Александр Шашков - Гроза зреет в тишине Страница 15

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Кремнев, Шаповалов, Кузнецов, Бондаренко, Крючок и Бузун исчезли в лесу.

Оставшись на хуторе за командира, Галькевич приказал Аимбетову и Яскевичу сложить в центре поля костер, а остальным, кроме радиста, вести круговое наблюдение за лесом и небом, чтобы своевременно зажечь костер.

Сам направился в пуньку.

Фон Мюллер безмятежно спал на соломе.

«Гад! Словно к теще в гости пожаловал! — взглянув на спокойное лицо майора, неприязненно подумал Галькевич. — И на кой только черт он там нужен? Ягненком прикинулся, а сам, небось, волчище матерый!»

Чтобы не видеть ненавистного фрица, Галькевич покинул пуньку и уселся на плоский камень у колодца. Отсюда ему хорошо было видно все: и окружающий Лесничовку лес, и покрытое редкими тучами небо, и, главное, пунька: «фону» он не доверял и ждал от него любой каверзы.

А еще — он чутко прислушивался. Прошло уже около часа, как Кремнев увел навстречу немцам своих разведчиков, а выстрелов все еще не было слышно.

«Неужели разминулись?» — беспокойно думал Галькевич, и чем тише было вокруг, тем тревожней становилось у него на сердце.

Но вот, как-то сразу, в одно какое-то мгновение, ударило несколько автоматов, и Галькевич облегченно вздохнул: наконец-то! Он посмотрел на часы.

Было без десяти минут четыре. Еще немного, и самолет будет тут!..

Галькевич начал сворачивать цигарку и вдруг вздрогнул. Перед ним, с листком бумаги в руках стоял радист.

— Летит?! — бросив цигарку, вскочил лейтенант.

Радист молча протянул ему радиограмму. Галькевич впился глазами в скупые слова и бессильно опустил руки. «Сбили, — тяжким молотом стучала в висках кровь. — Сбили над передним краем...»

Судорожно скомкав бумагу, лейтенант сунул ее в карман и глухо сказал:

— Скажи Аимбетову, пусть бежит к капитану. Отходим...

VIII

Всю ночь шли на запад разведчики. Шли напрямую, по бездорожью, неся на самодельных носилках раненого Веселова.

Спешили. И не потому, что это был самый верный путь к намеченной цели. Наоборот. Шли сюда только потому, что больше идти было некуда. Каратели окружили лес, со всех сторон палили пушки, наугад посылая снаряды в хмурую молчаливую глухомань, и только тут, на западе, на узком участке, еще было тихо. Тут лежало болото, знаменитый Гиблый Кут. В этом болоте, на каком-нибудь островке, Кремнев и надеялся переждать блокаду. В конце концов постреляют каратели, прочешут автоматами лес, да и успокоятся.

Начинало светать, когда лес внезапно оборвался и разведчики очутились на краю крутого, хотя и не очень высокого обрыва, увидели перед собой болото, к которому так спешили. И такой могильной тоской вдруг дохнуло на людей из глубины этого мертвого простора, где рос только тростник да торчали чахлые деревца, что все невольно полезли в карманы за табаком.

— Отставить! — приказал Кремнев. — Кравцов, проверьте окраину леса слева, а вы, Кузнецов, — справа. Остальные — резать жерди, по одной на каждого.

Не успели нарезать нужное количество жердей, как прибежал Кузнецов и, тяжело дыша, сказал:

— Немцы! Человек двести. Идут лесной дорогой вдоль болота.

И, будто в подтверждение этих слов разведчика, где-то слева, не больше, чем в километре отсюда, дружно и слаженно застрекотали автоматы.

Разведчики залегли, притаились.

— Бьют наугад. Лес прочесывают, — сказал Кремнев и повторил свой приказ: — У кого еще нет жердины — запастись. Шаповалов и Кузнецов — оставите берег последними. Остальные — за мной.

Внизу, под обрывом, блестела вода и нудно шумел густой тростник. Когда-то, видимо, очень давно заблудилась здесь какая-то шаловливая речушка, попетляла по низине, наследила вокруг, а потом, наткнувшись на переплетенный крепкими корнями пригорок, повернула вспять, оставив после себя на взлесье широкую старицу. За многие десятилетия старица обмелела. Берега ее густо заросли высоким тростником, дно — густыми водорослями. И кто-то, попав в это мрачное места, назвал его Гиблым Кутом.

Миновать бы этот Гиблый Кут, обойти, да нет им сейчас других дорог на земле, кроме этой. И Кремнев, прощупав жердиной дно, решительно вступил в холодную вонючую воду...

Пройдя метров двести, остановились в густом рослом тростнике. Дальше идти было нельзя. Впереди простиралась гладкая, как стол, равнина, поросшая рыжей щетиной осоки, среди которой, тут и там, светились свинцово-серые «окна». На такой равнине зайца разглядишь за пять километров, не то что человека. А немцы — рядом. Да вон они, на берегу!

Все залегли, замерли. Надо переждать. Сейчас каратели безжалостно ударят по соснам, опустошат автоматные диски и медленно двинутся дальше. Тогда можно будет вернуться на берег, обойти болото и — лови, фриц, ветра в поле!..

Но гитлеровцы почему-то не спешили. Обстреляв окраину леса и даже тростник на болоте, они вдруг остановились, по команде офицера сбросили ранцы и, рассредоточившись вдоль всего берега, начали окапываться.

Сердце у Кремнева заныло. Дорога на берег была отрезана...

IX

Весь день дул холодный порывистый ветер, тростник тревожно шумел, гнулся к земле, будто что-то хотел сказать по секрету продрогшим до костей разведчикам, притаившимся в его зарослях.

Стемнело как-то сразу. Откуда-то из-за леса выплыла туча, надвинулась на болото, смешалась с топью, и теперь и сверху и снизу были только вода и холод, слякоть и мрак. И когда взлетели в небо первые немецкие ракеты, всем показалось, что они летят не в воздухе, а кувыркаются в черной болотной грязи.

Дождь и густая тьма обрадовали Кремнева. Он тронул Галькевича за плечо и шепнул ему на ухо:

— Оставайся с людьми. Я попробую отыскать проход на болоте.

— Один?

— Возьму Бондаренко, он парень сильный.

— Капитан, — вдруг послышался шепот майора Мюллера. — Разрешите и мне с вами. Я когда-то был хорошим пловцом.

На мгновенье все замолчали. «Взять? — задумался Кремнев. — А почему бы и нет? Пусть лучше будет с нами, чем тут, под носом у фашистов».

— Хорошо. Берите жердь. И помните: как только выстрелит ракетница — камнем на землю.

— О, не беспокойтесь!

Они осторожно выбрались из тростника и скрылись в густой тьме...

X

— Михаил, ты?

— Ага... На вот. Не бойся, это сухари. Размокли, правда... Ешь.

— Михаил, наклонись...

— Ну?

— Возьми...

— Что это? — Шаповалов протянул руку и внезапно отдернул ее. Его пальцы коснулись холодного лезвия ножа. — Подожди, — заволновался он, — зачем мне твой нож? У меня свой...

— Михаил, не бойся... Я закрою глаза... Да и так темно...

Шаповалов отшатнулся, будто его толкнули в грудь.

— Ты... ты что, с ума сошел! — задыхаясь, прошептал он. — Ты... да за такие слова!..

— Михаил, ты у меня один... Земляк... Пойми, боюсь я... Потеряю сознание и закричу. А немец... вон он, рукой подать... Все равно я не жилец... Я все понимаю. Гангрена у меня...

— Замолчи! — прошипел Михаил. Его охватила дрожь, и стало до того страшно, что захотелось броситься в болото, захлебнуться в нем, чтобы ничего этого не слышать и не видеть.

— Ладно, иди... Я просто так, нашло на меня что-то... иди. Заснуть я хочу... Воткну вот кляп в рот, дышать же и носом можно, правда? А я, дурак, тревожу тебя...

Веселов действительно заткнул себе рот платком и затих.

Михаил долго сидел рядом с другом и слушал его тихое, неровное дыхание. Постепенно успокоился. Веселов, кажется, спал.

«Давно бы так... — вздохнул Шаповалов и осторожно встал на ноги. — А то вздумал! Вот дурень! Вернется капитан, выберемся из болота, — через два дня в госпитале будешь!»

Но Кремнева и его спутников что-то не было слышно. Светящиеся стрелки часов показывали половину пятого, а на болоте по-прежнему гулял только ветер да лопотали в тростниках крупные капли дождя.

Шаповалов отыскал лейтенанта Галькевича и высказал ему свою тревогу,

— Наверно, надо искать, — помолчав, согласился лейтенант. — Как бы этот проклятый фриц...

Левон не договорил. Прямо перед ним закачались три черные тени, и послышался недовольный шепот капитана:

— Плохо слушаете. Так нас тут могут перерезать, как телят в хлеву...

Кремнев тяжело опустился на кочку и обхватил руками колени. И все поняли — неудача.

— Поищем еще завтра, — наконец сказал Кремнев я лег на мокрую траву, — А пока — спите. На посту останется один Шаповалов.

— Слушаю! — тихо ответил старший сержант и отошел. Он еще раз взглянул на лозовый куст, где, накрытый плащ-палаткой, лежал Веселов..

Тот, кажется, еще спал. Плащ-палатка сбилась под ноги, и Веселов, по-видимому, замерз. Он скорчился, подобрав колени к груди, правую руку спрятал за пазуху.

Старший сержант присел и осторожно стал укрывать друга. Неожиданно рука его наткнулась на что-то холодное и круглое, и он резко отдернул руку. Из-под расстегнутой на груди куртки торчала рукоятка кинжала...

На мгновенье Михаила будто парализовало, потом он низко наклонился над Веселовым, прислушался и, забыв обо всем на свете, бросился к кусту, где спал капитан. Уткнувшись лицом в мокрую кочку, глухо простонал: