Канта Ибрагимов - Учитель истории Страница 15

И вот случилось ожидаемое, народы Северного Кавказа, которые когда-то сами сплотившись создали Хазарию и ее столицу Самандар, с течением времени оказались не только на периферии империи, но и попали в вассальную зависимость Итиля. Последовало недовольство, потом бунт и даже покушение на погрязшего в разврате тудума, и тогда был прислан новый тудум Язмаш, и вместе с ним двухтысячная армия наемников, сплошь состоявшая из азиатских кочевников-тюркитов.

За год правления Язмаш восстановил некий порядок, по крайней мере, поступление налогов стабилизировалось, однако о прошлом безоговорочном подчинении и речи не могло быть; со времен арабского нашествия северокавказские народы поняли, что от Итиля кроме сбора податей ждать нечего, и, несмотря на противодействие каганата, на юге империи сложилось несколько мощных этнических группировок, опиравшихся на собственные вооруженные формирования. Среди них — очень сильная, фактически автономно от каганата существовавшая армия под руководством уже прославленного военачальника Алтазура. И как бы не хотели в Итиле, и как бы не старался ставленник Итиля Язмаш, на юге Хазарии и в самом Самандаре авторитет Алтазура был беспрекословным, и даже мировые судьи, вынося свои решения, должны были слушаться не только требований Язмаша, но и считаться с мнением Алтазура, а иначе могли лишиться не только права судить, но и всего прочего, вплоть до жизни.

При назначении в Самандар Язмаш, при прочих условиях, согласился с предписанием ликвидировать Алтазура и его конницу. Да одно дело сказать — другое сделать. Сам Язмаш, человек немолодой, коренастый, крепкий, злой, уже давно не на словах, а на деле был знаком с Алтазуром, и подсознательно, как жестокий человек боится сверх своей силы, боялся Алтазура и знал, каков Алтазур в деле и в бою.

С десяток лет до назначения Язмаша тудумом, пользуясь расхлябанностью правителей Хазарии, печенеги-кочевники и волжские булгары с запада и с севера не раз вторгались в пределы каганата, опустошая поселения, угоняя скот и людей, порабощая последних. Желая положить этому конец, Итиль привлек десятитысячную армию азиатов-наемников. В двух сражениях хазарские наемники потерпели поражение. Некоторые полегли на поле брани, другие были пленены или просто бежали, и только треть вернулась назад; несмотря на поражение, наемная армия потребовала оплаты за услуги. А в те времена в Хазарии, да и не только в ней, в случае поражения наемников уничтожали. На сей раз в Итиле не нашлось достойных сил противостоять наемникам, ибо собственная армия тоже состояла из тюркитов-наемников. В конечном итоге наемники окружили Итиль. И тогда осталась одна надежда — южная исконная столица Самандар. Тогдашний тудум Самандара бросился на помощь Итилю, и на подступах к столице в голой степи встали лицом к лицу две армии. Как принято по традиции, вышли по богатырю с обеих сторон на поединок, долго бились насмерть, одолел наемник-тюркит, срубил он голову с поверженного, водрузил на копье и повел за собой в атаку ликующее войско. Наголову были разбиты хазары из Самандара, а после наемники камнеметами бросили в осажденную крепость Итиль отрубленные головы тудума и богатыря, как символ победы.

Над существованием каганата нависла явная угроза, через посредников осажденные, желая откупиться, предлагали огромную сумму, уже в тысячу раз превосходящую им обещанное жалование, но наемники вошли в раж, почувствовали вкус близкой победы и хотели отобрать все, в том числе женщин, детей, не говоря уже о жизнях мужей.

Почувствовав, что власть на волоске и что наказания ждать неоткуда, в «разношерстной» Хазарии поползли шатание и разброд. Многочисленные рабы, наемники, пришлые люди, просто бедные и этнически притесненные, так называемые черные хазары, воспрянули духом, прямо или косвенно стали поддерживать восставших. Начались разбои и грабежи. В первую очередь стали страдать влиятельные заморские купцы, а потом местная знать. Словом, восстание во все времена смута, и погрязшая в разврате, кумовстве и воровстве империя должна была рухнуть.

Однако есть личности, несколько меняющие ход истории. В Самандаре бросил клич некто Алтазур — молодой витязь, младший брат поверженного богатыря. Знать южной столицы оказала ему поддержку, ополченцы, сплошь состоящие из представителей народов Кавказа, встали в его ряды. Торопился Алтазур к схватке, древний адат[20] призывал к мщению, да умудренные старцы остудили пыл витязя — месть и ярость не лучшие попутчики в жизни, и не сила важна, а разум и правое дело. По совету опытных воинов выслали вперед лазутчиков и разведку, провели в притеркской степи не один раз полевые маневры. Поставив под знамя Алтазура своих сыновей, черкесский князь подарил ему своего лучшего скакуна, дагестанские князья — замечательную кольчугу и шлем, а осетинский князь — сказочный меч, драгоценный подарок шахиншаха Ирана.

И повел Алтазур многотысячное войско на Итиль. И как ранее, встали две армии друг против друга, только на стороне наемников теперь стало в три раза больше голов — всякое отребье на наживу сбежалось.

Как и прежде, выехал на огромном черногривом коне богатырь наемников — как и конь, весь он в доспехах. Султанчик на голове коня и шлем кочевника в лучах знойного солнца блестят золотом, а поверх них в такт аллюру игриво виляют разноцветные перья диковинных птиц. Откормленный здоровенный конь и такой же всадник победно гарцуют под все возрастающий одобрительный дикий рев кочевников.

— Где этот молокосос, что отомстить мне хочет? — на всю степь заорал богатырь-наемник. — Выходи! Вот на это копье я его голову сейчас насажу.

Битва в степи — грандиозное представление, где каждый — и участник, и зритель; и бой богатырей — как волнующая прелюдия, от исхода которой во многом зависят дух и настрой дальнейшего аккомпанемента.

Выехал Алтазур из строя, напротив кровника остановил коня, а дрожь в теле не унимается, и кажется, что и конь под ним так же дрожит. Пот течет по нему ручьем, заливает глазницы, и в мареве прикаспийской пустыни вся орда волнообразно плывет, ревет, сотрясает копьями и мечами... В блестящих щитах врага отражаются тысячи солнц и слепят его глаза... И все эти треволнения, отражаясь в сознании, создают перед ним образ не простого братоубийцы, а какого-то людоеда-великана.

Видимо, почувствовали соратники состояние Алтазура, дружно воскликнули за спиной. Этот громогласный хор как живительная влага окатил его тело, он обернулся и, увидев за спиной дружную рать, в мгновение воспрянул духом и подумал, а чем он не нарт, если рядом братья-кавказцы!

— А-а-и! Байтмал[21]!!! — не без актерского позерства и бравады воскликнул Алтазур и, не думая о жизни, а мечтая лишь не опозориться в глазах соплеменников, ринулся в бой.

Как любая гениальная увертюра, этот поединок был в буквальном смысле искрометным, по-звериному зрелищным, варварски азартным и жестоким. С первой же атаки со скрежетом схлестнулись длинные тяжелые копья; ударившись о щиты, не сдаваясь, под напором воспрянули ввысь, а кони на скаку столкнулись грудью, и мощный конь кочевника чуть подсадил стройного коня Алтазура, сбил с намета, споткнулось верное животное, полетел Алтазур в ковыль, аж песок в зубах заскрежетал. Не успел он от внезапного кульбита сориентироваться, как грозный топот стал надвигаться со спины. «Нет, не голову терять, а мстить я сюда вызвался», — током прошиб бойцовский дух. Краешком глаза он увидел надвигающиеся огромные конские ноги в латах, а перед ними жалом сверкающий наконечник копья. До последнего выждав, Алтазур бросился в сторону, на лету обнажая меч, — одно копыто, как срубленный нарост, плюхнулось наземь, даже не обагрилось, здоровенный конь врага как-то жалобно фыркнул, ткнулся мордой в песок, перевернулся, всей тяжестью подминая всадника...

Голову братоубийцы поднял над собой Алтазур. Ополченцы Кавказа с бесшабашным азартом ликующих зрителей, дабы разделить лавры и счастье победителя, ринулись в атаку, будто на сцену, оттесняя к приморским болотам подавленного, сбитого прелюдией врага.

...Конечно, первое сердечное обещание кагана назначить Алтазура наместником Самандара, почитать братом-спасителем и прочее, вскоре после того, как страсти улеглись, — забылось, и в Самандар за взятку назначили тудума по прежнему принципу — из своего окружения, с верными обязательствами, однако сколько бы наместников с тех пор не поменялось, авторитет Алтазура с годами только крепчал, и теперь не только на юге Хазарии, но и в соседних странах, вплоть до Крыма, Иберии, Армении и Албании, ощущались его влияние и связи.

В Итиле эти обособленность и автономность все больше и больше не нравились, и вот, наконец, вроде нашелся смелый, хотя и небескорыстный человек, Язмаш, который гарантировал, что став тудумом Самандара вмиг угомонит Алтазура.