Анатолий Азольский - Окурки Страница 16

Дважды ночью его пробуждали выстрелы, но сон побеж­дал, – и снился ему Ленинград, набережная Мойки, где жила разлюбившая его женщина. Утром Христич сорвал с него одеяло. Андрианов не торопился, с наслаждением .вымылся. На совещание он опоздал, но прибыл не последним: от КПП, возвращаясь из Посконц, бежали к штабу три офицера. «Погоны сорву! – орал на них начальник штаба. – По бардакам шляетесь!»

Все наконец были в сборе. Полчаса назад со станции прикатил начпрод, привез новость, из-за нее и приказано было собраться.

Все телефонограммы последних дней отправлены в ни­куда! Штаба округа нет! Самого Степного округа тоже нет! Расформирован! То есть преобразован в Степной фронт. Сменен командующий: не Попов, а Конев теперь. Что с курсами, будет ли выпуск и когда – никто не знает. И знать пока не надо, потому что сейчас главное – это отобрать аккордеон у Третьей роты.

Иван Федорович навострил уши, ловя каждое слово и высчитывая, кого накажут за аккордеон, когда-то принадле­жавший Первой роте. Никто там не умел играть на трофейном имуществе, в талантливой Третьей же, полной художников и поэтов, отыскался музыкант, и не один, Первая рота за просто так аккордеон им не отдала, тем пришлось в оплату выстоять три караула и семь вечеров чистить картошку. Теперь, ока­зывается, Первая рота потребовала возврата не ей уже при­надлежащего инструмента, из-за чего вчера и произошла драка, в любом случае наказуемая, были произведены четыре выстрела, кто в кого стрелял – неизвестно.

Что делать – никто не знал. Офицеры думали, гадали. Кто-то предложил ничего не делать. Пусть штаб Степного фронта решает.. Спохватятся же там, вспомнят, что 15 июня надо издавать приказ о присвоении курсантам офицерского звания. Аккордеон же – отобрать, но для того лишь, чтоб уничтожить. На совещание ворвался дежурный по курсам, с еще одной новостью, не столь, "правда, оглушительной. Роты в столовую не пошли, сидят в казармах, как и вчера.

– Висхонь, – произнес кто-то, и все поняли. Только Висхоня могут сейчас послушаться роты, ему, фронтовику, они подчинятся. Вот пусть он и расхлебывает им заваренную кашу. К тому же его назначили не так давно ответственным за спецмероприятие. А то что ж получается, возмутился кто-то, накуролесил здесь, а сам в сторону?

Андрианов ушам своим не верил. Позавчера те же офицеры мстительно требовала ареста Висхоня, сегодня же зовут его на помощь, согласны уступить власть.

Обстановку разрядил Сундин, не желавший связываться с Висхонем, за которым хитрый и ловкий Калинниченко. А почему, спросил Сундин, сам командир Первой роты капи­тан Лебедев не может подавить бунт и отобрать у своих подчиненных оружие?

– Сперва пусть Христич аккордеон отдаст! – возразил тот с горячностью, и офицеры надолго замолчали, сраженные этим детским доводом. Командиры рот, как уже давно подметили преподаватели, подчинили себя ротам, вобрали в себя все то худшее, что в ротах было, и не только командиры рот, но и взводные. Спрашивали же они у Христича о всем непонятном в газетах, как будто командир Третьей роты знал то, что в сумме знали все недоучившиеся студенты.

Неожиданно взял слово самый неприметный офицер курсов лейтенант Кубузов, командир 4-го. взвода Второй роты. Этот небольшого росточка юноша казался обиженным с детства, и многие, говоря с ним, остерегались смотреть на него прямо, чтоб не встречаться с взглядом постоянно злых косящих глаз. Ни одна фуражка не могла удержаться на его очень маленькой голове, в которой, как вдруг поняли офи­церы, хранились весьма ценные мысли. Кубузов от волнения и злости говорил на странном русском языке, ставя рядом блатные слова и те, какими полон устав караульной службы, вклинивая в них выражения, которым звучать только в церкви. Видимо, это был детдомовский жаргон, вываленный еще и)в провинциализмах, Иван Федорович происходил из семьи, где русский язык почитали, домашнее воспитание дополнилось женщинами взбаламученной страны, в любов­ных истомах порой звучали диковинные словечки. Андриа­нов почти все понял в речи Кубузова, тем более что тот кривил расползавшиеся в злобе губы очень выразительно, они складывались в значки, какие видишь на военно-топо­графических картах. Беспощадно-суматошная речь Кубузова сводилась к тому, что с самого начала на курсах неправильно была поставлена служба .и по неизвестно кем отданному преступному приказу с новобранцами цацкались, а надо бы гонять, как Сидоровых коз, с винтовкой на плече до пота, ежедневно и ежечасно, все шкуры содрать с них, но согнуть в бараний рог, сутками чтоб жратвы не видели, чтоб под дождем и снегом маршировали до изнеможения и опупения эти сявки, чтоб за малейшую провинность – под трибунал на передовую, а то ишь расхристосились здесь, гниды про­клятые…

Конкретно же Кубузов предлагал следующее: Вторая рота почти полностью вооружена, поскольку в казарме пятьдесят винтовок, а 1-й взвод в карауле. Рота только ждет приказа – по четыре человека на каждую вышку, караул усилить полувзводом автоматчиков, казармы бунтующих рот окружить и держать под дулами автоматов, после чего вызвать заградотряд НКВД, а уж в НКВД знают, как поступать с теми, кто в военное время нарушает присягу.

– Пусть они, – пригрозил Кубузов бунтовщикам, – собственной юшкой умоются!

О «юшке» раньше никто не слышал, но смысл поняли.

– Действуйте! – приказал начальник штаба, К полному удивлению офицеров, та рота, которую шпыняли все, кому не лень, к которой придирались на всех разводах и построениях, проявила вдруг невиданный напор и неслыханную прыть. Шестнадцать человек метнулось к вышкам, были проверены прожекторы и сигнализация, по команде Кубузова автоматчики пустили устрашающие оче­реди вдоль забора. Потом наступила пауза. Все ждали дальнейшего – либо стрельбы из казармы Первой роты, либо аккордеона Третьей: играя на нем вчера, Третья довела Первую до остервенения, до выстрелов.

Прошло полчаса. Все казармы ничем не связывались, ни телефоном, ни устными переговорами, тем не менее во всех казармах стало известно: где-то неподалеку высажен немец­кий десант. Как возник слух о нем – не знал никто, он подержался бы с часок и улетел в небо, но самый умный на курсах начальник ПФС Рубинов шепотом предложил на­чальнику штаба то, до чего не додумались раньше. Послали за Христичем. Тот решил разделить судьбу своей роты, сидел у входа в казарму на скамеечке, ждал заградотряда НКВД, разжалования, чего угодно, но только не того, что приказал ему начальник штаба.

– Согласен, – радостно сказал он. – Сделаю. Правильно. Казармы увидели, как командир Третьей роты тащит на спине лафет 82-миллиметрового миномета, и гадали, что бы это могло значить. А Христич громыхнул лафетом по дверям казармы, чем и заставил их открыться, подозвал к себе помкомвзводов и, таинственно понизив голос, передал им содержание телефонограммы: по только что поступившим сведениям этой ночью немцами будет высажен десант в районе Семихатки, километрах в сорока отсюда, на окру­жение и уничтожение его с фронта шит отдельный полк 176-й стрелковой бригады. Штабом же округа Третьей роте приказано принять первый бой с десантом – до прихода отдельного полка 176-й бригады, о приказе этом, как и о самом десанте, курсантам других рот не сказано и сказано не будет ввиду особой секретности боевого задания. Роте надлежит позавтракать и пообедать сразу, получить сухой паек, автоматы и винтовки, патроны к ним и миномет с минами, затем совершить марш-бросок в направлении Семихаток.

Рота оставила в казарме дневального, чтоб тот стерег аккордеон, и послушно, на ходу строясь, пошла в столовую, туда же принесли сухой паек по офицерской норме и оружие. Об аккордеоне однако не забывали. Взяли его с собой, когда выстроились у здания штаба. Христич опасался, что многоопытная, знавшая все проделки начальства Первая рота раскусит выдумку насчет десанта и насмешками сорвет задуманное. Но Первая – недоумевала и безмолвствовала. Христич с начальником штаба обошел строй, суя палец в незастегнутые подсумки, проверяя по две ли обоймы там. На третьем году войны никто не верил в газовые атаки немцев, противогазы давно уже выкинули из просторных зеленых сумок, туда рота положила добавочные обоймы, сухой паек и диски к автоматам. Пятерым курсантам Христич вручил самое грозное оружие, миномет и ящики с лотками для мин, О том, что они учебные, сказано не было. Начальник штаба огласил приказ: действовать совместно с истребительным батальоном, который – в полдень выйдет из райцентра. Для полной убедительности Андрианов проинст­руктировал минометный расчет и курсанту, несшему при­цел, дал «Таблицы стрельбы для 82 мм миномета минами сталистого чугуна весом 3,4 кг». Ворота КПП раскрылись, Третья рота молодецким шагом покинула курсы и с присви­стом запела строевую песню. Офицеры облегченно вздохну­ли. Справиться с Первой ротой, со всех сторон окруженной, представлялось задачей несложной. С ротой повели перего­воры, на нее усыпляюще подействовал уход Третьей, рота соглашалась быть прощенной, если сегодня отменят строе­вую подготовку. Отменили и сразу же объявили: политза­нятия, контрольный опрос по статье И.Сталина «О трех особенностях Красной Армии». Рота стала уже выходить из казармы, когда с вышек зататакали автоматы, дорвавшаяся до оружия Вторая рота палила в воздух, от души веселясь. Где матом, а где руками, но офицеры посгоняли с вышек недоразвитых. Обедали поротно. Дребезжащие радиорепро­дукторы передавали статью Эренбурга. Андрианов запасся справкой и актом: на складе – пусто. Кое-кто из офицеров поглядывал уже на небо, подгоняя вечер, чтоб смотаться в Посконцы к парикмахершам. «Нету у меня ничего, нету!» – заорал начпрод, когда к нему пришли за тушенкой и сахаром. У себя в сумке Иван Федорович нашел подарок для дамы, швейцарские часы, их вручила ему в госпитале какая-то делегация, американцы на задней крышке часов от­штамповали русскими буквами: РАШЕН УОР РЕЛИФ США.