Александр Одинцов - Огненная вьюга Страница 14

— Я как чесанул бронебойно-зажигательными по ближней цистерне, сам растерялся, — рассказывал пулеметчик Уромжаев. — Сначала появилось пламя, а затем как рванет! Смотрю, мать честная! Цистерна закувыркалась надо мной. Сейчас, думаю, она на меня шмякнется и хана…

— Да, братцы, фейерверк получился что надо! — подтвердил помощник пулеметчика. — Жаль, нельзя было досмотреть его до конца.

— Ну и чего же ты не остался? Испугался, что ли?

— Да не, побоялся отстать от вас.

12. ЧЕРЕЗ КЛИНСКОЕ ШОССЕ — НА ЗАПАД

На стоянку к дому лесника лыжники вернулись далеко за полночь. Их ожидала радостная весть. Едва командир и комиссар перешагнули порог дома, как к ним подошел с докладом начальник штаба Ергин:

— Товарищ командир, в лесном лагере происшествий нет. Есть приятные новости. Из штаба фронта получена информационная радиограмма, в которой указывается, что пятого декабря войска Калининского фронта перешли в контрнаступление. Тридцатая армия нашего фронта шестого декабря прорвала оборону противника севернее Клина и продолжает наступать.

Эти сведения пока были известны только разведчикам. О начавшемся 5—6 декабря контрнаступлении Красной Армии средства массовой информации сообщили позднее, да и то весьма сдержанно. Видимо, в Ставке считали, что не следует широко информировать советский народ о переходе наших войск в контрнаступление, пока отчетливо не определятся его результаты.

Разведчики же восприняли радиограмму с восторгом.

— Вот это здорово! Вот это новость! — обнимая Ергина, воскликнул Шевченко. — Теперь-то мы должны действовать еще активнее.

— Безусловно, — ответил тот. — Пока вы трепали немцев, я тут кое-что прикинул…

— Ну, об этом чуть попозже. Комиссар, надо сейчас же эту радостную весть довести до всего личного состава, — сказал Шевченко.

— Конечно. Люди давно не слыхали добрых вестей. Одновременно подведем итоги проведенной операции и доведем хотя бы в общих чертах новые задания, поставленные штабом фронта.

Командир, начальник штаба и комиссар сели за стол и разложили перед собой слегка отсыревшую карту.

— Шоссе Клин — Новопетровское надо перейти вот здесь за час до рассвета, чтобы успеть углубиться в лес западнее шоссе в темное время, — сказал командир. — Начальник штаба, рассчитайте все и доложите мне.

— Есть!

— Надо проверить организацию питания и отдыха в каждом взводе, — добавил комиссар. — Этим займусь я.

Начальник штаба и комиссар ушли, а командир еще долго изучал по карте направления, на которых началось контрнаступление советских войск под Клином и Калинином.

В назначенный час бойцы встали на лыжи, построились. Выступление командира было коротким:

— За два дня, товарищи, мы нанесли фашистам весьма значительный урон: взлетели на воздух их склады боеприпасов и горючего. Сотни танков и самоходных орудий, автомобилей противника остались без снарядов, патронов, горючего. Враг понес ощутимые потери и в живой силе. Но и мы понесли тяжелую утрату — погибли два наших боевых товарища. Жаль ребят. Но мы не слезы лить будем, а жестоко мстить, смерть за смерть. И не одного за одного, а десятки, сотни смертей немецко-фашистских захватчиков за каждого из наших бойцов. Фашистам под Москвой становится все горячее и на некоторых направлениях они начали отступать. Наш долг — усилить удары по врагу, помочь защитникам столицы быстрее разгромить его.

Перед уходом разведчики горячо поблагодарили лесника и его жену за приют и ласку. Старик шумно вздохнул:

— Эхма-а! Прощай надежная защита. Теперь знов заступай дед на стражу.

— Не сокрушайтесь, — сказал Шевченко. — Скоро армия возьмет вас под защиту. Надолго, навсегда! Началось, дорогой дедушка, освобождение нашей земли.

— Дай-то бог, дай бог…

К шоссейной дороге шли просекой строго на запад. Ходко шли, как на добрых соревнованиях. Первых трех бойцов, прокладывающих лыжню, пришлось менять через каждые полкилометра. По-прежнему мела пурга, но уже появились первые признаки ее ослабления. Ветер то срывался на ураган, то бессильно сникал. Снег горбился твердыми, зализанными морозной метелью сугробами. Ветви елей под белыми шапками гнулись до самой земли. Временами они ломались под их тяжестью со звонким треском и по лесу долго гуляло эхо словно от винтовочного выстрела.

Несмотря на ранний час и ненастную погоду по шоссейной дороге беспрерывно двигались колонны грузовиков и одиночные автомобили. Большинство из них — в сторону Клина. Видимо, там положение противника все ухудшалось.

Уловив небольшую паузу в движении машин, отряд броском проскочил шоссе и углубился в лес западнее дороги. Вскоре стало развидняться, метель заметно пошла на убыль, ветер утихал.

Районом расположения отряда штаб фронта назначил лесной массив в 10—12 километрах севернее Новопетровского, вблизи маленькой лесной деревушки Поспелихи, в расчете на то, что в этих глухих местах в такую холодную и снежную пору фашистов не будет. Так оно и оказалось. Но это выяснилось позже. А пока до него оставалось еще не менее двух часов пути. Отряд уже оставил за спиной более десяти километров, и люди изрядно устали. Пришлось устроить двухчасовой привал и дать бойцам возможность подкрепиться за счет запасов «НЗ».

Устраиваясь на отдых, бойцы выгребали из-под лапника огромных елей снег, плотно устилали землю еловыми ветвями и располагались кому как удобнее. Настроение, несмотря на усталость, было приподнятое. Весть о начале наступления Красной Армии на Калининском и Западном фронтах радовала несказанно, вызывала прилив бодрости.

Под одной из елей, где расположились радисты отряда старший сержант Родичев и рядовой Волков, толпились лыжники.

— Еще расскажите… Только поподробнее, не мельтешите, — просили они. — Что слышно на других участках? Под Наро-Фоминском, Солнечногорском?.. Немцы там что? Огрызаются?

— Наступают задом наперед, — ответил старший сержант Родичев. — А пятки смазывать им нечем. ГСМ-то их сгорели синим огнем.

— Это мы и без тебя знаем, ты дело говори, — сердито сказал старшина Шкарбанов.

— Все, что удалось узнать, командир и комиссар рассказали. А у меня питание на вес золота. Посажу последние батареи, с меня голову снимут. Так что не приставайте, нет у меня никаких новостей.

— Зато у меня есть, — заявил рядовой Хохлов, видя, что от радистов ничего не добиться.

— Ну-ка, выдай…

— Слыхали, что Зюзин у того пленного майора с пуд соли нашел в санях?

— И куда же он ее дел? Суп и картошка-то у лесника были пресными.

— «Куда»? Пока мы добирались до стоянки, он по пути, помните, в деревню Назарово заходили, всю ту трофейную соль одной молодухе оставил. За постой, значит. Он же у нас интеллигент… Неудобно, говорит, не отблагодарить за прием. Она ж его минут сорок… индивидуально принимала.

— Да ну?!

— Вот те и «ну». А девка — мечта. На что наш комиссар по любовной части строг, так и тот не удержался, шапку на затылок заломил и стал ей персонально доклад о международном положении делать. А та все к Зюзину тянется…

— Да Зюзин-то раненый! Куда ему к молодице?

— Какая там рана. Маленькая царапина на руке. Для любовных дел это не помеха.

— Молодец Зюзин, не растерялся! Эй, Ваня, введи товарищество в курс событий. Дело ведь прошлое, а мы никому ни гу-гу…

— Кончай трепаться, — пробасил, добродушно улыбаясь, высоченный, широкоплечий боец с открытым слегка конопатым, но привлекательным лицом. — Ничего такого и не было. Чего зря порожняк гонять?

— А что за вещмешок ей передал?

— Твое это дело, да?

— А все-таки. Не таись, Ванюша, здесь все свои.

— У тебя, Хохляндия, одни пакости на уме.

— А что, скажешь, не передавал ей вещмешок?

— Ну, передал, у тебя не спросился…

— Во — видали?

— Че «видали», че ты буровишь. Не соль то была, а шмотки, немцем награбленные. Захватил, чтоб лесничихе передать. А комиссар говорит — отдай ей, у нее трое детей мал мала меньше. И сироты уже. На мужа она похоронку еще в августе получила.

Помолчали. Начали поочередно свертывать цигарки из кисета, пущенного по кругу Зюзиным.

— Э, а кисетик-то у Ивана новый, — разряжая неловкое молчание, проговорил Хохлов. — Все ж таки не у той, так у другой молодицы разжился. Глянь-ка, вышито «Дорогому бойцу Красной Армии». Во, дорогому, а не абы как. Не таись, Ваня, выдай на-гора, кто подарил. Ты у нас парень представительный, ни одна девка не устоит…

— Во балаболка, — беззлобно проговорил Зюзин, вставая. — А ну-ка остынь.

Он подхватил Хохлова за ремень, легко перевернул вверх ногами и сунул головой в сугроб.

От взрыва хохота таившаяся в густых ветвях сосны белка опрометью метнулась на соседнее дерево, но, видать, от страха не рассчитала прыжок и плюхнулась в снег рядом с Хохловым. Смех грянул с новой силой.