Лев Савельев - Дом Павлова Страница 17

Жуков высказался и о составе такой группы.

— Дорохов пошлет пулеметчиков, Маркарову я приказал — он даст два миномета с людьми, потом еще из роты бронебойщиков два-три ружья будет. Ну, а остальных, автоматчиков, сами выделяйте. Вам виднее… Но одно, политрук, учтите, — сказал в заключение комбат, — полковник приказал не только занять этот дом, но и удержать его!

Прошло уже немало долгих сталинградских дней, как Наумов командует ротой, но он все еще в прежнем звании политрука.

Вернувшись на свой командный пункт — в помещение со смешной табличкой «Управляющий», — Наумов задумался. «Вам виднее кого послать», — сказал Жуков.

Виднее… А все же откуда взять людей? Поредела, ох как поредела седьмая рота за эту сталинградскую неделю. А пополнения не жди…

Командир роты мысленно пересчитал бойцов — он отлично помнил каждого.

Один взвод занят в развалинах с громким названием «Дом Заболотного». Оттуда брать нельзя. Остальные люди по горло заняты на мельнице. Они без передыху роют землю. Закрепляются. Ведь именно туда, к мельнице, так рвется противник. Нет, оттуда тоже никого не возьмешь!

Наумов еще не знал, что предстоит вынести этой кирпичной коробке, этой «Fabrik», как ее именовали фашисты…

Все же пять автоматчиков выделить удалось. Все они — обстрелянные сталинградцы. Это отличившийся в бою за дом военторга Андрей Шаповалов и его земляк Вячеслав Евтушенко, это веселый грузин с лихими черными усиками Нико Мосияшвили, это молодой узбек Камалджон Тургунов и, наконец, повар волжанин Иван Шкуратов.

Поредела не только седьмая рота. И в других ротах батальона с трудом наскребли людей. Ну кого бы послал командир минометной роты Маркаров, если б ему как раз сегодня не прислали новенького младшего лейтенанта? Алтайский комсомолец Алексей Чернушенко прибыл в полк двадцать четвертого сентября прямо из военно-минометного училища, где он прошел ускоренный курс. Но дело свое молодой офицер знал. И он, что называется, с ходу получил под свою команду два ротных миномета, два «бобика», как их называли солдаты.

Туго было и командиру пулеметной роты Дорохову. У него тоже почти не осталось людей. Но он без колебания выделил взвод лейтенанта Афанасьева. Для этого имелись все основания. Взвод, правда, состоял из одного только пулеметного расчета, но это был расчет Ильи Воронова, а это имя говорило о многом. Да и сам Афанасьев, несмотря на то что Дорохов знал его только три дня, оставлял наилучшее впечатление.

Да, всего лишь три дня прошло как лейтенант Иван Афанасьев выписался из госпиталя. И хотя в армии он с первых дней войны, но так уж сложилось, что воевать ему пришлось еще не так много.

В свои двадцать шесть лет Афанасьев вообще считал, что жизнь у него складывается «не как у людей». В этом его постоянно убеждала и сестренка. Паша хоть и младшенькая, но считала, что должна опекать брата — ведь совсем одни на белом свете остались, с малых лет. А горя они и впрямь хлебнули оба немало. В детстве Ваню влекло к технике. Но жизнь пошла иначе. Ванюша с сестренкой рано осиротели, и стало не до техники — хоть бы прокормиться. Завербовался на стройку. Вначале таскал песок да кирпичи, но скоро приноровился к другому делу: на стенах и потолках будущего сочинского дворца-санатория выкладывал замысловатую мозаику из слюды и разноцветного стекла. Тут сказалось второе влечение — к рисованию.

Работа хотя и приносила удовлетворение, но это все же не машины! Страсть к технике не покидала парня. И в свободное время он ходил на курсы авиамотористов при Осоавиахиме. Потом, уже в армии, стал механиком-водителем. В танкистах Афанасьев и прослужил весь срок. После полковой школы он, уже помощник командира взвода, участвовал в освобождении Западной Белоруссии.

Когда началась война и Афанасьева определили в пехотное училище, он (возмутился: «Как так? Ведь я танкист, я воевал!..» Но в военкомате оставались непреклонными. Усталый майор терпеливо разъяснил, что имеется, мол, приказ наркома: пехота решает! Теперь армии позарез нужны грамотные боевые офицеры. Афанасьев побывал в боях, и именно таких надо учить дальше.

Пришлось подчиниться. Почти весь первый год войны — до апреля месяца, он провел в училище, был выпущен лейтенантом, отправился на фронт, стал командиром пулеметного взвода. И в первом же бою — это было под Харьковом — получил девять осколочных ран. В бок, в колено…

А прямо из госпиталя — Сталинград. Правда, колено еще побаливало, но ему как-то совестно было говорить об этом на комиссии. Три дня назад Афанасьев снова получил пулеметный взвод, который состоял из одного-единственного «максима». И прямо с ходу, как и тогда под Харьковом, пошел в бой. Это было в те тяжелые дни, когда противник сильно нажимал на центральном участке. Туго пришлось в том бою. Но зато в этот первый же день новый командир взвода показал, чего он стоит. Даже заслужил похвалу<. В бою он хорошо узнал своих людей и убедился, что расчет ему попался геройский.

И не удивительно. Ведь командир отделения старший сержант Илья Воронов, так же как Павел Демченко, снискал себе славу лучшего пулеметчика.

К стрельбе Воронов пристрастился еще в предвоенные годы у себя, в Орловской области, в сельском осоавиахимовском кружке. Колхозному парню больше всего пришелся по душе «максим». А осенью 1940 года, когда настала пора идти на действительную службу, допризывник уже умел с повязкой на глазах разобрать и быстро собрать пулемет.

Понятное дело, его зачислили в пулеметную роту. И чуть ли не в первые дни Воронов продемонстрировал свое искусство, чем немало удивил не только новобранцев, но и видавших виды командиров. Тогда-то он и получил свое первое поощрение — внеочередную увольнительную на целый день. К зависти товарищей, молодой солдат совершил увлекательную прогулку по чудесному закарпатскому городу Черновцы, где стояла часть.

Об удивительном молодом солдате прослышали в полковой школе. Стали его вербовать:

— Пойдешь к нам? Офицером будешь…

— Пошел бы, да грамоты маловато.

А откуда было взяться той грамоте, когда учиться больше трех зим не пришлось. Одиннадцати лет, лишившись отца, Илюха остался за старшего мужика в бедняцкой семье. Батрачивший всю жизнь отец обзавелся только при Советской власти землицей в лошаденкой, да почти не попользовался ими. Не выдержало здоровье, подорванное непосильным трудом. С самых ранних лет Илюха стал зимой уходить в Донбасс на строительство железной дороги. Так что было не до учебы.

И ничего с полковой школой не вышло.

Но все же в сержанты Воронова произвели — уж больно хорошо знал он свое дело. И с успехом стал обучать новобранцев.

Продолжал он готовить пулеметчиков и после начала войны. А когда просился на фронт, его и слушать не стали. Просто перевели в запасный полк.

— Начальству виднее, где вы нужны, — коротко отрезал политрук, когда сержант пытался обжаловать этот перевод.

Воронов хмуро опустил глаза.

— Да пойми ты, парень, — политрук перешел на неофициальный тон, — в бою, как ты там храбро ни действуй, стрелять будешь только из одного пулемета. На два не разорвешься. А тут — если научишь, скажем, сто человек, то я по фашистам одновременно сможет палить сотня пулеметов. Вот и соображай, где ты Родине полезней — тут или на фронте?

Довод политрука казался неотразимым, приходилось соглашаться, но через день-другой Воронов снова вырывал из школьной тетрадки листок бумаги, чтоб вновь вывести непослушными буквами очередной рапорт.

Однажды — это было уже в запасном полку — после еще одного такого рапорта, написанного пусть не по всем правилам орфографии, но зато от чистого сердца, Воронова отправили наконец о маршевой ротой на фронт.

Но и тут ему пришлось заниматься все тем же: обучать бойцов пулеметному делу. На том участке Юго-Западного фронта, куда он попал, стояло длительное затишье, лишь изредка прерываемое боями, о которых в сводках Совинформбюро сообщалось, как о боях местного значения.

Он чувствовал себя каким-то раздвоенным. Воронов понимал, что обучение бойцов — это ведь тоже для фронта. Но в то же время оставалось чувство неудовлетворенности. Он должен сам, только сам пойти в бой.

И случилось так, что свое боевое крещение он получил в знаменательный день, когда отмечалась двадцать четвертая годовщина Красной Армии. Этот первый бой навсегда остался в его памяти. 23 февраля 1942 года пулемет поддерживал вылазку стрелковой роты. Двоих из расчета Воронова убило, двоих ранило, и он один остался за своим безотказно действовавшим «максимом», продолжая поддерживать стрелков, пока те не продвинулись вперед.

После этого боя батальон простоял в лесу еще три месяца, и все эти месяцы Воронов продолжал обучать пулеметчиков. Но мысль о товарищах, которых он потерял в первом бою, не покидала его.