Юрий Гончаров - Теперь-безымянные Страница 15

Однако растерянность комиссара, паническое его состояние были слишком уж явными. А момент и та главенствующая роль, которая Федянскому теперь принадлежала, требовали от него примерной для других твердости духа. И Федянский после паузы все же сказал Иванову со строгой наставительностью, вкладывая в свои слова укор ему за непозволительную, недостойную и комиссара, и мужчины, и этого момента в жизни дивизии слабонервность:

— Будем, как положено советским воинам, — вот как будем!

Сам себе, произнося эти слова, Федянский казался очень волевым и сильным. Именно тем военачальником, какой, по его представлениям о себе, был в нем заключен и каким он стремился быть с тех самых пор, как попал на военную службу, и, заставив его позабыть все прежнее, во всей притягательности, во всей своей соблазнительной заманчивости ему явилась и полностью овладела им цель: выдвинуться, снискать имя и славу, достичь в армии большого командного положения.

Мартынюк отозвался сразу же, как только Федянский приказал телефонисту вызвать КП командующего. По первому же звуку его голоса, густому, с хрипотцой, плотно наполнившему телефонную трубку, Федянский почувствовал, что Мартынюк не просто ожидал его звонка, а в нетерпении, и что у командующего приготовлено для него что-то важное. Но вначале Мартынюк спросил про Остроухова — как он?

— Плох, товарищ генерал-лейтенант. Надо бы поскорее везти…

— Машина сейчас подойдет, уже отправляется, мне доложили. Пошли бойца навстречу, чтоб шофер в лесу не блукал. Немцы что — тихо?

— Примолкли, — ответил Федянский, поднимая над краем окопа голову с телефонной трубкой, прижатой к уху, и всматриваясь вперед, туда, где над чернотою низких кустов, оторвавшихся от леса и выдвинувшихся в поле, розовело, мерцая и подрагивая, зарево городских пожаров. Свет этого зарева, несмотря на немалое расстояние, достигал леса, слабым багрянцем красил листву, стволы и сучья деревьев, фигуры и лица снующих меж стволов людей, придавая всему вокруг что-то неестественное, нарочито-сделанное, театральное.

— Даже ракет не бросают, — сказал Федянский, поглядев и послушав некоторое время.

— Зачем им ракеты — им и так видно. Да и спят, сволочи. Они ведь по режиму воюют, не как-нибудь… Полки исходные заняли?

Мартынюк спросил это уже совсем по-деловому, озабоченно, так, будто в нем уже не осталось никакой памяти об Остроухове, даже без следов того настроения, с каким он принял печальную весть и какое еще звучало в нем минуту назад, когда он справлялся о комдиве.

— В основном — заняли, товарищ генерал-лейтенант, — ответил Федянский.

— Это ты как — по донесениям говоришь или сам проверял?

— По донесениям, — ответил Федянский, слегка удивленный этим вопросом Мартынюка. В дивизии с самого начала дело было поставлено так, так были все вышколены Остроуховым, что никогда не случалось, чтобы донесения низших командиров оказывались ошибочными или не совсем точными.

— Надо самому проверять! — наставительно и недовольно сказал Мартынюк. — Люди — они, знаешь, и наврать могут…

— Хорошо, — сказал Федянский, задетый недоверием к дивизионным командирам и подавляя в себе это чувство. — Я проверю еще раз, сам.

— Бойцов накормили?

— Часть накормили, часть еще нет.

— Чего так долго возитесь? Эдак до утра не кончите.

— Кухни лимитируют, товарищ командующий. Одной закладки на всех не хватило, сейчас котлы загрузили снова.

— Ну, поторопи там, поторопи… На фронт прибыли, понимать надо…

Мартынюк поспрашивал еще, чем заняты в батальонах, и когда он спросил про водку, есть ли в запасе водка и хватит ли хотя бы по сто граммов на всех бойцов, Федянский окончательно догадался, что кроется за устроенным ему опросом.

— Ну, вот что… — сказал Мартынюк вязким басом и выдержал небольшую паузу. — Время наступления — пять ноль-ноль. Оповести весь комсостав, и чтоб все было готово.

— Но, товарищ генерал… — растерянно сказал Федянский, с такою бессознательною силою прижимая телефонную трубку, что даже стало больно уху.

— Никаких «но»! — тут же перебил Мартынюк. — Немцы свежие части в город вводят! Промедлим, себе хуже сделаем. Тебе же самому хуже будет и всему твоему народу. Немцев здесь и так порядком, а вольют подкрепления — тогда их нипочем не сковырнуть. Пять ноль-ноль, зарубил? Собери комсостав, оповести, поставь конкретные задачи. Ось направления — на больницу. Прежде всего больницу надо взять — она, проклятая, выперла наперед, весь город собой закрывает. Нацель на нее один батальон полностью, пусть у него эта задача будет главной. С людьми поработайте, чтоб прониклись, объясните всю важность…

— Но ведь было же договорено… С таким расчетом мы…

— Договорено, с расчетом!.. А теперь обстановка изменилась, понял? Тем расчетом теперь только ж… подтереть!

Голос Мартынюка был уже предельно полон грубого напора и на последних словах почти что сорвался в крик. Одновременно в голосе генерала угадывалось, слышалось и что-то нервное, беспокойное. Походило на то, что Мартынюк боялся, как бы Федянский не вздумал упираться так же, как Остроухов. И, боясь этого, он и нажимал заранее на тон, чтобы с самого же начала оседлать, подчинить Федянского и в зародыше подавить в нем движение сопротивляться.

Никаких точных данных о свежих немецких частях, про которые упоминал Мартынюк, у него не было. Подкрепления эти были всего лишь предположением штаба армии, ничем не подтвержденным и даже не вытекающим из общей ситуации, потому что все говорило, что В. перестал быть для немцев главным направлением и, следовательно, перебрасывать сюда какое-либо значительное количество войск им уже незачем.

Другое заставляло Мартынюка нервничать и снова настаивать на немедленном наступлении на город, — благо, Остроухов теперь уже не мог помешать. Предстояло доносить по прямому проводу о принимаемых мерах, и Мартынюк, от минуты к минуте впадая во все большее волнение, не находил себе места из-за того, что уступил Остроухову и уступка его непременно будет расценена как промедление в исполнении директив, как его личная слабость, как неспособность осуществлять волевое и энергичное руководство на вверенном участке… Расценена с соответствующими в отношении него выводами и мерами наказания. А Мартынюк хорошо знал и не раз видел на судьбах иных своих товарищей и сослуживцев, какого рода выводы умел делать и какие меры наказания мог применять тот, чей голос звучал на другом конце прямого провода…

— А как же артполк, товарищ командующий, ведь он же еще не прибыл? Как же с артиллерийским обеспечением? — забормотал Федянский в трубку. Ему сделалось нестерпимо жарко, душно, даже заколотилось сердце, точно его по самую шею погрузили в горячую ванну. Засунув за воротник гимнастерки палец, он потянул, чтоб расслабить петли, чтоб было свободней дышать. — Кто же нас будет поддерживать?

— Не бойся, одни не останетесь. Поддержкой обеспечим. На этот счет мы тут уже крепко подумали. Все стволы резерва тебе придаю. Батарею тяжелых гаубиц тебе за спину передвигаем. Постараемся и эрэсов пару-тройку на твои позиции дать. Это ли не сила? Да еще соседи своим огнем помогут. Доволен? Или, скажешь, мало? А? Ну, что ты там — заснул?

— Нет, я слышу… — отозвался Федянский. Чувства и мысли его неслись в каком-то вихревом, карусельном кружении. И только одно стояло в нем отчетливо и ясно, как бы центром всего этого сумбура и кружения: остро, до пронзительного ощущения во всем теле хотелось ему сейчас, чтобы на его месте был кто-нибудь другой и этот другой, а не он, Федянский, разговаривал бы с Мартынюком, выслушивал его приказания и брал на себя обязанность их выполнять. Вот она, давняя, заветная, томившая его соблазном мечта — быть на высокой командной должности! Никакой нет в этом для человека радости, а лишь один давящий на душу и тело гнет…

— Без артполка… — проговорил Федянский, пытаясь остановить сумбурный бег своих мыслей, придать им ясность. Он представил себе, какую необъятную массу работы еще предстоит проделать, если выступать в пять, как назначает генерал, и ужаснулся. Не успеть! И половины не успеть! А главное — поддержка огнем! Ведь это же все ерунда, что перечислил Мартынюк, так, хлопушки в таком деле, — батарея гаубиц, пара эрэсов, которых, возможно, даже и не будет вовсе… Ну, соседи с флангов постреляют… С боезапасом у них туго, чтоб еще и на чужих расходовать, известно, как они будут стрелять — лишь бы только считалось… А ведь это же город брать, не хутор какой-нибудь из девяти Дворов на безымянной высотке!..

— Товарищ командующий, все-таки следует подождать артполк!

— Ну и голос у тебя — скучней не бывает! Да ты, может, дрейфишь, немцев боишься? — закричал Мартынюк, так что мембрана возле уха задребезжала. — Вы что, все, что ль, в дивизии такие подобрались — робкие? Зря, выходит, про вас, сибиряков, слава идет! Пойми, голова; нельзя дальше тянуть. Ведь чем рискуем? Учуют немцы, какая сила войск против них собралась, — они ж на тебя всю свою авиацию бросят, раздолбают в два счета — и мокрого места не останется. Без всякой пользы людей погубим. Нас же потом с тобой к стенке поставить — и то мало будет! Ты слышишь? Алло! Считай за счастье, что они не унюхали, да ведь так долго не будет… Что? Да что ты там все талдычишь — артполк, артполк! Зато ударим внезапно, это же главный фактор — внезапность! Немцы глаз со сна продрать не успеют, как мы их уже на штыки подымем. А артполк твой поспеет, чего зазря беспокоишься? Транспорт за ним и пехотой уже пошел, вступят с ходу. Давай, давай, готовься. Я сейчас с твоими соседями согласую поточней насчет поддержки, а потом приеду, сам погляжу, проверю все…