Вадим Очеретин - Я твой, Родина Страница 15
Вадим Очеретин - Я твой, Родина читать онлайн бесплатно
Николай разрешил своим бойцам спать. Но мало кто ложился. Сосновый бор едва шевелил верхушками деревьев, освещенных вечерним остывающим солнцем. Стволы сосен были почти розовыми и казались живыми, теплыми. Десантники развели костер, и на огонек собрались все, кому не спалось. Танкисты плеснули в пламя газойлю, и смолистые ветви затрещали, вспыхнув ярче.
Старшина Черемных сидел в центре, лениво перебирая лады гармошки. Механик Ситников снял шлем и, гладя ладонью большую стриженую голову, рассказывал:
— …И подходит командующий армией прямо к нашему экипажу. Я докладываю: товарищ генерал-полковник танковых войск! А он говорит: «Отставить!» И руку мне жмет. «Молодец! — говорит, — Антон! Именно так надо водить танки».
— Врешь ты, не называл он тебя Антоном, — усомнился укутанный с головою в шинель башнер Пименов. Он лежал, прислонясь к плечу Ситникова.
— Молчи, Мишка, не мешай: про тебя дальше расскажу, — невозмутимо продолжал Ситников, — неважно, как ни называл, только спрашивает: «А хорошо ли стреляет ваш экипаж? Кто у вас башнер?» Гвардии сержант Пименов, — говорю я, — из Камышлова. «О, — говорит, — уралец! Добре! Где он?» Мишенька наш тут и подскакивает, руку к голове приложил, а сам ни жив ни мертв.
— Врешь ты, нисколько я не испугался.
— Ну, неважно. Подожди… «Вот, — говорит генерал, — видишь дерево?» И показывает метров этак за пятьсот березку в руку толщиной. — Ситников вытянул вперед свою большую руку. — Три снаряда разрешаю. Попадешь?» Мишенька стоит перед генералом и в затылке чешет. Известно, разве он — уральский работяга — понимает, как перед генералом надо стоять?
— Это ты брось! — раздались негодующие голоса. Старшина Черемных растянул меха, и гармошка возмущенно пискнула.
— Все равно с выправкой, кадровой армии не сравнишь, — сказал Ситников. Он нахлобучил шлем на голову и, протягивая к огню свои короткие толстые пальцы, продолжал быстрее. — Наш Мишенька залез в башню. Ну, думаю: не опозорь экипажа, товарищ стреляющий, не подкачай, бери пример с меня…
— Расхва-астался, — возмущался Пименов, ворочаясь под шинелью.
— Не перебивай, — ткнули Пименова в спину.
— Повернул он башню, навел орудие. А пушечки эти новые только что появились. Славная штука! Бух — выстрелил! Я и глаза закрыл. Генерал говорит: «Добре». Открываю, гляжу: у березки макушка снарядом начисто срезана. И сразу второй — раз! — И пополам березку. — Ситников махнул над костром ладонью. Он все больше и больше увлекался своим рассказом. — Третий снаряд — бух! — под корень дерево снял. Во! А генерал, думаете, удивился? Нисколько. «Добре, говорит, объявляю благодарность вашему экипажу. А теперь скажите мне, что самое главное на войне?» Он такой вопрос всем любит задавать. Танки, — отвечаю я. «Нет», — говорит генерал. Я ему: артиллерия — бог войны! — «Нет», — говорит. Пехота — царица полей, — кричит наш Мишенька. Он ведь сам — бывшая пехтура…
— Врешь ты, — не выдержал и вылез из-под шинели Пименов. У него были маленькие глаза и толстые губы, которые он вытягивал вперед, когда говорил. — Я тогда сказал генералу: самое главное — воинское мастерство.
— Неважно. Все равно не попал в точку.
— А в пехоте я и не служил, — продолжал Пименов. — Я на Орловщине снайпером был, десантником. Когда на переформировке стояли, я на стреляющего выучился.
— Та шо ж то було найглавнийше? — спросил сержант Яков Перепелица, которого все звали «дважды отважный»: у него было две медали «За отвагу». Он нацеплял их в минуты передышек меж боями и прятал, когда садился на танк.
— Мы не угадали, — пожал плечами Ситников.
Черемных перестал пиликать на гармошке и поинтересовался:
— А командующий сказал?
— Нет. Вот, говорит, еще повоюете — узнаете. А я потом вас спрошу.
— Каждый человек имеет свое главное, — вставил Мирза Нуртазинов.
— Для тебя, например, ложка.
— Я кушать много не люблю.
— Тилька зараз два котелка.
— Я, орлята, считаю, что главное на войне — песня. Споем?
— Вот уж не скажи, товарищ старшина, — сплюнув на окурок и бросив его в костер, произнес усатый санитар дядя Ваня. — Песня печаль на сердце наводит, а в бою солдату грустить — самое пропащее дело.
Черемных ухмыльнулся в ответ и, надвинув пилотку на рыжие брови, заиграл:
Кто сказал, что петь не надоПесен на войне…
— А я знаю, что на войне самое главное, — мечтательно сказал остроносый автоматчик Миша Бадяев. — Самое главное то, что будет после войны.
— Да ну? — К огню подошел Николай и уселся меж бойцов, потирая лоб пальцами. — Сидите, сидите! Это здорово ты сказал, Бадяев. Что же ты собираешься делать после войны?.. Ситников! Здравствуй! Где же Малков?
— Ранен, товарищ лейтенант.
— Как ранен? Ну-ка, расскажи. Я его после боя видел и ничего на заметил.
— Маленько ногу поцарапало. Он в госпиталь собрался, а комбат и говорит ему: «Возьми меня с собою, мне комар ухо укусил». Он и не пошел. Теперь его по рекомендации капитана Фомина комбат послал безлошадниками командовать, в помощь роте технического обеспечения, подбитые танки восстанавливать. А мы вот с Михаилом Егоровичем, — Ситников шутливо погладил Пименова по голове, — при комбате оставлены, как резервные кадры.
— А ваша машина?
— Всю правую ходовую часть разворотило. Мы орудие давили — оно выстрелило. Но можно восстановить. Малков восстановит.
— Он, что, специалист?
— Да, лейтенант Малков танк знает, — с гордостью произнес механик.
— Жаль, что он теперь позади будет ездить. Мне б его повидать хотелось. О-очень жаль, — повторил Николай, подумав о том, что после боя они с Юрием даже не поговорили. «Как это нехорошо! Возмущался его равнодушием, а сам… Нечего сказать, хорош друг!» И, тряхнув головой, продолжал. — Так что же, товарищи, будет после войны?
— Я пойду сталеваром работать. Возьмете меня к себе на завод, товарищ лейтенант? — начал Бадяев.
— Ты же ФЗО на плотника кончил.
— Сталеваром лучше.
— Почему ты думаешь, что лучше?
— А вы рассказывали нам про металлургический завод — очень интересно. Горячая работа.
— Я буду токарь, — вставил Нуртазинов.
— Який ты будешь токарь у себя в степу? Там тильки трава да овци.
— Я Уралмаш работал. Война пройдет — Казахстан свой Уралмаш делать будет.
— Вот я, например… — медленно заговорил санитар.
— Дядя Ваня усы сбреет и будет искать себе невесту, — перебил башнер, вытягивая губы.
— А я сразу женюсь, — старшина сдавил меха гармони, и она издала резкий звук. — Возьму женку на паровоз, обучу на помощника машиниста. И-и… — Он сорвал пилотку и помахал ею над головой. — Э-эх! Дай светофорами зеленую улицу: машинист первого класса — гвардии старшина в долгосрочном отпуске — Александр Тимофеевич Черемных едет! Дай, дорогая, контрпар на спуске. Коче-га-ар, уголька — топка мерзнет! Поворот! У-у-у-у! — Черемных поднял рыжие брови, подергал воображаемый гудок. Потом он похлопал ладонью по груди. — Э-эх, орлята, пока паровоз на месте стоит, не поднимай зря паров: котлы взорвутся.
Все приумолкли, глядя на тлеющие угли костра.
Николай, как бывало, хотел рассказать бойцам о заводе, о мартеновском цехе, где в гудящих пламенем печах варят сталь. Как хорошо это, когда мощный кран уносит после окончания плавки пышащий жаром ковш тобою приготовленного металла!.. Но, исподтишка обведя глазами притихших гвардейцев, он сдержался: зачем дразнить, и признания старшины довольно. Санитар дядя Ваня вытягивал над костром руки и сосредоточенно рассматривал свои ладони. И Николай взглянул на свои пальцы, на них давно уже не было мозолей, руки привыкли теперь к гранате, к ножу, к пистолету. Он подавил вздох, встал и повернулся в ту сторону, где за соснами горел закат. Смола на старых стволах блестела в солнечных лучах, точно капли пота.
— Скоро вперед пойдем? — нетерпеливо и мрачно пробубнил Черемных, подымаясь.
— Как стемнеет.
Всех потянуло на опушку. Николай сделал несколько шагов, за ним двинулись остальные. Сосновый бор кончался высоким и крутым обрывом. Внизу текла извилистая речка. За ней на необозримое пространство раскинулась равнина. Над равниной начинал стлаться вечерний туман, и казалось, что она слегка вздымалась, как тяжело дышащая грудь. В темнеющем влажном воздухе трудно было рассмотреть что-нибудь вдали.
Впереди, за рекой, садилось огромное багровое солнце. Полнеба разгоралось и рдело. Кровавые лучи заката скользили по блестящему булыжнику дороги, уходящей на запад, зажигали огнем темную воду реки.
Николай сбоку взглянул на бойцов. Гвардейцы стояли, облитые горячим сиянием. Было что-то призывное в этом пылающем зареве предбоевого вечера, в багряном блеске неба. Пожар зари, словно знамя, поднялся над землей, которая завтра должна быть освобождена в сражении.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.