Николай Прокудин - Рейдовый батальон Страница 163

Идем на ощупь, но довольно быстро. Жить хочет каждый! Ноги гудят, ноют… Но надо идти. Осталось всего девять километров. Вскоре показалось далекое зарево и взлетающие в воздух всполохи. Так артиллеристы и минометчики создавали подсветку окрестностей, стреляя «факелами». Термитные заряды медленно опускались на парашютиках, озаряя склоны ущелья бледным холодным светом, а далекие заснеженные вершины высокогорья в это время блестели изумрудными отблесками.

Горы, как седые великаны, угрюмо нависали над нами и давили на психику. Создавалось ощущение, что они отсюда выдавливают непрошенных гостей, как бы говоря: «Уходите, вы тут чужие! Отправляйтесь домой!»

Нас, оголодавшихся и еле передвигающих ноги, радостно встретил и бросился обнимать зам по тылу Головской. Саня, недавно ставший майором, в последнее время округлился еще больше. Пока батальон воевал, он опять заметно увеличился в размерах. Его бы в горы загнать пару разочков, жирок растрясти. Но зам по тылу на такое мое предложение месяц назад заявил: «Только вертолетом туда и обратно, и по возвращению сразу орден. Кроме того, двойную порцию пайка! Для меня величайший подвиг, что я до сих пор не сбежал из батальона на склады, в бригаду обеспечения!»

Головской ворковал над ухом комбата:

— Василий Иванович! Обед и ужин подать сразу или чуть позже?

— Подожди, Саша! Сейчас доложу Губину, вернусь — тогда и накрывай на стол.

Я, было, хотел сесть с Чухвастовым и быстро перекусить чего-нибудь вкусненького, пока комбат ходит по начальству, но и про меня не забыли. Посыльный вызвал с докладом в «политорган». Он располагался в автоклубе-кинопередвижке. Там в тесноте сидели замполит номер два (Муссолини), парторг, пропагандист и начальник клуба. Со всех сторон посыпались вопросы, требования об отчете, докладах, списках…

В результате, когда я вернулся, ужин закончился, а что осталось из еды, то давно остыло. Давясь холодным пловом и застывшим гуляшом, я размышлял о парадоксах жизни. Тут сейчас сидишь и высказываешь неудовольствие по поводу плохой кухни, а ребята уже и такого не попробуют! Их везут в цинковых гробах. Радоваться нужно жизни, каждой ее минуте, любой мелочи. Постоянно. Ведь жизнь дается человеку только раз. А если ее прожить, бурча от недовольства, в злобе, в зависти, то лучше и не жить вообще. Солнце светит — хорошо, птички щебечут — отлично! Звезды мерцают — прекрасно!

Комбат, проверявший готовность рот к маршу, ворвался в кунг и громко крикнул:

— Комиссар! Сколько в тебя лезет? Хватит жрать! Через пару минут начало марша. Ест и ест, а все худой. Ходи в туалет через раз! Задерживай пищу в организме.

— Издеваетесь, Василий Иванович! Если бы я как Головской от бачков с кашей и гуляшом не отходил, я бы толстел. А так, что в желудок попадает, через пот и выходит. В туалет можно по три дня не ходить, причина не в этом. Заброшенная в желудок пища перерабатывается в энергию.

— Шучу я, шучу. Доедай и садись на БМП. С кем поедешь? На первой машине я и Чухвастов. Ты, если не наелся, можешь в замыкании отправиться с Вересковым.

— Вот и хорошо! — обрадовался я. — Не надо давиться, спокойно доем.

Вересков пребывал в своем излюбленном состоянии легкой меланхолии.

— Ну, как самочувствие, Никифорыч? В горы больше ни ногой? — спросил он меня с выражением вселенской печали на лице.

— Это точно. Никогда больше! Ни за что! По крайней мере, в этом году! Хватит! В отпуск, домой, в деревню!

— А-а-а. Я думал, ты психанул и получил нервный срыв. А ты ничего, молодцом держишься. Отпуск — это хорошее дело. Отдохнешь, нервишки в каком-нибудь санатории подлечишь. Развеешься и обратно, опять на убой.

— Ну, что вы так мрачно. Нельзя с таким настроением воевать. Больше оптимизма! Вам осталось всего полтора года.

— В свете последних событий остатки моего оптимизма иссякли. Сколько хороших мужиков погибло! Да… А еще эта неприятная история у десантников… — задумчиво произнес майор.

— Что за история? — удивился я. — Не слышал. Рассказывай. — Мы все время в разговоре сбивались с ты на вы и обратно.

— Следствие ведется в полку. На выносной заставе солдаты рыли окопы, расширяли по приказу комдива сектор обороны. Делали новую линию ходов сообщения и наткнулись на чей-то истлевший труп. Рядом автомат. Чей труп может быть у стен заставы? Только своего. По номерку на шее определили, кто это был. Оказалось, года два назад пропал командир взвода, начальник заставы. Солдаты в один голос тогда заявляли, что лейтенант вышел с заставы с автоматом в руках в сторону кишлака и не вернулся. Теперь нашелся… Всех в Союзе вылавливают и под следствие. Взводный был новичок. Начал порядок наводить, с наркоманами бороться, они и убили его. Такая версия у следствия вырисовывается.

Вот судьба-злодейка! Прибыл на войну, а погиб от рук своих же негодяев. Бесполезная, бестолковая война и такие же человеческие трагедии, нелепые и ужасные!

Колонна медленно выползала из Панджшерского ущелья и, дымя двигателями, устремилась к трассе на Кабул. Мы проезжали захудалый кишлак и оборванцы-мальчишки, сидящие на заборах-дувалах, свистели, швырялись камнями, стреляли из рогаток. Солдаты в ответ направляли на них оружие, кидались сухарями, пустыми банками… На выезде из населенного пункта располагались три больших хороших дома, с ухоженными садами. На крышах телевизионные антенны, окна застекленные, дорожки выложены камнем. У калитки стояли девочки в юбочках, блузках и белоснежных платочках и мальчишки, одетые в рубашки и брючки. Ребятня дружно махала нам руками и улыбалась. Эти дети излучали дружелюбие и симпатию к нам.

— Слушай, комиссар! Ответь мне, как укладывается в ваши идеологические каноны то, что нищета нас люто ненавидит, а сытые и хорошо одетые обожают? — спросил насмешливо Иваныч. — Должно быть наоборот! Мы им равенство, свободу, право на землю несем. Счастье обещали… Социализм планируем построить. А?

Я промолчал и задумался. Рано утром я перебрался к комбату, потому что устал от нравственных терзаний зампотеха, его тягостных творческих раздумий и усталых вздохов. Так и самому загрустить недолго. Теперь я «попал под удар» философствующего комбата. Что сказать? Сам не знаю. Но ради того, чтобы эти девочки ходили в школу и могли жить без паранджи, я готов еще немного повоевать с религиозными шизофрениками.

— Может быть, дети увидят новую цивилизованную жизнь на своей земле? — продолжил комбат размышления вслух. — Заставили ведь мы своих мусульман из среднеазиатских республик жить по нашим законам…

— Василий Иванович! Но чтоб их заставить, пришлось с басмачами воевать двадцать лет! Сколько народу погибло за эти годы! — воскликнул я.

— А думаешь, мы сейчас мало истребили? Пройдет лет десять и добьем всех недовольных. Заставим улыбаться при встрече с «шурави» не только днем, но и ночью. Отобьем желание держать в руках оружие. Смотри, какая военная мощь сконцентрирована! Не можем не заставить!

— То есть заставим быть счастливыми и загоним штыками в социализм?

— Загоним! Может, не в социализм, но в рамки государственного устройства такого общества, какое мы определим! — решительно воскликнул Подорожник. — Комиссар, эти речи должен не я толкать, а ты.

Я задумался. Н-да! Дорога к счастью по горам трупов. А надо ли это аборигенам? И как их спросишь? Моя-твоя не понимай. Твоя-моя не узнавай. Они для нас все на одно лицо, а мы для них. Обитаем на одной Земле, а образ жизни, словно мы с разных планет!

Подорожник из полевого лагеря уехал лечиться в медсанбат и оставил батальон на нас — заместителей. Вересков на все это пожал плечами и сказал:

— Ну что ж, я командую техникой.

Головской тотчас умчался пополнять запасы продовольствия для кухни. Остались я и Чухвастов.

— Вася, придется тебе в горы идти. Я еле живой. Мутит, температура поднялась, ноги в узлы скручиваются. Без бушлата погулял и простыл.

— Никифор, вы что, начальнички, охренели? Я не настоящий начальник штаба, а только временно и случайно исполняю эти обязанности, — попытался убедить в своей правоте капитан.

— А это поправимо. Отдадут приказ, и станешь. Я пойду, доложу в полк о возникшей проблеме. Они крупные военно-начальники с большими головами, пусть принимают решение. Пойдем вместе.

Мы вошли в кунг, где о чем-то беседовали Губин с Масалиевым, и изложили нашу ситуацию. Меня качало из стороны в сторону, лицо горело, ноги и руки дрожали. Губин внимательно посмотрел в мои глаза, окинул меня со всех сторон проницательным взглядом и махнул рукой:

— Хорошо, иди ложись. Без тебя справятся. Дельце легкое, два дня сидеть в горах.

— А кто будет исполнять обязанности замполита батальона? — встрепенулся Муссолини.

— Шкурдюк. Старший лейтенант Шкурдюк. Честное слово не могу! Ну, не сдохнуть же мне в самом деле в этих проклятых в горах! — ответил я с надрывом в голосе, из последних сил пытаясь убедить начальство в своей правоте. И в результате отправился болеть. Поверили.