Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд Страница 16

Когда русские почти полностью разбили его батарею, Дернберг был в подавленном состоянии. Именно в тот момент он и произнёс такую фразу: «Когда война проиграна, это скверно только для тех, кто позволяет уничтожить себя».

«Быть капитаном и командиром дивизиона зенитной артиллерии — это, конечно, хорошо, но стать майором — это ещё лучше, — думая Курт. — Собственно говоря, моя карьера только сейчас начинается. Самое важное заключается в том, чтобы удержаться на гребне волны, на которую меня вынесло».

С того времени прошёл целый год, и совсем непростой год. Отсюда, из Берлина, хорошо видны многие взаимосвязи. Можно ли ещё выиграть эту войну? При этом вопросе, который Курт задавал сам себе, на его красивое лицо набегала едкая усмешка. Тяжёлые годы войны оставили свои следы и на лице штурмбанфюрера. Правда, его густые тёмные волосы нисколько не поседели и не стали реже, кожа оставалась по-прежнему гладкой, без морщин, рот был мягким, почти женским, однако его улыбка и усмешка придавали теперь его лицу выражение жестокости. «Самое главное — это вовремя оторваться…»

В дверь постучали. В кабинет вошёл атлетически сложенный гауптштурмфюрер:

— К вам Фрейберг.

— Хайль Гитлер, штурмбанфюрер! Бригаденфюрер просит вас просмотреть эту историю и дать ему по этому поводу свои предложения. — Фрейберг положил на стол какое-то дело.

— Что особенного?

— Бригаденфюрер своего мнения по этому поводу не высказывал, но я полагаю, что на западе… — Фрейберг наклонился к сидевшему Дернбергу: — Мне кажется, что у фюрера есть козыри. Полагаю, военные и политические козыри…

— Нужно снова поехать в Нарбонн. Вы помните, Фрейберг, Францию?

Гауптштурмфюрер завращал глазами:

— Тогда было время! — Щёлкнув каблуками, он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

— Проклятая бумажная война! — выругался вслух Дернберг.

Раскурив сигарету, он раскрыл лежавшее перед ним дело и прочитал: «Совершенно секретно. Содержание: относительно шпионско-диверсионной операции командования 47-й русской армии 1-го Белорусского фронта. 23 ноября благодаря бдительности капитана медицинской группы в Насельске была обнаружена шпионско-диверсионная группа, состоящая из русских и немцев, — переодетых в форму войск СС. В состав группы входили бывший обер-лейтенант вермахта командир артиллерийской батареи Фриц Хельгерт, а также обер-ефрейтор Шнелингер, военный водитель. Оба вышеупомянутых лица перебежали в декабре 1943 года на сторону русских в районе Житомира. Их розыски продолжаются по сей день…»

В самом низу стояла подпись начальника штаба дивизии и дата: «27 ноября 1944 года».

Фамилия начальника штаба была написана неразборчиво.

Дернберга охватило волнение.

«Случайности порой бывают настолько фантастичны, что просто уму непостижимо: вот уже сколько лет я всё время натыкаюсь на Хельгерта, друга Эберхарда Баума, который отнял у меня мою подружку Клавдию Занден. При этом Хельгерт попался на моём пути совершенно случайно. С его женой Ильзе судьба свела меня в Гамбурге: ночная бомбёжка, вдоволь хорошего коньяку — и я остался у неё. После этого-то Хельгерт и обозлился на меня, как зверь. Он возбудил против меня процесс и проиграл его, но только потому, что у меня оказались хорошие связи. Меня оправдали за отсутствием улик. Вот когда можно рассчитаться с ним сполна!» На лице Курта расплылась широкая, полная злорадства улыбка.

Набрав номер, Дернберг сказал в трубку:

— Мне нужны самые подробные данные об Ильзе Хельгерт, двадцати пяти лет, работала медицинской сестрой в Гамбурге в сорок третьем году; позднее она, кажется, переехала в Берлин. Муж её, обер-лейтенант, служит в вермахте. Установите, пожалуйста, имеет ли этот человек подчинённых первой степени. И если можно, дайте мне эти сведения побыстрее. Затем сообщите всё, что вы узнаете, о неком Шнелингере, до сорок третьего года обер-ефрейторе. Но об этом уже не срочно.

Жители Берлина в шестой раз встречали Новый год в военных условиях. Они больше не дарили друг другу рождественских подарков, не зажигали разноцветных свечек на разукрашенных ёлках. Все они прятались теперь в подвалах и бомбоубежищах. Ночь, проведённая в полной темноте в бомбоубежище, держала всех в сильном нервном напряжении.

— Эскадрильи вражеских самолётов появились над Ганновером-Брауншвейгом, они летят в направлении столицы… — произнёс по радио голос диктора.

Вот и первая бомбёжка Берлина. Воздушная тревога. Потом отбой. И снова тревога. В бомбоубежище полно народу. Детишки спят на руках у матерей, У каждого в ногах рюкзак с самым необходимым. Снова на Берлин… Что может уместиться в таком вот рюкзаке? Разве что продовольственные и промтоварные карточки. Но что на них можно приобрести, когда все магазины и лавки пустым-пустехоньки? В такой рюкзак суют последнее письмо с фронта, плед, в который можно завернуть ребёнка, чтобы он не замёрз в убежище во время бомбёжки, последние драгоценности.

Люди то и дело снуют по лестнице: вниз, вверх. Уговаривают детишек спать спокойно, а спустя каких-нибудь полчаса снова сломя голову несутся в убежище, услышав завывание сирен.

Хочется хоть раз спокойно выспаться в постели. И чтобы никто не мешал, никто не будил…

Скупое зимнее солнце освещает городские руины, столбушки дымоходов, обломки кирпичных стен. То тут, то там стопы раненых…

— Эскадрильи американской и английской авиации совершают свои варварские налёты под прикрытием сплошной облачности… — снова доносится голос диктора.

— Мамочка, а что, разве ночью на улицах должно быть темно? — спрашивает какой-то малыш свою мать.

Только сейчас жители столицы начали понимать, какую беду принесла им фашистская свастика. Но конец уже близок. А западные союзники русских всё бомбят и бомбят кварталы, где проживает мирное население.

— Ваше имя и фамилия?

— Ильзе Хельгерт, — машинально ответила женщина, пытаясь понять, почему её вызвали в управление имперской безопасности и допрашивают. Странно и совсем непонятно.

Дернберг почувствовал запах каштановых волос Ильзе. Лицо строгое, намного строже, чем тогда, в Гамбурге. Разве что очень бледное. Зубы у неё красивые. Фигурка стройная, спортивная. Именно такой Дернберг её и запомнил. По документам ей сейчас двадцать пять лет.

«Она меня, конечно, узнала, — подумал Дернберг. — Трудно представить, что мы с ней были… однако вспоминать об этом очень приятно».

— Семенное положение?

— Замужем. — ответила она, немного подумав.

— Вы супруга кадрового офицера Фрица Хельгерта?

Ильзе снова задумалась, а затем произнесла:

— Да.

«Как он смакует каждый вопрос», — подумала она про Дернберга.

— Скажите, когда вы в последний раз видели своего супруга?

— Осенью сорок третьего года.

— А когда получили от него последнее письмо?

— Летом сорок третьего.

— Вы хотите сказать, сорок четвёртого?

— Нет, сорок третьего.

— Значит, вы допускаете, что ваш муж уже не является военнослужащим вермахта? — Удар был нанесён с размаху.

«Мой муж не является военнослужащим вермахта?» Женщина задумалась: «Что бы это могло значить? Может, его перевели в какую-нибудь секретную часть? Непонятно, зачем нужна такая маскировка. За этим меня сюда и вызвали? И этот допрос учиняет мне человек, который разрушил наш брак».

Ильзе почувствовала, как её душат слёзы. Она ненавидела его, но должна была скрывать эту ненависть. Этот человек обесчестил её, воспользовавшись её беспомощным положением, а суд признал, что виновна она. И вот теперь он сидит перед ней и задаёт вопросы, ехидно улыбаясь. С каким наслаждением он задаёт эти вопросы!

— Я не имею ни малейшего представления, что он… что Фриц Хельгерт уже не является военнослужащим вермахта. Мы с ним больше не живём.

— В военное время такое нередко случается.

Ильзе в упор уставилась на Дернберга.

— Мы, офицеры-фронтовики, защищающие фатерланд, имеем слишком мало возможностей для того, чтобы вести нормальную семейную жизнь, — объяснил он.

Ильзе покоробило от такого циничного заявления.

— По закону вы до сих пор являетесь его супругой, — проговорил Дернберг. — Разве что смерть вас разлучит… — И он снова широко улыбнулся.

Ильзе с большим трудом держала себя в руках, стараясь не показать своего беспокойства.

— Следовательно, вы тоже несёте ответственность за этот брак.

«Этим самым он даёт мне понять, что Фриц жив», — подумала Ильзе. Она всё равно будет любить Фрица даже в том случае, если она для него ничего больше не значит. Так она думала тогда, в первую ночь после суда. В ту ночь, прощаясь с ней, Фриц даже не поцеловал её… А ведь прощался он навсегда.

— Не понимаю, о какой ответственности вы говорите…