Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 16

— Что заваруха ночью будет — кто сказал?

— Мне Барыга, шестерка Сюксяя, по секрету шепнул. Сюксяй сказал, что у них рыжья, золота, значит, до хрена и что замочат их нынче точно обязательно.

Павел припомнил коротышку с массивным золотым крестом на бычьей шее, дружка его с двумя кольцами на левой руке. Похоже, правду говорит Туманов, и резня жуткая в ночь произойти может. Уточнил для верности:

— Одни наши к побоищу готовятся?

Витька руками замахал.

— Какой там наши! Там со всех рот урки сбегутся. Соберутся в кодлу и вместях в пятую роту двинут.

— На какой час сбор назначен и где собираться будут — не знаешь?

— Не знаю. Барыга ничего не сказал. Говорит, если вякнет и до Сюксяя дойдет — кранты ему. А может, врет и не знает ничего.

В любом случае надо меры принимать, задумался Павел, но как лучше поступить: доложиться комбату или в особый отдел к оперуполномоченному идти? У комбата он сегодня один раз уже прокололся. Двух проколов, если что, для одного дня многовато будет. К оперу, пожалуй, вернее будет. Двух зайцев убьет. Должок вроде за ним перед опером. Времени терять нельзя.

Подхватив с гвоздя на стене шинель, пилотку, быстро оделся. Богданову приказал оставаться на месте. Заспешил в штаб.

Пройдя метров сто, различил сзади торопливые, нагоняющие шаги. Рука потянулась к кобуре с пистолетом:

— Стой! Кто идет?

— Я, Паш, — отозвался голос Махтурова. — Подожди.

У Махтурова автомат на шее поперек груди висит, палец на спусковом крючке. Идет — сторожится.

— Ты как здесь очутился?

— Я как услышал, что заварушка ночью готовится, — сразу к тебе. Тебя нет. Тимчук говорит, минуты три как ушел. «Один?» — «Один».

«А Богданов с Тумановым какого черта в блиндаже валяются?» — «Приказал, чтобы оставались…»

— Ты-то чего переполошился?

— Зря ты один. Тут сейчас на кого угодно напороться можно.

Забота друга скользнула теплом по сердцу.

— Спасибо, Коль. Второпях не подумал.

— Примаков нынешних видел? Сено-солома. Хлебнем мы с ними горя.

— Какие есть. На то и мы с тобой в роте, чтобы солдат из них сделать.

— Легко сказать. А время у нас будет?

— Тоже вопрос.

— То-то и оно. А недопеченный хлеб — несъедобный…

За разговором не заметили, как дошли до блиндажа, где размещался отдел «Смерша».

— Стой! Кто идет? — остановил их оклик часового. Из темноты выступил солдат-автоматчик, прошелся лучом карманного фонаря по лицу и погонам Колычева.

— Командир второй роты старшина Колычев. Мне к оперуполномоченному надо.

— Нет старшего лейтенанта. В корпус уехали. И старшина с ним.

Видит бог, было желание. Не повезло. Придется все же Балтусу докладывать.

Оставил Махтурова дожидаться неподалеку от штаба, а сам — к майору. Несмотря на поздний час, Балтус находился на своем рабочем месте, в кабинете. Сидел за столом, заваленным папками личных дел. По-видимому, изучал и сортировал дела вновь поступивших штрафников. По краям стола — две неравноценные стопки.

По левую руку — тоненькая, всего несколько штук, по правую — завалившаяся горка, пухлая.

Неурочный визит командира роты — следствие исключительных обстоятельств. Чувствовалось, как внешняя сухая бесстрастность, с которой Балтус принял начало доклада Колычева, сменяется по мере его продолжения нарастающим чувством острой подспудной тревоги. Недослушав, с привычной аккуратностью быстро рассортировал и разложил по нужным стопкам и папкам бумаги на столе, поправил лямку портупеи, ремень, выказывая готовность к немедленным решительным действиям.

— Сколько штрафников, по вашей информации, должны принять участие в акции?

— До полусотни, товарищ майор. От каждой роты представители должны быть.

— Скверно, старшина. Минус нашей работе. Мы обязаны предвидеть и действовать на опережение. Хотя бы на шаг. Принимать запоздалые меры по следам свершившихся фактов большого ума не надо. И дурак сможет. Это значит проигрывать и в конце концов провалить дело. Это ему верная смерть…

Балтус огляделся, оценивая порядок на столе, подравнял напоследок стопку личных дел, окликнул ординарца:

— Гатаулин! Взвод охраны — в ружье! Пусть Сачков ручной пулемет прихватит с собой.

Ощущая на себе внимание Колычева, Балтус направился к вешалке с шинелью.

— Знаешь, почему нас немцы в сорок первом и сорок втором били? Вот по этому самому. Мы все время действовали вынужденно, по следам катастроф. Прорывы да окружения ликвидировали. Все силы на это уходили. А немцы — по далеко рассчитанному плану, где все наши ответные действия на сто шагов вперед просчитаны были. Они точно знали, что мы обязательно в эти котлы и окружения полезем. Они нам эти обстоятельства создавали целенаправленно. И принуждали в них действовать вполне предсказуемо. По большому счету, это и есть искусство воевать. — Балтус просунул руки в рукава шинели, обдернул ее за борта на плечах. — Вот и мы сейчас в подобной ситуации. Не мы, а уголовники опережают нас и диктуют обстоятельства. По их сценарию хотят чтоб мы играли…

В Павле толкнулся страх, цепенящий, физический, точно такой, какой поразил его, когда он, размышляя о врагах народа, Лабутине и Уколове, неожиданно поймал себя на поразившей крамоле: уголовники — граждане, а Сталина зовут товарищем. Кто кому товарищ? Ужаснувшись такому откровению, Павел даже заозирался, не слышит ли кто его мыслей. Это же натуральная антисоветчина. 58-я статья. Но мысль, зародившись, уже не оставляла его.

— Товарищ майор, даже у забора есть глаза и уши, а у «Смерша» они здесь повсюду.

— Тебя тоже в стукачи записали? — не удивился комбат. И потому, что он не удивился и это не стало для него неожиданностью, Павлу стало легче. Он счел за лучшее умолчать и не посвящать Балтуса в подробности разговора с Тумановым. Излишне.

— Было такое предложение, — с многозначительным намеком признал он.

— А вот это как раз их святая обязанность — работать на опережение и предотвращение. Где они — эти глаза и уши? На совещание в штаб корпуса укатили.

Вышли на крыльцо. Балтус расстегнул кобуру, достал пистолет, передернул затвор. И в этот момент глухую тишину ночи вспорола недалекая автоматная очередь. Захлопали пистолетные выстрелы.

Балтус нервно передернул плечами:

— Опоздали, старшина…

Взвыла сирена, и из блиндажей взвода охраны уже выскакивали автоматчики, бежали на выстрелы. С крыши штаба дал длинную очередь зенитный пулемет.

Явившимся Гатаулину и Сачкову Балтус отдал приказ:

— Передайте командирам рот — из землянок не выходить и никого не выпускать! Всех задержанных — на гауптвахту. Под усиленный караул. Чтобы ни один не ушел от возмездия. Сачков со мной!

Когда они втроем пришли к землянке шоферов, там уже никого не было. У входа стоял часовой и чуть в сторонке лежал труп убитого штрафника.

— Там еще трое, товарищ майор, — пояснил часовой.

Сачков включил фонарик, и все трое спустились вовнутрь. Луч света, пометавшись около ног, прянул в глубь помещения, высветил три неподвижных тела. В дальнем левом углу, прижав руки к голове, лицом вверх лежал коротышка. Ноги в ноги с ним, только ничком и вздрагивая, доживал последние минуты чернявый с русалкой на груди. В проходе, ближе к выходу, скрючившись, на боку, — тот, что с перебитым носом и кольцами на левой руке. Всех троих Павел опознал уверенно.

— Сачков, прикажите всех тщательно обыскать. Заберите документы и оружие. — Комбат резко повернулся и направился к выходу.

Колычев двинулся следом.

Выйдя наружу, не сговариваясь, одновременно закурили.

— Вот, товарищ майор, — вынырнув из землянки, Сачков предъявил комбату три красноармейские книжки. — А оружия при них, кроме ножей, никакого нет.

— Как нет? А этого кто застрелил? — Балтус указал на труп. — Свои, что ли? Нужно еще раз обыскать все помещение. Должно быть оружие. — И сам, первым, направился к спуску в землянку.

Колычев с Сачковым вновь самым тщательнейшим образом обследовали тела убитых, обшарили и прощупали карманы, складки гимнастерок и шинелей. Из-за голенищ сапог извлекли у каждого по ножу. Просветили фонариком земляной пол, заглянули лучом даже под нары. Безрезультатно.

— Ничего, товарищ майор, — поднимаясь с колен от последней стойки нар, с недоуменным разочарованием произносит Сачков. — Пусто.

— Странно, — упорствует Балтус.

Луч карманного фонарика, скользнув по телу убитого в проходе, ложится к его ногам.

— Стоп! А это что такое? — вскидывает руку комбат. — Ну-ка, Сачков, посвети на его кисть.

Сачков направляет луч на откинутую руку убитого. Кисть трехпалая. Вместо большого и безымянного пальцев — кровавые обрубки.

— Почему у него пальцы отрезаны?