Максим Кустов - Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны Страница 14

Пожалуй, самый яркий пример возможностей немецкой агентуры приведен в воспоминаниях Попеля:

«Мы стояли тогда в недавно лишь освобожденной Западной Украине. До Сана, по левому берегу которого вышагивали германские пограничники, было рукой подать. В этом заключалось некоторое своеобразие.

Помню, еще в августе сорокового года я вместе с бригадным комиссаром Сергеевым ехал однажды в Станислав. По пути, в небольшом районном городишке Калуше, увидели на лотке арбузы. Мы вышли из машины и встали в очередь.

Вдруг появляется хорошенькая девушка с длинными, как тогда было модно в этих краях, локонами.

Шепнула что-то продавцу, сама отобрала три кавуна, поднося каждый к уху, проверила — хрустит ли — и дала нам. Сергеев, подхватив арбузы, пошел к машине, я стал расплачиваться.

— Неужели товарищ комиссар не узнает меня? — кокетливо улыбнулась девушка.

Я пожал плечами. Она назвалась машинисткой райкома партии и сказала, что не однажды видела меня у секретаря…

Когда уже показался Станислав, Сергеев неожиданно спросил:

— Хороша?

Хотя прошло уже около часа после покупки арбузов, я понял, о ком речь, и ответил утвердительно:

— Хороша.

А месяца через три узнал, что «красотка» стала женой офицера гаубичного полка, стоявшего в Калуше. Теперь я видел ее не только в райкоме, но и в Доме Красной армии. Она умела одеваться и слыла среди командирских жен, усвоивших лексикон западных областей, «элегантской». На вечерах держалась скромно, но непринужденно! Много танцевала, шутила. Вокруг нее всегда толпились командиры. Молодой муж сиял, вызывая зависть холостяков.

Безоблачная жизнь молодоженов прервалась неожиданно. В июне 1941 года к нам поступило сообщение, что на северной окраине Калуша, в сараях со старым сеном, должны встретиться местные вожаки бандеровцев. Под утро банда была накрыта. Двое погибли при перестрелке. Трое попали в плен. В том числе калушская «красотка». Она представляла на нелегальном сборище бандеровское руководство. Подобная история выглядела бы очень эффектной в детективном романе или на киноэкране. Но в жизни мы ощутили ее, как удар в спину. Связи бандеровцев с германской разведкой в ту пору уже не были секретом. Значит, досье с надписью «8-й механизированный корпус», хранившиеся в штабных сейфах по ту сторону Сана, пополнились новыми данными.

Хорошо запомнились и другие характерные детали того времени. Что ни день, военные самолеты Германии «по ошибке» пролетали над нами. Еще ранней весной к нам в Дрогобыч явились одетые в гражданское платье немцы с мандатами организации по розыску останков и могил германских военнослужащих. И не надо было обладать особой проницательностью, чтобы разглядеть военную выправку этих «штатских гробокопателей» и понять действительные цели их предприятия…»[53]

Досье на 8-й механизированный корпус немцы с помощью галицийской агентуры составили действительно солидное. Но одним досье бандеровцы свою помощь немцам не ограничивали:

«В восемь утра 24 июня 1941 года, когда мотоциклетный полк вступил на обычно людные улицы Львова, нас встретила недобрая тишина. Только по центральной магистрали непрерывным потоком ехали и шли беженцы. Изредка раздавались одиночные выстрелы.

По мере того как машины втягивались в город, выстрелы звучали все чаще. Мотоциклетному полку пришлось выполнять не свойственную ему задачу — вести бои на чердаках. Именно там были оборудованы наблюдательные и командные пункты вражеских диверсионных групп, их огневые точки и склады боеприпасов.

Мы с самого начала оказывались в невыгодном положении. Противник контролировал каждое наше движение, мы же его не видели, и добраться до него было нелегко.

Схватки носили ожесточенный характер и протекали часто в самых необычных условиях. Вот несколько человек, перестреливаясь, выскочили на крышу пятиэтажного дома. Понять, где наши, где враги, никак нельзя — форма на всех одинаковая — красноармейская. Здание стояло особняком, побежденным отступать некуда. Раненый покатился по наклонной кровле, попытался зацепиться за водосточный желоб, не смог и с диким криком полетел вниз. Мы подбежали. Изуродованное, окровавленное тело конвульсивно вздрагивало. Кто-то расстегнул гимнастерку. На груди синел вытатуированный трезубец — эмблема бандеровцев».[54]

Спрашивается, если 24 июня 8-й механизированный корпус ведет настоящие бои с вездесущими и бандеровцами, как бы он сумел незаметно для них и немецкой разведки подготовиться к внезапному наступлению 6 июля?

«Петренко привел ко мне пленного офицера.

— Судя по документам и картам, — у Петренко в руках солидный портфель с большими никелированными застежками, — штабник и, вероятно, из крупных. Схватили ночью у Птычи. Разговаривать, сучий сын, не желает.

Пленный невысокого роста, ладный, с розовым холеным личиком, смотрит независимо и, как мне показалось, насмешливо.

— Не хочет говорить, ну и шут с ним! Документы переведите, а самого отправьте куда следует.

— Не надо меня отправлять «куда следует». — Вот тебе номер! Германский офицер изъясняется на чистейшем русском языке.

— Вы русский?

— Не совсем. Мы давно готовились к войне с вами, изучали язык Мне это было несложно, так как мои папа и мама выходцы из России. Отправлять меня «куда следует» неразумно. Я не считал нужным разговаривать с этим господином (небрежный кивок в сторону Петренко), ибо не был уверен, что он уполномочен решать мою судьбу, а вам, господин комиссар, я отвечу на все вопросы при условии, что вы сохраните мне жизнь. Великая Германия не пострадает от моей откровенности. Ваша осведомленность о германских дивизиях вряд ли отразится на судьбах войны. В худшем случае наша победа придет на тридцать минут позже и еще дюжина немцев ляжет в сырую землю. Полагаю, моя жизнь того стоит…

Он не спеша произносил каждую фразу, кокетничая своим чистым произношением и своим цинизмом.

— Как вам угодно воспользоваться моей компетентностью? Имейте в виду: я — начальник оперативного отдела» корпуса и мне многое известно. К памяти претензий не имею. Можете в этом убедиться: вы — Николай Попель, бригадный комиссар, рождения 1901 года. Участвовали в монгольских операциях и финской кампании. Женаты и имеете двух дочерей. Забыл лишь название улицы в Дрогобыче, на которой вы жили со своей фамилией. Постараюсь вспомнить…».[55]

Свою осведомленность немцы использовали и для попыток управлять подвижной группой по радио:

«От деревьев, под которыми укрылись немногие сохранившиеся штабные машины, прямо ко мне бежал лейтенант. Придерживая на боку кобуру, перепрыгивал через окопы, брустверы, рытвины. Оставалось шагов десять, а он уже кричал:

— Товарищ бригадный комиссар, вас по рации комкор вызывает.

Теперь я помчался резвее лейтенанта. В машину набилось полно народу. Не переводя дыхание, скомандовал:

— Выйти всем, кроме начальника рации.

Когда надевал наушники, у меня слегка тряслись руки.

Голос чуть слышен. Мгновениями утихает вовсе.

— Говорит… Рябышев… Как меня слышите? Кто у аппарата?..

— Я — Попель. Слышу слабо…

Снова треск, писк, потом довольно отчетливо:

— Благодарю за успешные действия… за доблесть и геройство…

Что за чепуха! Разговор едва налаживается, а тут — благодарность. Да высокопарно — «доблесть и геройство». Не совсем по-рябышевски.

Радостное возбуждение уступило место тревожной настороженности.

А в наушниках все тот же с трудом различимый голос:

— Где ты находишься?.. Каковы планы?..

Удивительно, что Рябышев задает такие вопросы. Не ответив на них, я сам начинаю спрашивать:

— Назови мне командиров, которые стоят возле тебя. Если это Дмитрий Иванович, он не обидится на такие вопросы, поймет меня. Разговор принимает совсем нелепый характер. Голос в наушниках повторяет:

— Где ты находишься?.. Каковы планы?..

Я добиваюсь своего:

— Кто стоит возле тебя? Назови три фамилии…

Голос моего собеседника слабеет. Он произносит какие-то фамилии. Я слышу окончания «ов», но — убей бог — не могу разобрать ни одной.

— Повтори еще раз…

В нагретой июньским солнцем машине душно. Наушники прилипают к ушам. Расстегиваю ворот гимнастерки. Лейтенант, начальник рации, стоит рядом, не дышит. И Оксен тут же. Не заметил, когда он вошел. Оксен слышит мои вопросы и молча кивает головой.

Как еще проверить — Рябышев говорит или нет? Я раздельно, по складам прошу:

— Назови марку моего охотничьего ружья…

Дело в том, что недели три назад мы с Дмитрием Ивановичем поменялись ружьями. Он дал мне свой «Зауэр три кольца». Пусть только скажет «Зауэр», и я откажусь от подозрений.