Анатолий Баюканский - Заложницы вождя Страница 17

— Ну, как тебе этот узкоглазый?

— О чем ты говоришь? — У Эльзы екнуло сердце, надо же такому случиться: только что подумала об этом Каримове, этот неприятный человек обещал узнать про мать, погладил ее по лицу, правда, потом психанул, раскричался, стал страшным и противным.

— Да не строй ты из себя девочку, — укорила Анна, она была старше и многоопытней, — я же все сразу поняла: этот сибирский Зигфрид, предок Ермака, глазами ощупал тебя и раздел, как старый развратник, он обратил чувственный взор на прелестное детское личико, не неоформившиеся груди. Неужели и правда ты ничего не поняла? Тебе пошел семнадцатый годок, пора разбираться в мужских взглядах, угадывать их желания. Клянусь, ты Каримову сильно приглянулась. — Анна помолчала, потом вдруг огорошила Эльзу. — Я бы пошла к нему в постель за лучшую долю, чем здесь, а ты?

— Стыдно! Как тебе не стыдно даже говорить об этом? — вспыхнула Эльза, от слов старшей подруги загорелось лицо. Поняла: Анна говорит не о себе, дает понять, что может с любой из них случиться. Эльза готова была кричать, возмущаться, убеждать Анну, что та ошиблась, но у самой в душе стыли льдинки страха. Почему-то Каримов именно ее выделил из массы молодых и по-своему привлекательных немецких женщин, куда больше подходящих к его возрасту, чем она. И выбор начальника не сулил Эльзе добра. Недаром всю дорогу от станции до «Сиблага» она истово молила Бога, чтобы их мимолетная встреча оказалась последней. И сейчас, чтобы хоть немного развеять сомнения Анны, сказала: «У начальника тысячи и тысячи женщин, зачем я ему, стриженный наголо, мосластый, как ты говоришь, немецкий волчонок?».

— Тут ты права, — неожиданно легко согласилась Анна, — несчастных женщин, русских, украинок, немок, евреек, насильно загнанных войной в Сибирь, хоть пруд пруди. Я не сомневаюсь: многие из них готовы за кусок хлеба, за «гвардейский талон» на все, но… вспомни немецкую пословицу: «Мельник любит ксендза, сын мельника ксендзову дочку».

Анна тяжело вздохнула, подняла воротник осеннего пальто, поежилась.

Мороз пробирал до костей, спину холодило, а грудь и живот грело. Уходить из этой тиши и безлюдности не хотелось. В бараке, на ходу, в колонне, да и в цехе ссыльные все время на людях, поговорить откровенно, отвести душу не с кем да и опасно. Толстая Маргарита, недавняя продавщица сельпо в их колхозе, предупредила соседей: «В бараке заметила несколько незнакомых женщин. Возможно, это — подсадные утки, «стукачи». А здесь, в котельной, можно было вдоволь наговориться. — Эта проклятая война, — вновь заговорила Анна, — уничтожит нравственные начала, люди уже уподобляются зверям. Мы хоть в тылу, а на фронте… Представляешь, что там делается? Тысячи смертей, страшные пытки, насилия, газовые камеры, лагеря. Хотя… в газетах писали только про немецкие концентрационные лагеря, но наш «Сиблаг» тоже не парк культуры в городе Энгельсе. Правда, я думаю, у фашистов лагеря почище, порядка в них больше да и кормят, уверена, не как скотину.

— Говори да не заговаривайся! — обидчиво воскликнула Эльза. — Фашисты это фашисты, изуверы, разве можно сравнивать?

— Мне отец перед войной рассказывал: когда был заключен договор о ненападении между Германией и СССР, организовали обмен опытом между гестапо и НКВД, отец знал это точно, он, помнишь, был начальником милиции. Вот и научились друг у друга. А мы, дурочки, по букварю зубрили: «Мы не рабы, рабы — не мы». Теперь кто мы с тобой, ответь?

— Умоляю, Анна, замолчи, пожалуйста! — Эльза закрутила головой: нет ли поблизости вохровцев. Всегда считала себя смелой девчонкой, бывало, специально сворачивала с асфальтированной дороги, возвращалась домой через кладбище, закаляла волю, чтобы хоть немного стать похожей на героев — челюскинцев. Но когда осенним днем в отчий дом пришли суровые люди из энкеведе, ничего толком не объяснив, приказали спешно собираться, в душу ее вошел страх и поселился навсегда — липкий, непереходящий, убивающий чувства и мысли. С тех пор Эльза стала панически бояться военных, милиционеров, прохожих, соседей по бараку, капитана Кушака, вохровцев, а уж одно упоминание о войне, о фашистах приводило ее в трепет. — Пошли в барак, Анна, — затеребила подругу, нас могут хватиться, да и кипяток остынет. Подумать только, завтра пятнадцатое ноября, а мороз, как на крещенье, жаль, украли у меня теплую шапочку, этот платок ее не заменит.

— Глупышка, не шапочку у тебя украли, — затаенно-горячо выдавила Анна, — веру нашу в справедливость украли, жизнь порушили. Как ты не можешь понять: мы попали под удары всесокрушающего Молоха, живыми нам отсюда не выйти. Все время ругаю себя: почему не дала деру там, в Энгельсе, во время погрузки в эшелон. Хотела ведь, но…

— Поймали бы тебя, Анна, в тюрьму посадили бы. — Эльза еще раз оглянулась. Из-за угла барака показался вохровец с винтовкой в руке, видно, забеспокоился.

— Ну, уж нет, не поймали бы. Затаилась бы у знакомых, потом стала бы пробираться к Сталинграду, к немецким войскам.

— Зачем?

— Всю жизнь мечтала хоть краешком глаза увидеть родину предков, наш фатерлянд.

— Как ты можешь? Сейчас же замолчи! Мне страшно! Это же настоящее предательство. — Эльза с испугу закрыла ладонью собственный рот, будто бы не Анна, а она сама изрекла фразы, за которые могут расстрелять в два счета. Стоит только подслушать их разговор и… Даже у входа в барак висит плакат, на котором суровый мужчина в буденновском шлеме, приложив палец к губам, призывает всех к молчанию. Об этом же предупреждает лаконичная надпись: «Будь бдителен! Враг подслушивает!». Эльза почувствовала, что вся дрожит. Славу богу! Ни друзей нет рядом, ни врагов. Из-за туч выглянула луна, пролила призрачный свет на ровные прямоугольники бараков. Пугающая, давящая грудь тишина стояла вокруг, лишь изредка, возле заборов с колючей проволокой, по-старинному негромко перекликались часовые. И Эльзе показалось: «Вся советская страна, которую она так горячо любила, осталась где-то позади, по ту сторону Урала. Отсюда, до самого Тихого океана, не имея границ, простирается таинственный, опутанный колючей проволокой, окруженный внутренними войсками и зверями-вохровцами «Сиблаг»…

АГЕНТ ЦЕЦИЛИЯ

Агент НКВД Цецилия, она же капитан военной контрразведки, с душевной радостью включилась в разоблачение вражеской агентуры. Ее абсолютно не смущало, что вокруг тяжко жили и мучились ее единокровные женщины. Цецилия привыкла быть беспощадной к тем, кто посягал на ее вторую Родину. Ее отец — старый антифашист, эмигрировав в Советский Союз после прихода Гитлера к власти, внушал: «Дочь моя, сколько будет сил, борись с людьми, носящими коричневые повязки». Уже в спецшколе НКВД Цецилию многократно отмечало командование за бескомпромиссность и твердость характера. На фронте ей совсем не было страшно, даже по-своему интересно. Главное, что воюет с Гитлером, самым ненавистным врагом, пристрастно допрашивала захваченных «языков», лично дважды переходила фронт, добывала нужные сведения, выдавая себя за сотрудницу магистра, вела передачи по громкоговорящей связи, как тогда говорили, «на разложение войск противника». И когда Цецилию вызвали в Особый отдел фронта и предложили выполнить специальное задание наркома внутренних дел, она не раздумывала. Самолетом была отправлена в Москву. Один из заместителей Наркома подробно рассказал о предстоящей операции в Республике Немцев Поволжья. Что же там произошло? Оказалось, что до сведения органов НКВД на местах доходили слухи о том, что в Поволжье готовятся достойно встретить фашистов, возможно, даже попытаются ударить в тыл Красной Армии. С целью проверки этой версии в ряд населенных пунктов Республики ночью были выброшены ложные немецкие десанты — сотрудники НКВД были обмундированы в немецкую форму, в каждой пятерке один говорил по-немецки. И что же? Жители хуторов и поселков не выдали «диверсантов» властям, не сообщили куда следует, мало того, укрыли врагов от чужих глаз. Узнав об этом, товарищ Сталин приказал выселить предателей в Сибирь и Среднюю Азию, подальше от Волги, что и было успешно проведено. Она ни на йоту не усомнилась в правдивости рассказанного генералом. Немцев выселили, однако главарей и явных пособников фашистов выявить так и не удалось. Вот почему она, агент НКВД, особо доверенный сотрудник СМЕРШа, оказалась в бараке бывшего «Сиблага», расположилась на нарах рядом с новоявленными подружками — Маргаритой, Анной, девчонкой Эльзой, старостой барака, бывшим директором средней школы фрау Ряшке…

Цецилия забеспокоилась, приподнялась на локте: дневальные Анна и Эльза пошли за кипятком и до сих пор не вернулись в барак. Такие мелочи ее не касались, но Цецилия возмутилась в душе: «Куда смотрят эти полусонные вохровцы? Да и Кушак хорош, бродит где-то». Хотела спуститься с нар, но… распахнулись двери, и с клубами пара появились ее новые «подруги».