Дмитрий Холендро - Чужая мать Страница 17

Поспешность не помешала ему заметить, что у нее были большие, донельзя черные глаза. Именно про такие обычно говорят «цыганские», но в тех сияет если не надменность, то гордость, а эти были переполнены добротой.

— Ну? — спросила она. — Чего?

— Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты... — ответил он. — Простите, если не к месту... и поэтому пошловато... Ничего более подходящего не могу придумать.

— Да и это не вы придумали.

— Что верно, то верно. Согреться хочу, — он передернулся, будто продрог, а она развела руками:

— Мы закрылись! Пусто!

За изогнутым стеклом буфетного прилавка действительно не было ничегошеньки.

— Я умру, — серьезно сказал он.

— Вы алкоголик?

— Нет, — обиделся он, мрачнея.

— Ужас как боюсь алкоголиков, — доверчиво призналась она и, потянувшись, заглянула за Костину спину.

Вокзал и ночью — обиталище. На дальних скамьях, подогнув ноги, спали обутые люди, но перед закрытым буфетом не было никого, и Костя грустно обронил:

— Я один.

— Садитесь, — она махнула рукой на столик в темном углу прибуфетного пространства, но он не сел, а шагнул за ней к той самой двери, в которую постучал и за которой оказалась комнатка, забитая всякими ящиками.

А еще в ней белел глянцевый шкаф, ну точно такой, как у них с Таней дома, на кухне.

Добрая девушка или совсем молодая женщина, у которой муж мог быть каким-нибудь расторопным работником железной дороги, достала из шкафа кусок колбасы, чуть длинней огурца, и соленый огурец к ней и потрясла над головой слежавшимся пирожком, напоминающим по размеру ботинок, по крайней мере детский.

— Холодный!

— Я люблю.

Голова у нее была причесана виртуозно, как на картинке, витки волос, тоже черных, держались, не падая. А в руке наконец блеснула бутылка. Когда все встало и легло на столик, он опять подумал, что это неправда, и хотел сказать: «Как в сказке!» — но она опередила:

— Повезло вам! Подружка едет, Тамара, детская кличка у нее — Том Сойер... Я и задержалась после работы, чтобы повидаться. Ой, уже и поезд!

За окнами повеяло шумами и запахами приближающегося локомотива, девушка рванулась с места, но Костя поймал ее за руку:

— А как вас зовут?

— Юля. А вас? Отпустите меня, Костя. Я сейчас вернусь.

— Жду.

— Вы сообразительный... И симпатичный, — добавила она.

В институте некоторые девушки считали его даже красивым, то есть удавшимся природе, он об этом не думал и не заботился, что есть, то и есть. Длинное лицо, чаще всего разочарованное — по давним причинам. Сейчас оно, если глянуть в зеркало, еще больше удлинилось, потому что похудело, сплющилось, и на щеки подковами легли ранние, но глубокие морщины. И уши стали заметнее торчать врозь. Тем ощутимей коснулись ласковые слова. Их давненько уж вымели из домашнего обихода. Как сор из комнат.

Говоря по совести, больше всего он хотел, чтобы Таня поняла, как ему скверно. Вот сейчас нальет себе побольше и выпьет. А ведь ему это даже противно. Отчего он забрел сюда? От одиночества. Жуткая это штука, Таня. Казалось, что со всякой бедой буду к тебе бежать, к кому же еще? Как же это получилось, что вдруг он здесь?

И сейчас же припомнилось, как однажды, после ночной смены, он явился домой навеселе. Чересчур громко хлопнул дверью, я в тот же миг в коридоре возникла Таня с полуголыми плечами, на ходу влезая в халат.

— Пьяный?

— У нас на печке газовщик оказался именинником, ну, позвал, мы и пошли, человеки же, и мастер — не автомат...

Он объяснял, а она гвоздила его холодными глазами.

— Еще раз придешь таким... Ты придешь — я уйду!

— Танечка... Первый раз!

— Мне не нужно второго... Пьяный муж. Не ждала!

И ушла — правда, пока в комнату, но сказано было так, что он понял — ее не остановит даже Мишук. Таня — женщина с характером, несгибаемая. Металлург.

Но ведь и он металлург из семьи почетного металлурга! Как назло, его это не радует и не вооружает. Неужели и правда, он был рожден для другого? Об этом лучше не думать. А почему? Сколько ты будешь прятаться от себя, Костя?

Мучительно стало — самое время напиться, чтобы ни на что не отвечать себе.

Он плеснул в стакан и выпил залпом. И тут же весь сморщился. И, повертев головой, проглотил изо рта остатки, потому что выплюнуть было некуда. Вот тебе и отвел душу.

«Слушайте, какое хамство!» — едва не закричал Костя на весь вокзальный зал среди ночи. И вскочил из-за столика. И запетлял вокруг, не в силах успокоиться. Ну почему это даже приятным людям, а буфетчица Юля сразу показалась ему такой, нельзя верить? Возмутительно. Даже бесчеловечно! Вода! Обыкновенная вода!

Он покосился на дальние двери, где еще проходили какие-то редкие фигуры с чемоданами. Ночной поезд оставил в их городе совсем немного пассажиров, и уже донеслись в зал звуки его отхода. Ну, сейчас вернется она, эта самая Юля!

Костя снова заходил, уговаривая себя: «Не злись! Не превращай происшествия в посмешище».

Память возвратила к ночи, когда впервые пришел домой нетвердой походкой. На именинах у газовщика пилось. Все думали — за именинника, а его подгоняли мысли о своем. Рассказать бы тогда Тане все, но она уже закрыла за собой дверь. Таня! Родная! Неужели он считает ее родной только от нужды иметь на земле родного человека?

Проводив жену взглядом, Костя направился в кухню, сдернул с гвоздя гитару и попел без голоса, лишь шевеля губами, а играл, не касаясь струн. Наверно, смешно это выглядело, но чего не бывает с человеком, отгороженным от мира толстыми стенами?. А что он пел? Не помнит...

— Плывем от счастья? — спросила Юля, подходя. — Привет от подружки.

— Доброго ей пути, — ответил Костя и переставил бутылку на столе поближе к Юле. — Вода.

— Пе... пе... пере... — она боролась со смехом и даже опустилась на стул, чтобы ей было легче, — перепутала! Не нарочно, Костя, честное слово... Ой! А ключ уже охраннику отдала.

— А это куда? — Костя показал на нехитрый набор посуды.

— В буфет засуну. Чепуха! Что же делать?

Костя пожал плечами.

— Не хотела! — повторяла Юля, прижав ладонь к груди. — Представляю, как вы... — и она опять залилась. — Я ж сказала, что боюсь алкоголиков. Не того, что заденут там, оскорбят... Я такому отвечу! Мне смотреть страшно!

С ее смехом проникло в душу забытое тепло.

— Ты специально эту бутылку держишь? — спросил Костя. — В борьбу включилась?

— Есть такие, что и не замечают...

— Ну да?

Таня, которая умела смеяться празднично, любила смеяться, теперь жила в тишине. А Юля все качалась, доставая лбом до столика, и каждый раз, откидываясь, не забывала поправлять волосы. Ее затейливая прическа не разрушалась.

Они хохотали оба, и это сближало их, а десять минут назад он мог бы об заклад побиться, что разругает буфетчицу.

— Ты молодец, Костя. Заходи завтра... — она глянула на него и добавила: — Если хочешь... — И вдруг выпрямилась, и остатки смеха смахнуло с ее раскрасневшегося лица без следа, а большие черные глаза стали еще больше. — Отчего это ты, Костя, даже ночью ищешь проклятую бутылку? Тянет? — спрашивала она с той озабоченностью, которая не знает подделок. — Что стряслось, Костя?

И как ударило. Сколько ждал этого вопроса от Тани, а услышал от чужой женщины, ночью, на вокзале. Сидя напротив, она подперла кулачками подбородок и ждала ответа, не торопя. Таня всегда спешила...

— Понимаешь, — сказал он, — начинать надо издалека, отсюда не видно... С детства...

— Ну, и начинай!

А он вдруг испугался никому не нужной откровенности, брови стянуло накрепко.

— Долгая это, в самом деле, песня, Юля! А коротко — обрыдла мне моя жизнь!

— Батюшки! Жизнь?

— Ну, работа, — поправился он. — Это одно и то же.

— Нет, разное, — возразила Юля, — Если жизнь — это конец, а работу можно и переменить. Ты что делаешь-то?

— Доменный мастер.

Юля стала разглядывать его, онемев и не понимая. Шутит? Доменным мастером стать в их городе мечтал и будет мечтать не один мальчишка. Он догадался, о чем она думает, и сказал:

— Сам себя презираю...

Никто им не мешал. Настала минута откровенности, редкая, но самая интересная в жизни.

— Кем же ты хотел стать? — спросила Юля.

И столько заинтересованности было в ее словах, столько доверия к нему, что он лукаво шепнул ей, словно они, маленькие, делились тайнами:

— Художником.

— С детства? Учился рисовать?

Она была неглупой и ничего не пропускала мимо ушей. Костя кивнул. А Юля быстрее закачала головой, так, что длинные серьги заплескались под ушами.

— Не знаю, что и сказать...

— Ничего и не скажешь, — улыбнулся Костя.

— Жена у тебя ласковая?

— Жена у меня и умная, и ласковая... Потрясающая у меня жена! — ему честно хотелось восторгаться своей Таней.