Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса Страница 16

Затем генерал выразил сожаление, что не может по этому вопросу вести переговоры лично, и вынужден пользоваться услугами посредников, в доброй воле которых он совершенно не уверен. Находясь в Лондоне, он предпринял там определенные шаги с целью прийти к какому-то соглашению с Россией.

Должен был это сделать при посредничестве Англии, так как в настоящее время установление контактов при помощи Франции не дало бы никакого результата. Пока он не имеет никакого ответа на свою памятную записку. Очень хотел бы в первую очередь заполучить из России наших людей для борьбы с Германией. Однако не знает, будет ли правильно понят.

— Да, впрочем, — махнул он рукой с явной апатией, — что здесь говорить о чужих, если наши этого не понимают! Они дрались бы со всем миром, а в жизни, если хочешь идти вперед, так поступать нельзя.

Далее генерал заявил, что хотел бы создать воинские формирования на востоке или на юге, чтобы иметь возможность двигаться в Польшу по нескольким направлениям, поскольку неизвестно, какая дорога окажется кратчайшей и лучшей. Французы будут концентрировать часть своих вооруженных сил на Среднем Востоке для защиты своих колоний и для эвентуального удара по Германии с юга или востока, что могло бы произойти на второй стадии войны. В этом случае было бы желательно, чтобы там находилось также определенное количество наших войск. В пользу этого взгляда говорит и то, что таким путем можно было бы сохранить наши части от преждевременного обескровливания. Польские части, находящиеся на территории Франции, не следует дробить. Как ради престижа правительства, продолжал Сикорский, так и для воздействия на мировое общественное мнение необходимо, чтобы где-то воевали значительные польские силы. Они должны добиться больших успехов, чтобы смыть сентябрьское пятно. Уже теперь хотелось бы создавать новые польские части на Среднем Востоке. Но он, Сикорский, еще не знает, кого туда послать; может быть, Пашкевича, однако это должно быть еще хорошо продумано. Пашкевич, пожалуй, более нужен ему здесь, так как он следит, чтобы санация не особенно распускалась. Во Франции он, главнокомандующий, хотел бы иметь около ста тыс. солдат. Этой армией будет командовать он сам. Однако дело двигается с трудом: велик недостаток в людях. Впрочем, людей не хватает всюду.

— Недавно, — развивал свои мысли генерал, — я создал Раду Народову, чтобы не говорили, что я все делаю сам, что стремлюсь к диктатуре, в чем меня уже подозревают. Председательство в Раде Народовой принял Падеревский — заме-нательное имя, особенно для Америки. Падеревский мой друг, но он немного староват и в текущие дела особого вклада внести не в состоянии. В то же время французы тянут с военным договором, а это серьезно задерживает работу по созданию армии. Много хлопот также с санацией… Не могу понять, чего еще хотят эти люди. Раз уж понесли такое поражение, так по крайней мере сидели бы тихо!

И Сикорский опять махнул рукой.

Я спросил, когда смогу выехать в Польшу. Генерал ответил, что, вероятно, через два-три месяца, когда выяснится и определится ряд вопросов. Поговорив так еще некоторое время, мы спустились в салон к остальным гостям. Здесь в числе прочих гостей застали еще полковника Микулич-Радецкого, приехавшего поздно вечером. Посидев еще с полчаса, стали прощаться. Соснковский остался ночевать у Сикорского, а я и полковник Микулич-Радецкий уехали.

Атмосфера в среде польской эмиграции в Париже была очень нездоровой. Больше всего ее характеризовало взаимное оплевывание. Одни огульно осуждали все, что было до сентября, другие ожесточенно защищались, не брезгуя никакой клеветой по адресу новых властей.

В этой атмосфере общей подавленности, с одной стороны, и дикой погони за постами — с другой, в конце декабря 1939 года в Париже собиралась и начинала работать немногочисленная группа молодых.

Борьбу против группы организовал и вел 2-й отдел штаба во главе с подполковниками Василевским и Гано. Эти активные деятели санации вместе со своим старшим коллегой полковником Смоленским, а также рядом других штабных офицеров, выполняя задания и инструкции бывших польских властей, ожесточенно защищали старый режим и его прерогативы. Они пытались опутать и подчинить санации и ее планам Сикорского как Верховного Главнокомандующего и премьера. Уже тогда они усиленно старались парализовать его деятельность и лишить его всякой возможности оказывать влияние на положение дел в Польше.

В то время к группе молодых с симпатией, как он сам утверждал, присматривался министр — профессор Кот. Однако я должен с сожалением заявить, что его расположение было чисто внешним. Перед отъездом в Польшу я имел с ним ряд бесед. Тогда я сам питал к нему симпатию и серьезно считался с его суждениями. Я считал его, пожалуй, единственным министром, который знал, чего хочет. Поэтому меня удивило и очень огорчило то, что Станислав Кот, который, как казалось, благоволил к группе молодых, не поддержал нас, когда я рассказал ему о происках 2-го отдела. Более того — не могу это не подчеркнуть, — он целиком пренебрег нами, решительно встав на сторону старых полковников. В ответ он заявил лишь, что в ближайшее время в Румынии и Венгрии будет создано бюро для ведения политической работы за пределами учреждения Соснковского. Это бюро должно служить также связующим звеном с Польшей исключительно по вопросам политическим.

Не в пример Коту, большую симпатию проявляли к нам и часто были гостями на наших собраниях генералы Модельский, тогда второй заместитель министра по военным делам, и Пашкевич, являвшийся в то время заместителем Соснковского. Они присматривались к нашей работе и были вроде идейных связных между нами и Сикорским.

Насколько я мог ориентироваться, отношения между Котом и Пашкевичем были почти всегда натянутыми. Как правило, эти два человека никогда не могли прийти к согласию, особенно по вопросам, связанным с работой в Польше и посылкой курьеров. Отсюда возникали столкновения и недоразумения, которые не раз должен был улаживать лично Сикорский, почти всегда признававший правым Пашкевича.

Так минуло несколько месяцев. Французы, совершенно не заботясь о нас, выделяли нам худшие казармы, не оборудованные самым необходимым для нормального существования. За водой нужно было ходить за несколько сотен метров. С отоплением дело обстояло еще хуже: несмотря на зимнюю пору, казармы вообще не отапливались. Оружия для обучения имелось немного, да и то устаревших образцов.

Капитан Тулодзейский и я организовывали расширенные собрания коллег, находившихся в Париже, и офицеров, приезжавших время от времени из других пунктов дислокации наших частей.

Один из наших товарищей, капитан Тадеуш Керн, на беседе в школе подхорунжих, между прочим, заявил, что если мы будем возвращаться в Польшу, то следовало бы на границе перестрелять всех офицеров от майора и выше. Это вызвало в санационных кругах такой страшный шум, что мне пришлось лично улаживать инцидент у Сикорского.

В тот период Сикорский, как всегда, проявлял огромную энергию, большой энтузиазм и подвижность. Всюду лично присутствовал, принимал дипломатов, вел ряд переговоров и в январе 1940 года подписал наконец военное польско-французское соглашение. Словом, он не имел ни одной свободной минуты. А тут еще приходилось тратить драгоценное время на препирательства с санацией, которая начала поднимать голову, не брезгуя при этом никакими средствами. Интриги и ссоры нарастали. Внутренняя борьба достигла такого накала, что, например, генерал Домб-Бернацкий позволил себе направить письмо президенту Франции Лебрену, в котором назвал Сикорского узурпатором, требовал его отставки и просил французское правительство содействовать этому.

Пашкевич подвергался все более частым атакам. Желая от него избавиться, санация поддерживала его кандидатуру на пост командующего польскими частями в Сирии.

Во Франции он, пожалуй, был одним из тех, чья позиция разбивала все планы санации.

После довольно крупных разногласий и длинных словопрений Сикорский все же задержал Пашкевича при себе, а дабы ублажить санацию пошел на компромисс назначив на пост командующего польскими войсками в Сирии полковника Станислава Копаньского. Последний, в соответствии с общим санационным лозунгом «хватай все, что удастся лишь бы заполучить в свои руки как можно больше руководящих постов» с удовольствием принял назначение. Хотя этот офицер отнюдь не был обязан карьерой связи с легионами а во Франции вел себя скромно и в политической жизни не играл сколько-нибудь заметной роли однако старые санационисты, знавшие, какую должность он занимал до сентября, считали его своим: ведь полковник Копаньский был в свое время начальником оперативного отдела в штабе маршала Рыдз-Смиглы.

Замещение высших должностей «организовывалось» следующим образом: какой-нибудь генерал или полковник вербовал себе офицеров, обещая им различные должности или повышение в звании. Собрав таким образом вокруг себя некоторое число офицеров, клюнувших на его приманку, он под аккомпанемент санационной рекламы, выдававшей его за хорошего организатора, назначался командиром дивизии или полка. Через несколько месяцев такой командир снимался с должности так как оказывалось, что он никуда не годится, а на его место приходил новый, опять со своей фалангой верных и преданных.