Евгений Суверов - Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг Страница 15

Это было больше похоже на борьбу, чем на драку. Я сделал пару бросков, Тихон тоже продемонстрировал борцовские приемы. Время шло. Мы молча боролись, пыхтя, как паровозы. Я начал уставать. Аймаров громко покрикивал нам:

— Урус, давай, бэй, бэй! Сувэр, бэй, бэй его!

Набежала среднеазиатская братва. Им хотелось зрелищ. Мне это напомнило времена татаро-монгольского ига, период феодальной раздробленности, когда русские терзали друг друга на потеху варварам. И сейчас они пытались использовать древнейший принцип — «разделяй и властвуй».

Мне это всё порядком надоело, стало противно развлекать их. Я протянул руку Тихонову, сказав: мир, мы же не будем себя калечить на потеху этого чурбана? Саня, тяжело дыша, согласно кивнул головой. Аймаров и его многочисленные земляки были сильно разочарованы нашим примирением, они еще долго махали руками, что-то громко говорили на непонятном языке…

Следующая битва произошла уже спустя несколько дней. Вместе со мной из учебки прибыл Андрей Кольцов. Парень он был тихий, какой-то беззащитный, у меня постепенно возникла симпатия к нему, желание его оберегать. Я старался ему чем-то помочь. Он был небольшого роста, не любил и не умел драться.

После обеда на Андрея Кольцова «наехал» Рахимов (несколько дней назад мы все вместе приехали в Черниговку из учебки), он хотел заставить Андрея работать за себя, но тот отказывался. Рахимов схватил Кольцова за ремень и потащил в туалет, недалеко от казармы. Узбека сопровождали еще несколько его земляков, позднее туда подбежали Аймаров, Таракан и другие его товарищи. Русские же безразлично расползлись по своим делам, лениво побрели в курилку, равнодушно наблюдая за этой омерзительной сценой. Это их не касалось, пока. Моя хата с краю, ничего не знаю. Я пошел за Андреем, поддержать его. Протиснувшись, увидел, как Свинья ударил его по щеке ладонью, приговаривая:

— Ты что, Кольцов ох…ль, чмыр, лэнинградэц, урод? Ти должэн рапотат, казель, щас гавно жрат будэшь!

Я решительно протиснулся к ним, сказав — оставь его, Рахман. Рахимов оторопело посмотрел на меня, постепенно его лицо стало наливаться злостью. Он отбросил Андрея и все свое внимание переключил на меня:

— Сувер, ты совсем ох…л? Ты чё, барзой? — сказав это, он толкнул меня в грудь.

Я взорвался. Время как будто остановилось, никакого страха, осталась одна только ярость. Мне было безразлично, что противников шесть человек. Я работал как пулемёт, мои удары сыпались один за другим. Со всей силы я заехал ему кулаком в левый глаз. Узбек рухнул как подкошенный на грязный пол туалета. Грязь, разлагающаяся моча и остатки хлорки облепили форму лежащего Рахимова. Никто из окружения узбека даже не дёрнулся. Они стояли как вкопанные, окаменев от неожиданности. Я спокойно вышел из туалета.

Бой один на один был у них не в чести. Толпой на одного — это было в их стиле (как и у азербайджанцев, киргизов и т. д.). Но драка была честной, они подхватили и утащили куда-то своего «героя». А если бы все накинулись на меня? Я об этом тогда не думал. Наступило какое-то безразличие, полный пофигизм.

Душа ликовала: «Победа — виват!!!» Враг повержен, справедливость восторжествовала. Вечером я увидел у Свиньи огромный синяк под левым глазом. Многие однополчане меня поздравляли, хвалили, некоторые не верили, что это моя работа. Хотя большинство восприняло это событие равнодушно.

Но на этом история не закончилась, продолжение следовало. В воскресенье я заступил дневальным по роте. Поев, рота ушла, и я остался один, нужно было еще сдать посуду наряду по кухне. Я спокойно пил чай, и вдруг какой-то осёл сильно пнул по лавке, на которой я сидел. Это был длинный, худой узбек из нового полка.

— Ти чё, борзый. Ти посему моего зэмлака обидел, а? Ходы сегодня к шести в столовую на разборки. Мэна завут Камилов, я узбэк.

— Хорошо, приду. Фамилия моя Суверов, а я русский.

Узбек зло рассмеялся и провел ладонью по горлу.

Я понимал, что к столовой подойдет целая узбекская кодла, постоянно тусовавшаяся в варочном цехе. Одному идти было нельзя, а не идти — тем более. В этой сложной ситуации здорово помогли мои земляки — сибиряки с Алтайского края и Новосибирской области. Они служили в автороте, их было около десяти человек, старшего призыва. Они «держали» автороту, это была реальная сила. Одного из них, Игоря Логачёва (Алтайский край, пгт. Поспелиха), я знал. Объяснил ему ситуацию, он обещал мне помочь. Мы подошли к столовой ровно к шести часам, меня сопровождало десять здоровенных сибиряков. Нас уже ждали около пятнадцати узбеков, они пили чай, негромко разговаривая, среди них был и тот, кто забил мне стрелку. Рядом стоял Рахимов, потупившись, с огромным фиолетовым фингалом.

Камилов не ожидал, что я приду не один, он заметно нервничал.

— Ну что, пошли, поговорим, «воин Аллаха», — сказал я. И мы направились одни через забор в офицерский гарнизон. Там была небольшая полянка, окруженная зарослями деревьев, кустарников и высокой травой.

Стычка оказалась недолгой. Несколько быстрых моих ударов сразу поразили цель. Камилов только махал своими «крыльями», не причиняя мне никакого вреда. Получив два прямых попадания в голову, узбек резко повернулся и побежал от меня, крича: «Патрул, патрул, «шакал» идот!» Я посмотрел вокруг, но никого не увидел. Он просто трусливо сбежал.

Подойдя к столовой, я видел, что узбеки «сворачиваются». Они были явно недовольны результатом схватки. Их главарь, высокий, плотный детина с охапкой волос и усами черного цвета, что-то зло выговаривал по-узбекски Камилову. Вскоре все они ушли. Я поблагодарил ребят, которые пришли вместе со мной.

— Спасибо, что поддержали меня, земляки!

Логачёв пожал мне руку, похлопав меня по плечу, сказал: «Да ты тоже молодец». Больше разборок по этому поводу не последовало.

Удивительную способность менять свою сущность продемонстрировал солдат Александр Малинин. Он был родом из Туркмении. Отец, с его слов, азербайджанец, мать русская, призывался с Саратова, где он учился. Службу начал в небольшом городке Спасск-Дальний Приморского края, в учебной части. Тихонов, призывавшийся вместе с ним, позже вспоминал, что за всё это время он старался ничем не отличаться от других призывников. Представился простым русским парнем, о своих восточных корнях не упоминал. Наоборот, для всех он был «коренным» волжанином, неоднократно подчеркивал это.

Разительные перемены произошли с Александром после прибытия в город Спасск-Дальний. В части служило много туркменов, и Малинин сразу «вспомнил», что он родом из Туркмении. Он быстро начал брататься с туркменами. Тихонову и другим саратовцам заявил, что он туркмен и этим горд.

— Родина одна у меня, брат, — солнечная Туркмения, — громко сказал он ему, чтобы было слышно проходящим мимо туркменам. Те радостно закивали «земляку», обнимая его, повели угощать в местную солдатскую чайную или, как стал называть её Малинин, чайхану.

После распределения из учебки Малинин попадает служить в село Черниговку, где туркмен практически не было (всего несколько человек, да и то не в нашей части), зато много было азербайджанцев. Сашок быстро забыл свои туркменские корни и стал новоиспеченным азербайджанцем.

— Мой папа азербайджанец, я тоже азербайджанец, — объявил он своим новым землякам.

Он любил проводить всё своё время среди них. Во время обеда у столовой он растворялся в огромной колышущейся толпе азербайджанцев, обнимая их, смешно вытягивая губы для трогательных поцелуев. Стал отращивать усики и называться Джафар-оглы.

— Меня зовут Джафар-оглы, я азербайджанец, — говорил он, давая понять всем, что он один из многих и находится под покровительством многочисленной диаспоры. Часто крутился в столовой, почти с рук кормился у своего «земляка»-хлебореза.

Всё это выглядело очень комично, особенно когда «Джафар» пытался разговаривать на азербайджанском, совершенно не понимая, о чём идет речь. Он знал лишь несколько слов, которые употреблял часто невпопад, переходя на русский язык.

В один из августовских вечеров, сидя в курилке, я его спросил:

— Слушай, Джафар, а если в нашей части служило бы много чукчей, ты тоже под чукчу стал бы косить, рыбу сырую стал бы кушать и под бубен отплясывать у костра возле столовой?

— Может быть и стал, — сказал он, ухмыльнувшись. — Зато я сыт, меня никто не обидит, русским быть здесь не выгодно. Дурак ты, Суверов, у меня отец азербайджанец и сам я себя считаю азербайджанцем. А вообще, хочешь жить — умей вертеться! — говорил он на чистейшем русском, без всякого акцента.

К нам приближались трое азербайджанцев, и «хамелеон» начал менять свой окрас.

— Салам алейкум, братья! — он бежал в сторону, откуда появились азербайджанцы. Раскинув руки и смешно вытянув губы для поцелуя, он буквально врезался в своих «братьев». Поцелуи, объятия, гортанные голоса. Они идут в столовую, где их земляки правят бал. Будет сытный обед, будет послеобеденный сон. Затем Малинин выйдет в обеденный зал, от скуки пнёт какого-нибудь солдатика со славянскими чертами лица под одобрительный гул многочисленной азербайджанской диаспоры.