Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед Страница 15

Почему так устроена психология людей? Отдельный человек не может убить, украсть, оклеветать… Это не только аморально, это преступление. Но отчего те же заповеди отвергаются государствами? Ведь они тоже состоят из конкретных людей… Так нет. Здесь по-другому. КЛЕВЕТА МОжет называться идеологической борьбой, воровство — аннексиями, чем-то еще, убийство — войной… Наверное, самые большие пацифисты — это военные. В душе, конечно. Они-то знают, что стоит человеческая жизнь на войне. Впрочем, кто вообще имеет право оценивать ее? Да и есть ли такой эквивалент… Все люди вроде бы во многом одинаковы. Внешне, по поступкам, по характерам. Но это вроде бы. Вот посмотрит Степанов на опавший листик и скажет: «Красный». Глянет на него Мартынов и тоже подтвердит: «Да, красный». Кажется, что тут необычного? Все правильно. Но вдруг Николай видит этот красный цвет таким, каким, например, Степанов зеленый? Для Мартынова этот зеленый с рождения означает красный, а для Алексея красный — он и есть красный. И никакого противоречия. Оба называют вещи одинаковыми именами, а видят их совершенно по-разному. Это только для дальтоников все синее — и небо, и люди, и дома, и груши… Несложно догадаться, что скажет на сей счет наука. Сейчас все можно просчитать, проверить. Но кто пробовал думать мозгами Алешки Медведя, кому удалось посмотреть на мир его голубыми глазами, кто слушал музыку его ушами, прикасался к губам любимой женщины его губами… Никто. Только Алешка Медведь. Но его уже нет, не будет и через десять лет… Никогда больше не будет. Ни-ког-да!..

Свою жизнь оценил сам Алешка Медведь — гвардии старший лейтенант воздушно-десантных войск. Дороже ее оказался долг. Воинский, офицерский. Если говорить по большому счету, мог бы и не лететь в Афганистан. Положить партийный билет на стол, как делают сейчас некоторые в Союзе, уволиться из армии и жить, жить, жить… Ну что ж, коль не спрашивали тогда у них согласия. У самых первых. Но все равно действовали законы мирного времени. Это для тех, кто служит в Афганистане, идет война. Еще для их семей. А для всех остальных — интернациональная помощь: аллеи дружбы, заложенные на субботниках, женщины-роженицы, доставленные на броне боевых машин в госпиталь, детишки, ухватившиеся в благодарном порыве смуглыми руками за шеи солдат и офицеров, тянущиеся для поцелуя…

Мог отказаться, но не сделал этого. И никто не отказался из них, первых…

Степанов с первых дней возненавидел ставшие расхожими слова: «интернационалист», «афганец», «духи», «Лошкаревка»… «Душаманы» — ладно еще. Сами афганцы их так называют. А все остальное… Слово «афганец» означает настоящего, коренного жителя этой страны. А в «интернационалисте» чудилось что-то бесполое и фальшивое. Есть только два понятия — военная присяга и воинский долг. И точка, именно они: и стоят многим жизни…

Утро было солнечным и ласковым. В Кабуле уже почти не стреляли — мятеж шел на убыль. Через два-три дня полностью возобновится обычная мирная жизнь афганской столицы. Откроются дуканы. Чумазые, полураздетые вездесущие мальчишки стайками будут налетать на остановившиеся в городе советские машины, просить сигареты, предлагать какой-нибудь свой немудреный товар. День ото дня станет все теплее и теплее. Скоро кое-где ненадолго пробьется маленькими островками изумрудная зелень пока еще нежной верблюжьей колючей, на аэродроме зацветут дикие тюльпаны… Но ничего этого уже не увидит гвардии старший лейтенант воздушно-десантных войск Алексей Медведь. Его не будет. Никогда не увидит Алексея и сын Витюшка, родившийся за девятнадцать дней до гибели отца. Пять дней назад Алешка вернулся из Витебска. Летал забирать жену со вторым сыном из роддома. Вернулся в Кабул счастливый, привез всем посылки. В том числе и Степанову.

— Не волнуйся, все у тебя дома в порядке. Маша подросла. А с Линой и Ольгой Давыдовой мы ездили в роддом забирать моих. Все нас ждут, передают приветы, все спрашивают — когда выведут… — рассказывал Степанову Медведь.

И вот теперь горе в семье Медведя поселится в первые же дни жизни Витюшки… Когда ребенку пойдет третий год, он все чаще начнет спрашивать маму об отце. А та, пряча слезы, станет в который раз объяснять, что Витюшкин папа офицер и служит далеко-далеко. «А кто это? — спросит мальчишечка. — Как солдат? У него есть погоны?»

— Конечно, Витюш, конечно. У него на погонах звездочки… были… Смотри вот… на фотографии…

И однажды в трамвае ребенок увидит дядю милиционера со звездочками. Такими точно, как на фотографии у папы. Он потянется к погону, чтобы потрогать пальчиком звездочку:

— Мама, смотри…

— Женщина, следите за ребенком, — обернется недовольный офицер.

Испуганный Витюшка увидит, как по лицу матери потекут слезы, а затем задохнется в ее объятьях. И только чужой рыдающий голос будет биться, рваться в неудержном плаче:

«Нет у тебя папы… Нет, сыночек… Папа убит… Убит в Аф… Афгани… стане… Господи… да как же это… да за что…»

И маленькое детское сердечко все поймет. Но не успокоится. Мальчик будет искать себе папу. На чьей-то свадьбе ему очень понравится цыган. Тот будет хорошо петь, танцевать. В общем, покорит сердце ребенка. И малыш скажет:

— Мама, пусть он будет моим папой. Я с ним спать вместе стану…

— Нельзя, Витюша, дядя женат, у него есть дети…

И это слово «женат» неожиданно подействует на мальчика. Он вроде бы успокоится. Только потом у всех мужчин, которые ему чем-то понравятся, будет спрашивать: «Дядя, а вы женаты?»

Этот вопрос мальчик задаст и тому офицеру, который приедет с тетей Линой и девочкой Машей. Они будут гулять с Витюшкой, покупать ему конфеты, игрушки. Мама разрешит надеть папину красивую синюю фуражку и все вместе пойдут на кладбище. Там дядя капитан нальет стакан, положит на него кусочек ржаного хлеба и поставит на столик около черного красивого памятника, на котором выбит большущий портрет светловолосого мужчины в погонах, с орденом и медалью. Теперь уже Витюшка будет знать — папа здесь. Его убили в Афганистане. Но убили ненадолго. Разве можно, чтобы папы совсем не было?! Вон Вадик из соседнего подъезда. Жил только с мамой. А теперь у него есть и папа. Будет отец и у Витюшки… Жаль, что дядя капитан не может стать им. А у него столько звездочек на погонах, которые разрешается потрогать, а какие красивые значки… Вот бы с этим дядей пойти в садик! Как бы завидовал Вадик!

Витюшка заиграется с беленькой девочкой Машей. Что ему до мамы, тети Лины и дяди капитана! Пусть себе стоят, изредка о чем-то тихо переговариваясь. Солнышко-то какое… А потом из маленькой тучки пойдет летний дождик. Витюшку с Машей позовет к себе дядя и будет держать над их головами свой военный китель, и они не промокнут. Потом опять появится солнышко. Дождика как и не бывало. Витюшка с мамой, тетей Линой и Машенькой пойдут к дедушке. А дядя капитан останется. Ребенок не увидит, как тот будет долго стоять у памятника, сняв фуражку, и с кем-то говорить тихо и хрипло:

— Я пришел к тебе, Алеша… Я пришел…

И по лицу офицера покатятся слезы. К нему подойдут какие-то незнакомые бабушка и дядя. Мужчина спросит:

— Ты знал его?

— Да, — кивнет капитан, — вот… выпей.

— Что ты спрашиваешь, не видишь, человек плачет, — строго одернет старушка.

А у дяди капитана слезы вдруг потекут-потекут…

— За Лешу я выпью, — проговорит мужчина и поднесет стакан к губам.

Больше они ничего не скажут друг другу. Дядя капитан повернется и тихо пойдет прочь от кладбища. Попытается прикурить сигарету, а спички все будут ломаться…

Он тоже придет к дедушке. Бабушка Таня, увидев дядю капитана, как заплачет, как начнет его обнимать… А потом все сядут за стол и будут говорить долго-долго. Ох, и наиграется он тогда с звонкой беленькой хохотушкой Машей!

За несколько дней Витюшка привяжется к дяде капитану, Маше, тете Лине. Ему очень захочется заплакать, когда гости будут уезжать. Но он не станет этого делать. Пускай женщины плачут. А Витюшка лишь нахмурится. Но вдруг тетя Лина скажет:

— Точный Леша. Даже так, как отец, бровки хмурит…

И смахнет набежавшую слезу. Тут Витюшка и не выдержит…

Все это еще будет, через три года. А в тот день Степанов брел по колено в грязи к остановившейся на разбитой дороге «санитарке».

«Лешу привезли», — разнесется весть по лагерю, и те, кто знал Медведя, придут к машине поклониться погибшему в последний раз.

Нестерпимо ярко светило южное весеннее солнце. Может, от его пронзительных лучей и набегали слезы на глаза?..

По одному подходили к машине, качали головами, отходили. Степанов смотрел на тесный некрашеный гроб, на полуприкрытые глаза друга, лежащего в одном нательном солдатском белье, и ему чудилась на застывших губах улыбка. Что-то наплывало жгучее, липкое. Потом отпускало. И снова все повторялось…