Владимир Тюрин - Слушать в отсеках Страница 18

Слева впереди на носовых курсовых углах из-за горизонта, как будто прямо из воды, начала вспучиваться макушка острова Угрюмого. Остров, словно огромный гранитный сторож, охраняет вход в Багренцовую бухту. Со стороны моря он неприступен: прямо от уреза воды до макушки метров на триста вздымаются совершенно отвесные сиренево-серые стены. Их покрывают частые морщины. Это за миллионы лет, отделяющие наши дни от того времени, когда в результате каких-то вселенских катаклизмов огромная глыбища откололась от материка и превратилась в остров, вода, время, студеные ветры избороздили гранит глубокими трещинами. У подножия острова круглый год безумолчно стонут волны. Плоская вершина его, как и береговые сопки, поросла пестрым ковром мхов и трав. Но с воды этого разноцветья не видно, и поэтому остров оставляет впечатление мрачное, нелюдимое, и по праву назвали его когда-то Угрюмым.

Однако люди давно прижились здесь. Со стороны материка, от которого остров отделяет неширокий пролив, склон не столь крут, и по нему пробили дорогу-бережник. Она сначала ровненько бежит вдоль берега, а затем поворачивает в гору и петляет до самой макушки острова. По ней, хотя и с трудом, автомашины добираются до верха. Здесь в годы войны стояли батареи береговой обороны, а теперь — наблюдательные посты.

— До точки погружения десять минут хода, — доложил по переговорке из центрального поста штурман.

— Есть. Дайте команду: приготовиться к погружению. Геннадий Васильевич, проверьте, пожалуйста. — Березин было ринулся к люку, но его за руку ухватил Радько.

— Подождите минуточку, Березин! Извините, товарищ командир, но я задержу старпома. — Он достал из кармана кителя конверт и передал его Логинову.

Тот изобразил на лице недоумение, затем неподдельный интерес, спросил для приличия: это, мол, что, какая-нибудь вводная? — хотя от Шукарева он знал о содержимом конверта. Прочитав записку, подписанную начальником штаба флота, в которой говорилось, что с этого момента он считается «убитым» и в командование лодкой вступает Березин, Логинов передал ее старпому. Березин быстро пробежал ее глазами, уловил смысл написанного, и в его голове мелькнула (какой же старпом не мечтает стать командиром?!) радостная мысль: «Ну держись, Генка! Вот оно! Началось!» Он справился с охватившим его ликованием, перечитал еще раз вводную, теперь уже спокойно и вдумчиво, и поднес руку к пилотке:

— Разрешите приступать, товарищ командир?

— Давайте действуйте. Я «убит». — Логинов спустился вниз, и через несколько мгновений в отсеках по трансляции зазвучал его голос: — Товарищи подводники, мы приступаем к выполнению нашей учебно-боевой задачи по преодолению зоны противолодочной обороны. Прошу соблюдать в отсеках максимальную тишину. С этой минуты, согласно вводной штаба флота, в командование лодкой вступает старший помощник капитан третьего ранга Березин. По всем вопросам прошу обращаться к нему… — Щелкнул выключатель трансляции, и штурман тут же доложил Логинову:

— Товарищ командир, мы в точке погружения. — Логинов не обратил на Хохлова никакого внимания, будто и не слышал его. Штурман удивленно помолчал, а затем вновь повторил: — Товарищ командир…

Логинов перебил его:

— Вы что, не слышали, что я «убит»? — и указал пальцем вверх.

Штурман хлопнул себя по лбу.

— Простите, товарищ ко… капитан второго ранга, — поправился он. — Привычка. — И теперь уже крикнул в переговорку: — На мостике, пришли в точку погружения!

— Есть! — Даже переговорная труба не могла скрыть радостного возбуждения Березина. — По местам стоять, к погружению! — зычно скомандовал он.

Часто заквакал ревун, громкоговорящая связь разнесла по отсекам команду, и невольно у каждого из моряков напряглись нервы. Невозможно равнодушно слушать боевой сигнал, не испытывать волнения, когда над твоей головой смыкаются океанские волны и ты видишь, как глубиномеры начинают отсчитывать метры воды, отделяющие тебя от солнца, голубизны неба, жизни. Даже у бывалых подводников в эти мгновения душа сдвигается с места. А что же говорить о Феде Зайцеве, у которого это погружение было первым в жизни?

Когда он был еще мальчишкой лет восьми-девяти, у них в колхозе строили новую ферму, и то ли для кормораздатчика, то ли для вентиляции привезли и свалили рядом со стройкой длинные трубы из листового железа. Пацаны долго мудрили, как бы приспособить эти трубы для игр, и додумались пролезать сквозь них. Федя, чтобы доказать всем, что он не трус, полез первым. В самой середине трубы он, зацепившись за что-то штанами, застрял, испугавшись, начал дергаться туда-сюда, еще плотнее застрял и начал взывать о помощи. Пацанве только того и надо было: она с веселыми воплями принялась бегать по трубе, стучать по ней палками, кулаками, камнями. Федя от навалившегося на него ужаса начал задыхаться и потерял сознание. Обошлась ему та труба дорого: пролежал он в больнице больше трех месяцев с тяжелым нервным потрясением и на всю жизнь обрел стойкий страх перед замкнутыми пространствами — панически боялся вновь задохнуться.

Совершенно непреодолимым, драматически жутким для него испытанием был обязательный в учебном отряде выход через торпедный аппарат в легководолазном снаряжении. Ведь это была все та же труба диаметром чуть больше полуметра и длиной восемь метров. Да еще заполненная водой! Все остальные ребята из его смены разок-другой проползли сквозь сухой торпедный аппарат, быстренько приноровились и бестрепетно забирались в узкую его горловину. Когда в аппарат их ложилось четверо, задраивалась задняя крышка, курсанты включались в водолазные дыхательные аппараты, труба заполнялась водой, открывалась передняя крышка, они друг за другом выползали в бассейн и выплывали на поверхность. Вот и все! Просто и совсем не страшно!

Но это для кого как. Федя только влезал в трубу по пояс, как сердце начинало беспорядочно трепыхаться, и тяжкое удушье схватывало его за горло. Под общий смех он с ужасом на лице стремглав вылетал из аппарата. Инструкторы сначала кричали на него, ругались, пытались пристыдить, но потом поняли, что заставлять Федю лезть в аппарат — занятие совершенно безнадежное. Он панически боялся этой трубы.

Один из водолазных инструкторов, пожилой мичман свирепой наружности, с черным от татуировок торсом, однажды оставил Федю после занятий в учебном корпусе, посадил рядом с собой, обнял за плечи и попросил:

— Расскажи, сынок, что тебя так пугает. Я вижу, у тебя что-то было в детстве… Не бойся, расскажи…

Федя разрыдался горькими облегчающими слезами и поведал мичману, всхлипывая и сморкаясь, про трубу и про то, как он чуть не отдал в ней богу душу.

Больше залезать в аппарат Зайцева уже никто не пытался заставлять. Ему зачли ЛВД (легководолазное дело) и без этого упражнения. Опытные инструкторы мудро рассудили, что ставить Зайцеву двойку будет себе дороже: по начальству затаскают. А доведется ли ему на флоте спасаться через торпедный аппарат или нет — бабушка надвое сказала. Кому-кому, а уж им-то было хорошо известно, что подводников, которым удалось в годы войны спастись из затонувшей подводной лодки таким вот манером, можно пересчитать по пальцам.

Учебный зачет Федя получил, а вот жизненный перед самим собой он не сдал. Не смог переломить страха. Долго казнился Федя. И долго еще, лежа по вечерам в койке, воображал, как он геройски мигом проскакивает эту распроклятую трубу, а ночью просыпался в холодном поту — опять задыхался.

И вот сейчас, когда над головой гукнули клапана вентиляции, когда за бортом загудел выходящий из цистерн воздух, когда на смену качке и шуму волн пришли покой и гулкая тишина, Феде стало жутко до тошноты, он явственно почувствовал, как ему перестало хватать воздуха, закрыл глаза, и ему показалось, что он холодеет и куда-то проваливается. Но это был всего лишь какой-то миг. На его плечо легла рука.

— Ты чего это, Федор Мартынович? Ну-ка, гляди веселее. С первым погружением тебя. — Негромкий ободряющий голос старшины Киселева напомнил Феде того мичмана из учебного отряда, и у него защипало глаза.

Старенький каботажный сухогруз «Кемь» шел в порт с пустыми бочками для рыболовецких побережных колхозов. Кроме того, в его трюмы была загружена всякая промысловая всячина — сети, тралы, кухтыли, бобинцы и сотни ящиков с шампанским. Планирующие торговые организации в центре считали, что жители никак не могут обходиться без шампанского. Удивляться было нечему: за неимением другого местные выпивохи раскупали его ящиками. Спрос рождал предложение, и создавалось впечатление, что именно здесь проживали самые тонкие ценители искрящегося напитка. Поэтому и затоваривали «шампузой» из расчета по ведру в год на душу населения вне зависимости от пола, возраста и склонности к выпивке. Замкнутый круг вращался бесперебойно, и «Кемь» только и знала, что развозила круглый год миллионными тиражами эту веселящую душу продукцию.