Евгений Николаев - Снайперские дуэли. Звезды на винтовке Страница 15

И точно: над снежным покровом из траншеи показалась голова фашиста. Мне сразу стало жарко.

Вот сейчас он, как и вчера, коротким броском перекинет свое крупное тело из траншеи на поверхность, быстро перемахнет этот трехметровый участок и был таков?! Не-е-т, шалишь, гад, на этот раз у тебя не выйдет! И я твердо сжал в руках винтовку.

Морда фашиста, так прочно сидевшая на пеньке прицела моей снайперки, была отчетливо видна через окуляр. Глаза гитлеровца воровато смотрели на наши траншеи, откуда он, естественно, мог ожидать любой неприятности. В мою сторону он даже не покосился. «Значит, не видит меня и не предполагает, что рядом кто-то может находиться. Это хорошо!» — подумал я.

Можно было бы нажать на спусковой крючок и выстрелить, но делать этого мне не хотелось: тогда фашист упал бы в свою траншею, а это не входило в мои планы. Мне нужно было его свалить и показать всем, как он лежит на нашей земле поверженным. А то, что он вот-вот выскочит, я был почти уверен. Он уже созрел для этого, и другого пути у него не было. Он должен будет повторить свой вчерашний маневр. Только теперь я об этом знал и ждал его.

Успокоенный тишиной вокруг, подгоняемый все усиливавшимся морозом и спускавшейся на землю темнотой, фашист, как я и думал, одним коротким прыжком очутился на поверхности. Низко пригнувшись, он успел сделать единственный и последний шаг. Долгожданный на нашем участке выстрел раздался. Он, как щелчок бича, прозвучавший в морозной тишине, повалил фашиста на снег. Снайперская винтовка, ставшая теперь безопасной для наших бойцов, выскользнула из рук и упала к ногам своего уже мертвого хозяина.

«Ну вот, кажется, и все…» — с облегчением подумал я. Мне хотелось встать во весь рост, выпрямиться и закричать на весь передний край: «Смотрите, ребята, какого матерого зверя я уложил!» Но ни встать, ни тем более закричать я пока не мог: уронив свою голову на руки, все еще сжимавшие холодную винтовку, я, кажется, впал в забытье. Сказалось часами длившееся нервное напряжение. Все тело сковала какая-то необъяснимая усталость, почему-то захотелось есть и спать, долго, беспробудно спать с чувством исполненного долга.

Не знаю, сколько я так пролежал, только в какой-то момент очнулся и разомкнул веки.

«А ведь надо что-то делать. Сколько же прошло времени? — спрашивал я себя. — Немцы каждую минуту могут хватиться своего снайпера, будут его искать. Нет, надо что-то делать!»

Я посмотрел в ту сторону, где лежал фашист. «Зря я думал, что могу промахнуться, этого не могло быть!» — с облегчением подумал я и стал заниматься собой. Сняв с левой руки шерстяную перчатку, начал осторожно растирать ею правую руку. Потом стал тереть снегом и опять перчаткой. Тер, все сильнее нажимая на пальцы, пока не почувствовал в них приятное покалывание. И снова снегом. Как только кровообращение в пальцах восстановилось и ноги, которыми я все время шевелил, стали послушными, я, не дожидаясь наступления полной темноты, пополз к убитому. Я не боялся быть замеченным противником: от простого, невооруженного глаза меня спасали маскхалат и глубокий снег.

Эти сорок метров, что нас разделяли, я прополз за несколько минут, изрядно пропотев за это время. Преодолев подкатывавшуюся к горлу тошноту (не каждый день приходится прикасаться к убитому тобой фашисту!), я подтянулся к его голове и сразу же увидел на виске входное отверстие от моей пули. На щеке запеклась застывшая на морозе кровь.

С минуту я раздумывал: что делать дальше? Тащить ли немца «целиком» в свои траншеи как вещественное доказательство содеянного мной или «разобрать его по частям»? «Нет, не дотащить мне этого замороженного черта. Да и нужен ли он? Возьму с собой что нужно, и — порядок!»

Финским ножом я распорол на нем маскхалат и сразу же увидел: на спине фашиста действительно был прилажен термос. Плоский, окрашенный в белый цвет, необычной формы. Я снял его и повернул хозяина на спину. Под новейшим белым полушубком я обнаружил полевую сумку и планшетку. На мундире — кучу орденов. Ножом срезал эти ордена, а из карманов забрал все документы, письма, фотоснимки. В полевой сумке я обнаружил голландский шоколад, турецкие сигареты, австрийскую зажигалку, немецкое печенье, итальянскую безопасную бритву и другое барахло. Часы на руке были: шведские. «Смотри, какой международный! Везде побывал и всюду грабил!» Я решил захватить винтовку и бинокль фашиста. Теперь все было готово и можно было отправляться в путь. Не стоило больше испытывать судьбу. Но в это время где-то глухо зазуммерил телефон. «Ты смотри, с каким комфортом жил, бандюга!» — подумал я и решил ознакомиться с логовом фашиста, а заодно, из озорства, ответить на звонок.

Прежде всего я обратил внимание на то, что, как я и думал, до стрелковой ячейки из траншеи не дорыли хода — метра три. Они-то и погубили гитлеровца. Его огневая точка была не чем иным, как просторным бронеколпаком, надетым на стрелковую ячейку. Смотровая щель занавешена двойным слоем марли, и все это снаружи занесено снегом. Вот и попробуй обнаружь такое за две сотни метров! Внутри, исключая телефонный аппарат да табуретку, стоявшую на деревянном (!) полу, все было как у нас. Только чуть просторней, и вход занавешен теплым одеялом.

Телефон все зуммерил. Он настойчиво вызывал стрелка на переговоры. Я снял трубку.

— Вас воллен зи? (Что вы хотите?) — спросил я вежливо.

— Во ист ду? (Где ты?)

— А… пошел ты…

— Вас, вас?! (Что, что?!) — раздалось в трубке.

— Да не нас, а вас! — ответил я и бросил трубку, «Бежать пора», — решил я и, срезав ножом аппарат, забрал его с собой.

Вспотевшим, уставшим, но счастливым свалился я прямо на руки своих друзей. Эти руки бережно опустили меня на дно траншеи. Друзья, уже несколько часов наблюдавшие за поединком, тискали теперь меня, поздравляли с победой.

— Да тихо вы, черти, сейчас начнется сабантуй, бежим скорее!

Предупреждение о «сабантуе» было своевременным, и ребята это быстро уяснили — народ опытный! Все мы резво двинулись по ходу сообщения к штабной землянке, прихватив трофеи.

Оповещенные о моем возвращении по телефону, на КП роты собрались начальники: рядом с командиром роты лейтенантом Буториным сидели комбат Морозов, политрук роты Попов, военфельдшер батальона Иван Васильев и улыбающийся майор Ульянов — из политотдела дивизии. Присутствию последнего я ничуть не удивился: майор Ульянов часто бывал у нас на переднем крае, и сейчас я был рад его видеть. Майора все любили и уважали за простоту, за храбрость, ум и человечность. Худой, высокий майор ходил по переднему краю с палочкой: он недавно был ранен в ногу.

— Товарищ майор! Ваше приказание выполнено: фашистский снайпер уничтожен! — с радостью доложил я комбату Морозову.

— Ну молодец. Значит, одолел-таки? — обнимая меня, произнес комбат. — Благодарю от лица службы. Двое суток будешь отдыхать, заслужил!

— Служу Советскому Союзу! — весело и громко ответил я. — Бил и буду бить эту пакость днем и ночью и обязательно обучу этому всю нашу роту!

Не беспокоили меня ровно два дня. Так на ротном КП, заботливо уложенный на что-то мягкое и прикрытый шубой, я это время и проспал. Не могли меня разбудить ни шквал артиллерийского огня, обрушившегося на наши траншеи в ту же ночь, ни крик старшины Дудина: «Подъем, Николаев, обед ждет!» Я отсыпался, кажется, первый раз за все то время, которое провели мы на этом участке.

Трудный бой

В декабре 1941 года я был назначен командиром стрелкового взвода в нашей же пятой роте вместо убитого в последнем бою лейтенанта.

Но со снайперской винтовкой не расставался. Нет-нет да и выходил на передний край, прихватив кого-нибудь из бойцов, — обучал его снайперскому делу, готовил себе смену. Счет мой медленно, но верно увеличивался. Соответственно росло и количество звездочек на ложе винтовки, которые я аккуратно выводил масляной краской. Сейчас на ней было семь средних и шесть маленьких звездочек — 76 фашистов было теперь на моем счету мести. Это была совсем новая винтовка, выданная взамен той, разбитой под трамваем.

День 13 декабря 1941 года начался как обычно — с проверки караулов, назначения суточного наряда, в распоряжениях, в выполнении распоряжений свыше. И вдруг в землянку вошел телефонист с КП роты младший сержант Филатов.

— Тебя, Евгений, комроты вызывает. Срочно! Просил все дела бросить, не задерживаться.

Командир роты лейтенант Буторин распорядился:

— Иди быстро в штаб полка. Добирайся как хочешь, но проскочить придется, не дожидаясь темноты. Зайдешь прямо к комиссару полка Агашину. Быть там к трем часам.

Бежать, петляя по траншеям, да еще пригибаясь, было не из приятных. Кроме того, очень хотелось есть: сухого пайка не выдали…

К 15.00, как я ни старался, все-таки не успел. За это не ругали — знали, что такое выбраться в дневное время с нашего участка.