Лоран Бине - HHhH Страница 14

Гейдрих, больший роялист, чем сам король, не может с этим согласиться. Похоже, подобное «неравноправие» мужчин и женщин оскорбительно для его чувства справедливости (правда, только в том случае, если женщина еврейка). И потому в 1937 году он направляет в полицию и в гестапо секретные инструкции, в соответствии с которыми за каждым приговором, вынесенным немцу за связь с еврейкой, автоматически должен следовать арест его партнерши, которую следует немедленно – и тайно – отправить в концентрационный лагерь.

Получается, что в тех случаях, когда от нацистских начальников в виде исключения требовались умеренность и сдержанность, они не боялись пойти наперекор приказам фюрера. Если вспомнить, что после войны единственным аргументом в свою защиту они выдвигали необходимость подчиняться приказу во имя офицерской чести и принесенной в свое время присяги, факт этот покажется особенно интересным.

Взрыв бомбы: аншлюс! Австрия в конечном счете «решает присоединиться к Германии». Это первый этап создания Третьего рейха. И одновременно ловкий маневр, который Гитлер вскоре предпримет снова, – завоевание страны без единого выстрела.

Новость для Европы – как гром среди ясного неба. Полковник Моравец, естественно, хочет немедленно вернуться из Лондона в Прагу, но вот беда – нет подходящего рейса. Тем не менее ему удается вылететь во Францию, где, очутившись на мысе Аг[62], он решает проехать остаток пути по железной дороге. Поезд – это, конечно, прекрасный вид транспорта, только есть тут небольшая проблемка: путь из Франции в Чехословакию лежит… через Германию.

Невероятно, но Моравец осмеливается рискнуть.

Так складывается оригинальная ситуация: 13 марта 1938 года глава чехословацкой тайной разведки в течение нескольких часов путешествует в поезде по нацистской Германии.

Попытаюсь-ка я вообразить это путешествие… Моравец, со своей стороны, конечно же, старается привлекать к себе как можно меньше внимания, он, разумеется, говорит по-немецки, но я не уверен, что его акцент вне всяких подозрений. Однако для Германии война тогда еще не началась, и немцы, пусть даже и возбужденные речами фюрера о мировом еврействе и внутренних врагах, пока не настолько бдительны, насколько могли бы. И все-таки из чистой предусмотрительности Моравец, должно быть, выбирает при покупке билета либо самого, как ему кажется, приветливого кассира, либо самого на вид тупого.

Но вот он уже в вагоне. Тут он, скорее всего, находит пустое купе и садится…

…либо у окна, чтобы иметь возможность повернуться спиной к будущим попутчикам и, сделав вид, что любуется мелькающими за окном пейзажами, лишить соседей охоты завязать с ним разговор, но одновременно наблюдать за ними и всем, что происходит в купе, благодаря отражению;

…либо у двери, чтобы видеть, кто куда движется по коридору.

Ладно, пусть сядет у двери.

Сел. Сидит. Глядит, что там за дверью.

И думает прекрасно осознающий свою значимость, а может, и гордый ею Моравец, насколько я понимаю, вот о чем: а ведь гестапо дорого заплатило бы за информацию о некоем пассажире, которого перевозит сейчас немецкая железная дорога.

Каждое передвижение по вагону наверняка сильно действует ему на нервы.

Каждая остановка поезда.

Время от времени к нему подсаживается новый пассажир, и вскоре вагон оказывается заполнен весьма подозрительными личностями. Нет, конечно, там могли быть и бедняки, вероятно и целыми семьями, и тут нечего особо тревожиться, но могли быть и хорошо одетые мужчины.

Вот по коридору проходит какой-то человек без головного убора, и Моравец размышляет, кем он может быть. Вспоминает, что во время учебы в СССР ему приходилось слышать: здесь, в Советском Союзе, человек в шляпе – наверняка или иностранец, или работник НКВД… Так… а кем тогда может быть в Германии человек без шляпы?

Предполагаю, что полковник то и дело меняет маршруты, пересаживается с поезда на поезд, что ему приходится часами ждать на вокзалах, и всякий раз это дополнительный стресс. Моравец слышит, с каким – едва ли не до истерики – ликованием продавцы газет выкрикивают заголовки свежих новостей. Предполагаю, что он вынужден не раз проделать маневр с кассами, чтобы иметь возможность скрывать истинное свое направление максимально долго.

А потом – таможенники. Скорее всего, он обзавелся фальшивыми документами, вот только понятия не имею, какое там могло быть названо гражданство. Хотя… хотя тут совсем уж наверняка не скажешь, потому что миссия его в Лондоне была согласована с английскими властями. А до Лондона он несколько дней провел в балтийских странах, где, как мне кажется, встречался с местными коллегами, так что ему, в общем-то, не было нужды ни в каком прикрытии, и – это вполне допустимо – он ничего такого и не предусмотрел.

Быть может, все прошло как по маслу: таможенник внимательно изучил паспорт, оказавшийся в полном порядке, и вернул его пассажиру без каких-либо комментариев. Однако ведь даже и в этом случае время для нашего пассажира на несколько совершенно особенных секунд остановилось…

Ладно, как бы там ни было, он приехал.

И когда вышел из вагона, когда ступил на родную землю и осознал, что опасности больше нет, испытал огромное облегчение.

Много времени спустя Моравец признается, что после этого ему очень долго не приходилось испытывать никакого приятного чувства.

Австрия – первая добыча Третьего рейха. Страна в одночасье превращается в германскую провинцию, и 150 000 австрийских евреев внезапно оказываются во власти Гитлера.

В 1938 году еще не предполагалось всех их истребить, речь шла скорее о том, чтобы побудить их к эмиграции.

Для того чтобы организовать массовую эмиграцию австрийских евреев, в Вену командируют молодого гаупт-штурмфюрера (или оберштурмфюрера; в общем, младшего лейтенанта), руководителя подотдела «по делам евреев» берлинского гестапо. Он быстро прикидывает, каково положение вещей, и в голове его начинают роиться идеи. Та, которой он больше всего гордится (если верить его заявлениям, сделанным двадцать два года спустя во время процесса), – идея «ленточного конвейера»: надо создать систему принудительной эмиграции, при которой оформление бумаг на выезд, ускорившись, превратилось бы в конвейер. Для того чтобы получить разрешение на выезд, евреи должны собрать солидное досье из самых разных документов. После этого, прихватив с собой все эти документы, можно отправляться в открытое в конфискованном нацистами у прежних владельцев дворце Ротшильдов Центральное бюро еврейской эмиграции, сдать свое досье, которое сразу же поступит на конвейер, и в конце процесса будущий эмигрант вынет из корзинки готовый паспорт. Цель у задуманного процесса единственная: не выпускать евреев из страны, хорошенько не ощипав, причем ощипав в предельно короткий срок, а как только они лишатся законным образом всего имущества, от них избавиться.

Пятьдесят тысяч австрийских евреев смогут благодаря такой системе избежать гитлеровской западни, прежде чем капкан захлопнется. А сейчас это решение, похоже, устраивает всех: евреям может казаться, что им повезло, раз сумели столь дешево отделаться, нацисты же рады, что смогли завладеть весьма внушительными суммами. Гейдрих из Берлина рассматривает операцию как успешную, и в течение некоторого времени эмиграция всех проживающих на территории рейха евреев будет считаться оптимальным решением проблемы, лучшим ответом на «еврейский вопрос».

И Гейдрих запомнит имя лейтенанта, так славно потрудившегося на еврейской ниве. Адольф Эйхман.

Метод, изобретенный Эйхманом в Вене, ляжет потом в основу всей политики депортации и уничтожения людей: от жертвы следует потребовать активного сотрудничества. И в самом деле – евреев, скажем, всегда будут приглашать явиться к германским властям самим, и в большинстве случаев – будь то для эмиграции в 1938-м или для отправки в Треблинку и Освенцим в 1943-м – они станут откликаться на приглашение своих врагов. Без этого невозможно было бы проводить политику массового истребления, ибо нацисты немедленно столкнулись бы с неразрешимыми трудностями учета. Иными словами, если бы евреи не являлись на зов сами, совершались бы, наверное, бесчисленные убийства, но о геноциде речь бы не шла.

Интуиция сразу же подсказала Гейдриху, что Эйхман – талантливый бюрократ, а значит, можно сделать его ценнейшим помощником. Тогда ни один из них еще не догадывался, что 1938 год – подготовка к 1943-му. Но все взгляды уже начинают обращаться к Праге. Вот только опять-таки ни один из двоих пока не знает, какую роль предстоит ему там сыграть.

Тем не менее даже и раньше наблюдались уже некоторые симптомы… Требуя в течение нескольких лет от своих начальников отделов тщательной разработки еврейского вопроса, Гейдрих получал в том числе и подобные предложения: