Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает Страница 17

Старший лейтенант Фрейер собрал членов партии на совещание. Повесив на задней дверце бронетранспортера карту района учений, он коротко обрисовал политическую обстановку в Европе, а затем перечислил, какие силы НАТО противостоят армиям Варшавского Договора.

Далее Фрейер сообщил членам партии, что в последних маневрах НАТО в общей сложности участвовало более миллиона человек и что военное руководство блока исходит из того, что в результате возможного внутреннего кризиса в одной из социалистических стран возникнет очаг напряженности, который блок НАТО попытается использовать для внезапного начала войны, чтобы в короткое время захватить стратегическую инициативу и достичь своих агрессивных целей. Фрейер более подробно остановился на этих целях, рассказал о многочисленных попытках стран — членов НАТО спровоцировать внутренний кризис в ГДР и других социалистических странах. И только после этого старший лейтенант перешел к дивизионным учениям.

Когда Шанц подошел к собравшимся, он увидел, что слушают Фрейера не только члены партии. Даже солдаты, стоявшие у бронетранспортера, придвинулись поближе.

— Вы меня поняли, товарищи? — спросил Фрейер. — Вы должны знать, и не только вы, но и все солдаты в роте, что успех учений зависит от каждого из нас. Если кто-то этого не поймет, то все наши усилия могут оказаться напрасными. Конечно, это трудная задача, и бывает очень неприятно, когда ты объясняешь, а кто-то недоверчиво ухмыляется тебе прямо в лицо. Однако не следует сдаваться. Мы ни на кого не собираемся нападать, но если все-таки придется воевать, то мы должны нанести такой удар, чтобы враг не смог опомниться.

Шанц понял, что здесь ему нечего делать. Он запишет в свой блокнот лишь новую фамилию — Фрейер. Этого старшего лейтенанта нельзя упускать из виду. Уходя из роты, полковник Шанц думал о том, что солдаты, возможно, уже позабыли о встрече с Бредовом, а служба продолжается. На первый план выдвигаются более важные дела. Так иногда бывает и дома. Родители все еще спорят между собой из-за детей, а сами дети давно забыли и о полученном ими выговоре, и о том, по какому поводу возникла в семье ссора. В хорошем настроении полковник Шанц направился к своей машине.

Глава 3

Фридерика сидела в большом глубоком кресле с мягкими подлокотниками и высокой вогнутой спинкой. Оно стояло у нее в комнате уже три года. Фридерика поставила его в нишу за печкой, куда уместился еще и коричневый сервант. Сидя в своем любимом кресле, девушка всегда чувствовала себя уверенно, словно кто-то сзади подошел к ней и ласково положил руки на плечи. Это ощущение связано у нее с давним воспоминанием. Когда-то ее так же оберегали и утешали, но она уже не помнила, кто это был: мать, бабушка или отец. Воспоминания далекого детства всплывали в ее памяти только в связи с этим креслом, которое стало для нее чуть ли не одушевленным. Иногда Фридерика, входя в комнату, приветствовала его, а иногда даже разговаривала с ним.

Это кресло ей подарили родители подруги по работе. У них оно стояло в сарае, и они собирались его разломать, но знакомый столяр починил кресло, а Фридерика подобрала для него нарядную обивку — бежевую ткань с листьями и цветами.

Почти у каждого предмета в этой комнате была своя история, и каждый из них имел к Фридерике большее отношение, чем если бы он был просто куплен ею или кем-то подарен ей.

Тот же столяр смастерил для нее сервант. Он сделал его через две недели после кресла и пригласил Фридерику к себе, чтобы вместе с ней подобрать для его окраски цвет лака.

Когда Фридерика была маленькой, она любила заходить в столярную мастерскую. В резком запахе свежих опилок и в свернувшейся, будто от боли, стружке ей чудилось что-то возвышенно-печальное. Лежащие всюду гладко оструганные доски, рейки и бруски казались удивительно чистыми. Здесь совершалось таинство последнего умирания деревьев, совершалось легко, безболезненно. А вот пилу Фридерика не любила. Как только ее зубья впивались в дерево, оно, как казалось Фридерике, испуганно вскрикивало. У каждого дерева свой голос: у березы он более чистый и звонкий, чем у сосны; у дуба более глухой, чем у ясеня. Каждый из этих криков заканчивался дрожащим, скорбно-монотонным пением пилы, которая словно знала, что разрушает нечто монолитно-цельное.

Когда Фридерика три года назад зашла в столярную мастерскую, там было тихо-тихо. Солнечные лучи косо пробивались через покрытое пылью стекло, освещая все мягким желтоватым светом. Столяр, мускулистый мужчина лет сорока, стоял перед футляром от старых часов, в котором он хранил книгу учета, квитанции заказов, счета и прочие записи. Он стоял к Фридерике спиной, обнаженный до пояса. На нем был синий фартук, концы завязок которого свисали сзади с шеи и на поясе. Перед ним высился ее сервант, длиной метра два и шириной около метра, сколоченный из прочных ясеневых досок с красивыми прожилками. Ножек у него еще не было, он покоился на плоской подставке, отчего больше походил на сундук. Фридерика подошла к серванту и положила руку на холодное, немного запыленное дерево.

— Ну как? — полюбопытствовал столяр и будто забыл про нее на какое-то мгновение.

Затем он повернулся лицом к Фридерике, посмотрел на нее, и она сразу же поняла, что это «ну как?» относилось вовсе не к серванту. Быстрым движением правой руки он развязал узлы фартука на шее и на поясе и бросил его на верстак. В таком виде столяр показался девушке еще более сильным и крупным. Она смотрела на него и почему-то пыталась представить себе, что бы почувствовала, если бы он вдруг прикоснулся к ней, если бы его широкие, отвердевшие от постоянного обращения с деревом руки дотронулись до ее лица, шеи, груди, если бы его круглое лицо с мясистым носом неожиданно прижалось к ее плечу, припудрив его мелкими опилками. Фридерика заметила, что на верстаке лежало несколько одеял. Столяр медленно подошел к ней, поднял руки и стал расстегивать ее пальто. Он действовал умело и быстро, а Фридерика не двигалась. Только когда столяр запустил руки ей под свитер и дотронулся до груди, Фридерика схватила одну из реек, прислоненных к стене, и ударила ею столяра со всего маху по рукам. Он громко вскрикнул. Она увидела, как на руках у него проступили красные полосы, опять почувствовала себя свободной и через мгновение оказалась на улице.

Спустя несколько дней у входной двери позвонили. Двое незнакомых мужчин внесли сервант. В нем Фридерика нашла кисточки, бутылки с олифой, банку с лаком и составленную столяром инструкцию по окрашиванию. В том же конверте лежал счет, на котором столяр написал несколько слов, желая ей всего доброго, а в самом низу, в графе «Цена», приписал: «Извините».

Теперь справа от серванта на стене висела скрипка. Ее лакированная поверхность отдавала теплым блеском. Полтора года назад эту скрипку Фридерике подарили родители на день рождения. За несколько недель до этого в Доме Национальной народной армии выступал оркестр из Берлина. Официантки коллективно отправились на этот концерт. Что было первым номером программы, Фридерика не помнила. Зато осталось в памяти, как после антракта один солист протискивался вперед между плотно сидевшими музыкантами. Скрипку и смычок он держал высоко в правой руке, как плывущий по реке солдат свое оружие. Скрипач приехал из Ленинграда. Это был высокий полный мужчина, с короткой шеей и гладко зачесанными назад темными волосами. Все это, как и плотно облегавший фрак, делало его похожим на большого пингвина. Фридерика и ее подружки еще посмеялись над этим музыкантом: ему больше подходило играть на барабане. Но вот он поднес скрипку к мясистому лицу, положил подбородок на темную деку, глаза его сузились, взгляд показался отсутствующим, и скрипач неподвижно застыл на некоторое время рядом с пультом дирижера.

Когда оркестр заиграл, солист так и не пошевелился, казалось, он пребывал в нерешительности, Фридерика не выпускала его из поля зрения. Наконец она увидела, как он, не изменив положения, начал играть. Послышалось несколько негромких, осторожных звуков, будто скрипач настраивал свой инструмент. Постепенно он вроде бы подобрал мелодию и заиграл в полную силу. Фридерику сразу же захватили эти звуки. Радостные и печальные, они отозвались в ее душе нежностью и болью. Она удивлялась тому, с какой потрясающей легкостью этот человек играл на своем хрупком инструменте. Да и сам он совершенно преобразился. Казалось, он вытянулся, стал легким и подвижным, как и музыка, которую он играл. Концерт продолжался, и Фридерике все больше нравился скрипач-виртуоз, а главное — его самозабвенная игра.

Когда концерт закончился, она не стала аплодировать, а быстро прошла в гардероб, накинула пальто и выбежала из клуба. Ей хотелось побыть одной. После такой восхитительной музыки она не могла слышать голоса людей, их беззаботную болтовню и смех, сидеть в кафе в густом табачном дыму и гвалте, смешанном со звуками танцевальной музыки.