Филипп Голиков - Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.) Страница 14

Наши красноармейцы рвутся вперед. Последние победы разгорячили всех. Только и разговоров: «Отбить бы у беляков Нижний Тагил».

Но дальше наступать нам запретили: можем оторваться от соседних полков и попасть под удар.

О наших славных победах знают в Москве! Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет наградил наш полк почетным Красным Знаменем, а командование дало ему название — «Красные орлы».

Позавчера состоялось торжественное вручение Знамени. Те части полка, которые находятся на позициях, прислали в Кушву своих делегатов. Было много представителей от других полков дивизии. Из столицы прибыл уполномоченный ВЦИК, из Перми — командующий армией, член Реввоенсовета и политкомиссар армии.

Утром на станцию Гороблагодатская для встречи прибывших от полка был выслан почетный караул, в который вошла вся 1-я рота товарища Баженова.

В Кушве около памятника жертвам революции состоялся большой митинг. В момент вручения Знамени выглянуло солнце и сделалось особенно светло и радостно. Первый раз в жизни я услышал сразу три полковых оркестра. Всем торжеством руководил товарищ Акулов Ф. Е.

Прочитали постановление ВЦИК и приказ по 3-й армии.

Я так волновался, что ничего не запомнил из постановления, да и приказ перечитывал потом снова. В приказе перечислялись боевые заслуги полка «Красных орлов», говорилось, что полк своим примером восстановил надломленные моральные силы дивизии и доказал всем: молодая Красная Армия никогда не допустит победы врагов трудового народа.

Представитель ВЦИК вручил Знамя командиру 1-й бригады товарищу Акулову, а тот передал его командиру нашего полка товарищу Ослоповскому. С ответной речью от полка выступал наш военком товарищ Юдин.

Наступила незабываемая минута. Товарищ Ослоповский вызвал первого знаменщика нашего полка рабочего-добровольца Якова Овсянникова. За Овсянниковым шел я, за мной — Саша Мясников, алапаевский комсомолец.

Когда я узнал, что вместе с Овсянниковым и Сашей буду принимать Знамя, то от радости не находил себе места. Вот бы увидел отец!

Я решил, что раз нахожусь при Знамени, должен как можно лучше вооружиться. Прихватил ручные гранаты. Русскую «бутылку» заткнул за пояс, а английскую гранату «мильса» прицепил на ремень.

Воодушевление наше не знает границ. Мы готовы к новым боям во имя всемирной власти Советов.

Ровно год назад была свергнута власть помещиков и капиталистов. Этот день — праздник всего трудового человечества.

6 ноября мы собрались в нетопленом клубе Кушвинского завода, чтобы отметить великую годовщину. Выступали товарищи из дивизии и из полка. Самую зажигательную речь произнес начальник политического отдела старый большевик Валентин Михайлович Мулин. Меня эта речь прямо-таки потрясла. Даже то, что говорилось уже товарищами, выступавшими раньше, Мулин как всегда сумел высказать по-своему, какими-то особыми задевающими каждого словами. В конце речи голос его вдруг зазвенел. Он стал на память читать Горького:

«— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко… Разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали, как камни. — Идем! — .крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они бросились за ним, очарованные… Лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река…».

Когда Мулин кончил, никто не хлопал. Триста человек, сидящие в холодном зале, молчали потрясенные.

Некоторые и раньше читали «Старуху Изергиль», но большинство не знало этого знаменитого горьковского произведения. Однако до всех дошел смысл, который вложил товарищ Мулин в образ Данко: большевики — люди огненного сердца, ради счастья народа они готовы пожертвовать всем, готовы разорвать свою грудь и вынуть сердце, которое осветит беднякам путь к свободе.

Я раздобыл томик Горького. Вновь читаю и перечитываю «Старуху Изергиль». Хочу запомнить наизусть. Каждый раз, когда подхожу к словам: «Что я сделаю для людей?!» — слезы душат меня, строчки расплываются перед глазами.

Я немало пережил за последнее время. Видел, как гибнут в бою товарищи, сам бывал на шаг от смерти. Но никогда, ни разу не плакал. Никто не может сказать, что у меня «глаза на мокром месте». А читая про Данко, то и дело достаю платок. Данко выражает самое близкое моей душе, самое сокровенное в моих мыслях.

Рассказать об этом я никому не смог бы, не сумел, но в дневнике признаюсь: мечтаю хоть немного походить на него, отдать сердце людям труда. Хочу, чтобы слова про Данко стали моей клятвой на всю жизнь.

Вчера не успел написать об остальных событиях праздничных дней. Наверстываю сегодня.

Рано утром 7 ноября вместе с комиссаром Юдиным и двумя товарищами из политотдела — Басаргиным и Мендельсоном я верхом поехал на позицию в Малую Лаю. За нами в розвальнях везли подарки для красноармейцев. Труженики Советской России, несмотря на нужду, помнили о своих защитниках и слали им к празднику гостинцы. В белом мешочке — пачка махорки, курительная бумага, коробок спичек, нитки, иголки, конверты и другие полезные вещи. Кроме того, письмецо с сердечным поздравлением.

Ехали долго. Лесная дорога оказалась длинной и трудной. Когда приблизились к деревне, попали под артиллерийский обстрел. Снаряды рвались прямо на дороге, но мы благополучно добрались до околицы. Здесь начинались проволочные заграждения и окопы нашего батальона. Нагрузившись подарками, отправились по ротам.

Гостинцы принесли большую радость красноармейцам.

— Передайте рабочему классу, что мы не подкачаем, — просили нас товарищи.

После того как подарки были розданы, часть бойцов собралась на митинг в избе посредине деревни. Изба большая, но когда в нее набилось человек пятьдесят да все сразу задымили махоркой из новых кисетов, теснота и духота стали невообразимыми.

Товарищ Юдин открыл митинг, поздравил всех с днем 7 ноября и разъяснил, почему празднуется этот день. Потом объявил:

— Слово для доклада о текущем моменте имеет красноармеец товарищ Голиков.

Я вышел вперед, снял шапку и начал свою речь. Когда заговорил, так волновался, что не слышал собственного голоса, не различал перед собой людей. Это первое мое выступление в Красной Армии. Да еще в такой день!

Говорил минут двадцать. Остановился на текущем моменте, на героических боях Красной Армии против белогвардейцев и мировой буржуазии, на революционной борьбе рабочего класса других стран, на задачах нашего полка «Красных орлов». Красноармейцы слушали внимательно, сочувствовали моим переживаниям. После речи стали задавать вопросы. Я отвечал, как умел. Завязался общий разговор. Потом я достал привезенные с собой газеты и листовки. На них набросились с жадностью, и в две минуты от большой пачки ничего не осталось.

Товарищ Юдин меня ободрил. Сказал, что получилось неплохо, что надо выступать почаще и не к чему так волноваться.

Во время митинга белые опять стали обстреливать деревню. Один снаряд попал в баню, неподалеку от нашей избы. Там отдыхало несколько красноармейцев. Убитых не было, но оказались раненые и контуженые.

Вспомнил, что в Кушву переехала моя первая камышловская квартирная хозяйка Евгения Францевна Кузьмина-Караваева. Это она в 1911 году согласилась подготовить меня к вступительным экзаменам в гимназию и приняла за небольшую плату к себе на квартиру.

Мне захотелось повидаться и поговорить с ней. Я думал, Евгения Францевна обрадуется, когда увидит, что ее ученик стал красноармейцем. Но все получилось совсем не так. В первый момент мы не узнали друг друга. Евгения Францевна заметно растерялась при виде человека в военной форме, а я растерялся оттого, что она сильно смущена.

Успокоившись, повела меня к мужу — Владимиру Абрамовичу Кирхгоф. Это обрусевший немец. Служил почтовым чиновником в Камышлове и здесь, в Кушве, занимается тем же. Он почему-то сразу стал возмущаться:

— Смотри, каких они детей мобилизуют в свой армию.

Мне это не понравилось: «они»… «в свою армию»… Да и какой я ребенок? Я уже давно привык, что ко мне взрослые относятся, как к равному.

— Никто меня не мобилизовывал, — твердо сказал я. — По своей воле пошел.