Спасителя, огромный, скорбный, был наклонен над моим лицом. Его темные страдающие глаза смотрели вниз, а оттуда, снизу, шло жаркое потрескиванье свечей, раздавался голос священника, и среди знакомых и родных стоял в слезах мой опечаленный муж. Но этот трепет свечных бликов, множество огоньков поблизости от гроба, на алтаре, в углах храма окружали меня, веяло по лицу райским дуновением, и церковный хор ангельских голосов уносил мое тело в какую-то непостижимую благость, обещал блаженство, которое было похоже на мгновения любви, и я, находясь вблизи с озаренным отсветами ликом Спасителя, лежа в окружении мерцающих свечей, в запахе тающего воска, таинственных благовоний, думала: «Как это прекрасно! Они плачут по мне, но не знают, как это прекрасно быть здесь, под куполом, за которым летняя ночь, звезды, лежать здесь, слышать эти звуки прощания со мной».

Нет, я никогда не ощущала такого упоения красотой, покоем наслаждения, разлитого в звуках, запахе свечей моего прощального часа с моими друзьями, с моим мужем, ставшими маленькими, незаметными оттого, что они, живые, не знали подобного состояния.

Но сквозь это вдруг пробилось сознание страха: «Как я могу думать, чувствовать, если меня уже нет?» – и так захотелось рыдать от жалости ко всем, кого я оставила, особенно мужа, детей…

Я проснулась и, чувствуя, что хочу молиться, лежала, глядя на солнечные лучи на потолке, крестясь. Боже мой, ведь самое небесное блаженство – это открыть глаза вот так, как я сейчас, солнечным утром в своей комнате и с удовольствием подумать, ощутив утренний ветерок из окна, затопленного зеленью: «Какое счастье, что я жива!»

«Почему я пожал ему руку?»

Утром, бреясь перед зеркалом, с раздражением увидел морщины под глазами, которые словно улыбались кому-то чересчур доброжелательно, и вспомнил, как вчера встретился в дверях лаборатории с молодым удачливым профессором, делающим необъяснимо быструю карьеру в науке. Карьера его не была определена выдающимся талантом, однако он стремительно шел в гору, защитил кандидатскую, писал докторскую, поражая коллег-сверстников бойким умением нравиться начальству.

Мы не любили друг друга, здоровались издали, наша нелюбовь была и в тот момент, когда столкнулись в дверях, но он молниеносно преобразился, излучая восхищение и стиснул мне руку со словами:

– Очень рад вас видеть, коллега! На днях прочитал вашу первоклассную статью об Антарктике и посожалел, что не работаем вместе над одной проблемой!

Он лгал, никакого дела ему не было до моей работы, но мне тоже хотелось ответить принятыми словами вежливости «благодарю», «спасибо», и я затряс его руку так продолжительно, что показалось – его испуганные пальцы в какой-то миг попытались вывинтиться из моих пальцев, а я говорил осчастливлено:

– Я слышал, начали докторскую? Что ж, это великолепно, профессор!

Я не знал, что со мной происходит, я говорил фразы, как под диктовку и чувствовал, что улыбаюсь сахарнейшей улыбкой, ощущаемой лицевыми мускулами.

И эта собачья улыбка и трясение его руки преследовали меня целый день – о, как я проклинал второго человека в себе, кто в некоторых обстоятельствах бывал сильнее разума и воли.

Что это было? Самозащита? Благоразумие? Инстинкт раба? Молодой профессор занимал положение в институте, зависимое от исследований моей лаборатории, а она нисколько не зависела от его работы. Но почему с таким упоением я тряс руку этому карьеристу и говорил фальшивые слова?

Утром, во время бритья я вдруг испытал приступ злости против этого ненавистного человека в зеркале, способного притворяться, будто надеясь прожить две жизни и у всех проходных дверей обезопасить срок земной.

Соседи

Два старичка пенсионера получили двухкомнатную квартиру в новом доме. Въехали в совпавший час, познакомились прямо на лестничной площадке, очень довольные: родных и близких нет, вдвоем не так скучно будет доживать закатные дни.

И решили после расстановки мебели отпраздновать по-стариковски новоселье: в ближнем гастрономе купили бутылку «красненького», минеральной воды, нехитрой закуски. Сели на кухне, еще пахнущей масляной краской, выпили по первой рюмке, по второй, пристальней вгляделись друг в друга, некоторое время помолчали онемело и вдруг оба заплакали.

Один был когда-то следователем, другой подследственным, затем осужденным на длительный срок.

Давнее гадание

В молодости ей нагадали: она будет жить с мужем душа в душу, но не будет иметь детей, вскоре же после ее беременности муж умрет.

Она почувствовала признаки недомогания в сорок девять лет. Мужу тогда было пятьдесят четыре. Ее подташнивало, появилась по утрам жажда, тянуло к солененькому. Она пошла к врачу, и тот подтвердил: да, несомненно, это беременность. Он часто говорил о будущем ребенке, а она в молчании смотрела на помолодевшее его лицо и я, вспоминая давнее гадание, неутешно плакала.

Щенок

Субботний мартовский день в Москве. Дымились парком пролысины тротуаров, лужи на мостовых, шло много прохожих, одетых по-весеннему, и он подумал, что через сорок минут уже будет в загородном доме отдыха среди детей и жены, которых отвез на каникулы неделю назад.

После шумного перекрестка свернул на параллельную проспекту дорожку, не торопясь поехал по лужам, объезжая расколотые дворниками глыбы льда, мимо сверканья витринных стекол.

Впереди на солнцепеке у обочины стояла поддомкраченная машина, водитель без пальто, без шапки, в пиджаке, возился подле колеса, отвинчивая ключом гайки и он опять подумал: «Действительно, настоящая весна».

И успев подумать это, заметил вывернувшегося левее поддомкраченной машины щенка: щенок выскочил из-под ног склоненного к колесу человека, темно-коричневый, с длинной мордой, и бросился играющими прыжками, как-то боком навстречу его машине.

Скорость была небольшой, он постепенно нажал на тормоз, но машину катило по льду, и в ту же секунду щенок игриво залаял, затряс смешными ушами, мелькнул под радиатором, послышались внизу какие-то удары, показалось машина проехала по чему-то твердому, и он, обливаясь потом наконец остановил машину. Затем увидел щенка уже около человека в пиджаке – щенок, мотаясь всем телом, вроде жалуясь, прося прощения, взвизгивал, искательно тыкался мордой в руки хозяина.

А он смотрел на человека в пиджаке, виновато опустившегося перед щенком на корточки, и сознавал, что совершил сейчас непоправимо преступное, как убийство.

Он чувствовал эти удары под машиной и понимал, что щенок в горячке еще двигается, как бы извиняясь за ошибку, тычется мордой в руки хозяина, лижет его пальцы, а человек в пиджаке еще не знает, как ощутимо минуту назад качнуло машину на чем-то твердом.

Человек в пиджаке взял щенка на руки и, продолжая гладить его длинные уши, его голову, испачканную мокрой грязью, выговорил с упреком:

– Какой вы шофер, если не можете остановить машину?

Уже на тротуаре и вокруг человека с жалобно поскуливающим щенком на руках столпились люди, кто-то с неприязнью постучал кулаком по капоту, – и он, презирая себя за инстинктивный толчок самозащиты, сдавленным голосом выговорил:

– А вы… зачем отпускаете щенка на дорогу?..

Он плохо помнил, как выехал из Москвы на загородное шоссе, было пакостно на душе от своей защитительной фразы.

И с поразительной ясностью представлял щенка, когда тот, играя, смешно тряся ушами, бросился к машине, он слышал удары под днищем, представив, как железо било его по голове, как в смертельном испуге заметался под колесами щенок, не понимая, почему на его игру с машиной ему ответили такой болью.

«Я убил его… Это же он в горячке выскочил потом к хозяину. Как он мотал головой, как тыкался мордой в его руки, спасения искал!..» – думал он уже безрадостно глядя на талый снег на мартовских полях под щедрым солнцем.

Через час, приехав в дом отдыха, он задумчиво поцеловал жену, особенно ласково детей, точно завтра терял на это право, затем пристально смотрел на свою четырехлетнюю дочь, взяв ее на руки, прижимая ее к себе.

Перед зеркалом

В Новый год она остановилась в фойе перед зеркалом и там, в отражении, люстр, нарядных женщин, показалась самой себе такой заурядной, простенькой, что испуганно оглянулась на него и проговорила быстро:

– Уйдем отсюда, скорее уйдем!..

Он понял, о чем она думала, поцеловал ее в висок, сказал успокаивающе:

– Ты смотрела на себя глазами чужой зависти.

И она облегченно опустила руки с покорной благодарностью:

– Спасибо, ты меня все-таки любишь.