ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА Страница 18

Женщинам на войне было тяжелее всего. Они чувствовали себя женщинами, хотели оставаться ими, хотя и выполняли поистине мужскую работу. Но ведь они также хотели любить, сочетаться бра­ком, иметь детей от одного-единственного мужчи­ны. А здесь тысячи солдат уверяли их в своей люб­ви. И они уже не верили больше в любовь. Массы людей задавили отдельные личности, одиночки по­теряли свое значение. И женщине казалось, что все мужчины на одно лицо. Никаких исключений, ника­ких серьезных чувств от своих пациентов они уже не ждали, не верили ни в какое искреннее движение сердца. Иногда что-то просыпалось в них, они ста­новились нежными и ласковыми, но затем убежда­лись, что перед ними не любящие существа, а по­хотливые животные. Они чувствовали в каждом сло­ве этих солдат скрытую жадность, в каждом вздохе только фальшивые стоны. Таким образом, они дела­ли для себя критические выводы и не находили в сердцах солдат никакого отклика. И чувствовали, что в этом мире никто не ценит их девственности. Вероятно, они цеплялись еще за аристократиче­скую маску госпитального врача. Но если они и меч­тали о дорогом часе свидания с ним, то в конце кон­цов испугались бы. Маска быстро слетела бы с его лица, а разочарование девушки стало бы еще более горьким.

Я не отвечал ей. Моя зародившаяся было лю­бовь к этой ночной медсестре сразу же погасла по­сле этих ее признаний. Я не был уверен, что она могла бы исключить меня из этой массы похотливых самцов.

Итак, девушки и женщины на войне теряли все, что было им дорого и ценно. Их жизнь теряла смысл, когда они убеждались, что все их искрен­ние чувства сталкивались с обманом или гасли пе­ред страхом, который внушали им лица противопо­ложного пола. Не было никого, кого не затронула бы эта война.

Я ехал далее в Нойбранденбург. Так проходило мое возвращение домой. Все лето я наслаждался

свободой, много читал и писал. После моего уволь­нения по болезни получил отпуск и остался дома. Но меня не оставляла мысль о возможной в ближай­шее время третьей отправке на восток. До тех пор пока война продолжалась, надо мной по-прежнему нависла неизвестность, новая возможность ока­заться наедине со смертью. Ничто не заканчива­лось, пока я получил лишь передышку, но она дела­ла мою жизнь еще тяжелее. Все пути вели в ночь.

ЛИТОВСКИЙ ЛАНДШАФТ

Война продолжалась, и мо­ему паломничеству еще не пришел конец. Я вновь отправился в мое русское путешествие и не снимал с себя маску солдата. Каждое возвращение домой было для меня подарком, как если бы я на время сумел избежать большой опасности. Мое пребыва­ние на родине было только отсрочкой, последним обедом приговоренного к смерти. Россия не отпус­кала меня.

Я снова ехал навстречу зиме и в центр этой вой­ны. Медленно, но верно приближался к Ржеву, ибо так хотела моя звезда. Я уже испытал ад зимней войны, и моя новая поездка заставила меня вновь надеть старую маску. Менялись роли, но в своем су­ществе я так и не стал ни мудрецом, ни монахом.

Бог по-прежнему был для меня чужим. Я искал его только при самой срочной необходимости, но не руководствовался ненавистью, презрением и да­же любовью. Таким образом, моя участь вела меня к той границе, где поджидали опасности, близость смерти и боль. Но в то же время это обновляло мою душу. Снова и снова начало и конец моего паломни­чества привели меня к тому месту, где начиналась и кончалась жизнь...

Варшава. Мы ждали приказа к маршу. Дни и но­чи проходили в безделье среди чужих людей и в чу­жой стране.

Мы неторопливо прогуливались по улицам. Пар­ки и роскошные здания соседствовали с маленьки­ми угловатыми переулками, казармами и руинами. Универсальные магазины, простые и богатые церк­ви с золотыми шпилями перемежались с покосив­шимися домами, крохотными тавернами, трактира­ми, кофейнями и обителями старьевщиков. На вит­ринах рядом с мишурой лежали ценные украшения. Нищие, чистильщики обуви и солдаты плотной тол­пой передвигались по улицам. Стройные красивые женщины, лица которых знали косметику, и ухожен­ные девушки часто встречались нам на пути. Вече­ром мы посещали варьете или трактиры. Там мы вдыхали атмосферу и колдовство большого города. Страстные танцовщицы раздевались на сцене и са­дились к нам на колени в тончайших пеньюарах. Мы пили сладкие вина, слушали захватывающую музы­ку, наблюдали за богатыми, элегантными, настро­енными на мирный лад гостями и легче познавали душу народа, чем в сверкающем кабаре среди пре­зрительных декадентов или игроков в карты, сидя­щих среди столиков и рассуждающих об искусстве. Мы не понимали польских песен и пародий и чувст­вовали себя безродными туристами, не имеющими никаких корней, попутчиками в этом современном мире. Когда мы возвращались домой, девушки и женщины предлагали нам свои услуги буквально за кусок хлеба. И наши любовные приключения состав­ляли смысл этого отдыха, подаренного нам перед войной.

Литва. Наш поезд шел среди холмистого осен­него, октябрьского, ландшафта. В таинственной и грустной красоте лежали бледно-зеленые и корич­невые поля. Лиственные леса умирали в красном и золотом опьянении, а тусклая сосна вытягивалась в серое небо. Меланхолия и печаль охватили нас. Но мы любили относительную красоту этого мира.

Просто проходила жизнь.

Красивые деревеньки сгрудились у холмов, де­ревянные домики стояли среди невзрачных садов, у желтых рек между чистеньких улиц, кладбищ, руин, редких елей и березок. Такие поездки приносили нам радость.

Луга и пастбища окружали дунайскую крепость, возвышавшуюся на фоне вечернего неба. Все это проходило мимо нас, и можно было только попы­таться удержать эти красоты в памяти. Мы знали мир и все же всегда оставались в нем только гостя­ми, не принимая участия в жизни людей, дыхании земли и в бытии всего того, что появлялось и исче­зало вокруг нас. Витебск, Смоленск, Вязьма, тысячи деревень и поселков оставались только картинами на фоне нашего бесконечного пути.

Духи войны снова оказались у власти. Пустота, одиночество, ожидание своей участи и готовность к смерти преследовали нас. Мы уже не думали о необ­ходимости нашей поездки, предвидя, что эта авантю­ра скоро печально кончится для нас всех. Мы думали только о безумии войны, преступлениях, совершае­мых в жизни нашего поколения, и больше не гадали, как решат нашу судьбу звезды. Наша жизнь была каким-то промежутком между жизнью и смертью.

Так мы оказались на позициях под Ржевом30.

РОЩА ПОД РЖЕВОМ

Окопы

Кратковременные дожди и прохладные дни говорили о наступлении осени. В низинах собиралась желтая вода, зеленая тина обозначила территорию болота на всем простран­стве близ Ржева. Ольха, сбросившая листву, оказа­лась в болоте, с сосен и берез капала вода, гряз­ная, растоптанная трава прижалась к земле. Тем­ные от грязи ручейки текли по мокрым улицами. Земля набухла от влаги, и при каждом шаге сапоги погружались в нее. Грязная вода лилась на нас, ко­гда мы задевали ветви елей. Выйдя из палаток, мы отправились на передовую, чтобы занять окопы пе­ред деревней Табаково и лесной опушкой.

Очищали обувь от корок глины и тины, и в тяже­лых сырых сапогах медленно тащились по грязи. Все было пропитано влагой, в том числе одежда и хлеб. Ржавчина покрыла винтовки. Солнечные дни чередовались с ночными заморозками и выпадаю­щим снегом. Наступал сезон дождей, а мы не имели никакого убежища.

Окопы мы нашли заболоченными и частично за­топленными. Во временных бункерах и примитив­ных стрелковых укрытиях отовсюду капала вода. Ло­

шади, запряженные в повозки, падали, а они были ценнее солдат. Мы стойко несли все невзгоды и оживали в своих воспоминаниях, мечтая о возвра­щении домой. Постепенно привыкали к окопной жизни, как будто бы ничего не изменилось с про­шлого года. Такая же грязь и слякоть.

Только ландшафт был покрасивее. Кустарники ольхи, болотистые поляны и холмы с небольшими рощицами открывали перед нами какую-то груст­ную красоту и идиллическую отстраненность от все­го мирского. Мы снова проникали в тайну русской земли.

Больше уже не было никаких маршей, ночевали мы в избах и амбарах. А там, за окопами, вообще не было ни домов, ни конюшен. От Табаково остались только обгоревшие бревна, кирпичи, заброшенные огороды с замерзшими овощами, отдельные осины и грязные улицы. Бревна и доски служили нам для сооружения бункеров.

В основном наша жизнь шла в стрелковых око­пах. Бруствера защищали нас от огня легких ми­нометов, походные печи давали мало тепла. Дрова солдаты находили где-нибудь поблизости. Умыть­ся было негде, а походные кухни привозили еду только в сумерках, останавливаясь в отдаленном овраге. Почти ежедневно кого-либо убивало или ра­нило. Однако мы умели сохранять хорошее на­строение и старались держать себя в норме. Опас­ность стала будничной, и вылазки уже не казались такими страшными. Душа приспосабливалась к сво­ей участи.