Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая Страница 18

В те дни Алексеев написал отчаянное письмо в Киев, во французскую миссию, которая была передаточным пунктом в России по связи с остальными империалистическими государствами Антанты, подготавливавшими военную интервенцию.

«…Донская область была избрана мною для формирования Добровольческих армий, как территория, достаточно обеспеченная хлебом и входящая в состав, казалось, очень сильного своими средствами и своими богатствами юго-восточного союза.

Я рассматриваю Дон, как базу для действия против большевиков, зная, однако, что казаки сами не желали идти вперед, для выполнения широкой государственной задачи водворения порядка в России. Но я верил в то, что собственное свое достояние и свою территорию казаки защищать будут и тем обеспечат безопасность формирования и время для обеспечения новых войсковых частей, но я ошибся.

Казачьи полки, возвращающиеся с фронта, находятся в полном нравственном разложении. Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. Они не желают сражаться даже для защиты собственной территории. Они глубоко убеждены, что большевизм направлен только против богатых классов — буржуазии, интеллигенции, а не против области, где сохранился порядок, где есть хлеб, уголь, железо, нефть.

Уже 26 ноября 1917 года мы вынуждены были бросить в бой под Ростовом своих 400 человек, ас 12 января этого года мы бросили в бой все, что подготовляли. Мы не можем получить материального снаряжения и патронов, так как все наши сообщения с Румынским и Юго-западными фронтами отрезаны сильными по числу большевистскими отрядами. Мы могли бы уйти на Кубань. Но и Кубанское войско выдерживает натиск большевизма только при помощи добровольческих частей, так как кубанские казаки нравственно разложились.

Простой взгляд на карту подскажет, что Кубань не может служить доходной базой для будущих действий. С уходом туда мы надолго отсрочим начало решительной борьбы с большевизмом… Вот почему, изнывая в неравной борьбе за Дон, мы не отказываемся от борьбы. Но силы неравны, и без помощи мы будем вынуждены покинуть важную и в политическом и в стратегическом отношениях территорию Дона, к общему для России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно, но безнадежно добивался согласия направления на Дон, если не всего чехословацкого корпуса, то хотя бы одной дивизии. Это было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшее формирование Добровольческой армии. Но, к сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и Полтавы, а мы теряем территорию Дона. Сосредоточение одной сильной дивизии с артиллерией в районе Екатеринослав — Александровен — Синельниково уже оказало бы косвенную нам помощь, хотя бы в виде далекой угрозы тылу большевистских войск. Получив обеспечение с Запада, мы могли бы нанести мощный удар большевизму в других направлениях и покончить местную борьбу в нашу пользу.

Быть может, еще не поздно, через несколько дней вопрос может решиться бесповоротно не в пользу Дона и русских интересов вообще. Уход добровольческих частей из Донской области ухудшит общее положение и уменьшит шансы борьбы с большевизмом…»

Письмо получили, но союзные державы отделались молчанием. Боевое содружество распадалось. Союзники скептически выжидали ощутимых результатов борьбы на Дону и пока воздерживались от помощи. Величайшая биржевая спекуляция, война, скоро должна была принести бешеные дивиденды, а капиталы, брошенные сейчас в Россию, могли погибнуть. Молчание Антанты отнюдь не объяснялось напряжением усилий, которые должны были сломить Германию. Могла же она в период не меньшего напряжения посылать в союзную Россию корабли и подводные лодки, огромное количество снаряжения. Валялись же в портах Архангельска и Мурманска свыше двух миллионов тонн неиспользованных военных материалов.

Союзники пока еще не верили в успехи русских крамольных генералов и боялись, что помощь не принесет процентов. Позже, когда мятеж воспламенится, союзные державы, наверстывая упущенное, станут поддерживать ранее отвергнутых, бросятся подливать в пламя горючее, пытаясь как можно выгоднее спекулировать кровью обманутых казаков Дона и Кубани…

Ростов шатался. Добровольческая армия ночью покинула город. Окраинами, по глубокому снегу, вышли части. Корнилов уходил пешком вместе со всеми.

По Ростову ударили отряды красного Дона, на Куба-: ни генерала также ожидало худое. Слухи — казачество поддерживает большевиков. Сердце «избавителя» ожесточалось.

У Аксайской на льду Дона линия переправляющихся обозов и войск.

Начиналось мятежное кочевье.

Гурдай, прибывший в Ростов по поручению кубанского правительства, невольно очутился в числе отступавших. Вместе с ним Карташев. Они ехали на тавричанской бричке, запряженной двумя выносливыми метисами-дон-чаками. Бричка была завалена чемоданами, узлами, мешками с зерном и даже наспех сорванными портьерами. Портьеры оказались наиболее кстати. Генерал завернул замерзшие ноги. Во время переправы пришлось оставить повозку и двигаться возле нее, по мокрому снегу. Лед потрескивал — казалось, вот-вот разойдется. С того берега горланили артиллеристы, спускавшие батарею. Гурдай заторопился, промочил ноги. Карташев сидел в повозке, покуривал. Табак приятно щекотал в носу.

— Разрешите папироску, — попросил Гурдай.

Карташев повернул свое бледное лицо, окаймленное черной бородкой.

— Вы ж не курите, — удивился он, доставая портсигар.

— Соблазнили.

Замерзшие пальцы не повиновались. Карташев удобнее встряхнул портсигаром, генерал зацепил папироску. Так же неумело стал прикуривать, сопя и чмокая губами.

— Хочу наблюдать жизнь через дымок, — сказал он.

— Да, сейчас через дымок лучше, — согласился Карташев.

Запряженная сытой парой споро идущих лошадок, минуя обоз, проехала рессорная тележка. Ее сопровождала группа конных офицеров. На тележке, надвинув шапки, сидели два человека, крепко ухватясь за поручни. Тележку водило из стороны в сторону.

— Торопятся, — сказал Карташев, — в голову торопятся. Кто это?

— Алексеев.

— Разве? Не узнал.

Карташев приподнялся, но тележка уже втиснулась в промежуток взводных колонн впереди идущей роты полковника Кутепова.

— Теперь трудненько узнать Алексеева, — вздохнул Гурдай, — а не так давно сам государь император с ним советовался.

Продрав облака, появилось солнце. С полей тянулись сырые и одновременно сладкие запахи трав и земли, просыпающейся для великого дела плодоношения. По полевым дорогам неизвестные гости шли нарушить покой этих дремотных предвесенних пространств.

У станицы Ольгинской передовую колонну встретили конные дозоры сторожевого охранения. По змейке колонн и обозов передали:

— Отряд Маркова в Ольгинской.

Напряжение, вызванное появлением всадников, сменилось радостным чувством. Марков не завяз в Ростове и сумел пробиться на соединение с Корниловым, перейдя Дон у Батайска.

В Ольгинской Корнилов лихорадочно переформировывался. Кроме того, не забывая основной цели организации, он нарядил своих эмиссаров в Сибирь и Заволжье.

В Ольгинской Корнилов собрал на совещание командный состав армии. Маршрут неясен. Новочеркасск уже сдан. Походный атаман Попов, выведший из Новочеркасска две тысячи всадников и две конных батареи, проявлял понятное упорство в нежелании принять план Корнилова — идти на Екатеринодар. Попов не желал покидать пределы Дона и советовал двигаться в обширные степи Задонья, в район зимовников.

Зимовники — становища донских табунов — не имели достаточного количества жилищ, топлива, провианта. Мало того, в зимовниках армии угрожала западня — с одной стороны весенний Дон, а с другой — железная дорога Батайск — Царицын и бронепоезда противника.

Гурдай, приглашенный на совещание, видел задумчивое лицо Корнилова.

Алексеев уже высказал свое мнение и тихо переговаривался с Лукомским, который недавно пережил арест в Гуляй-Борисовке при попытке пробраться к Екатерино-дару. Лукомский уверял — Кубань кишит красногвардейскими отрядами, казачество поддерживает Советы. Алексееву невыгодна информация Лукомского, он сторонник кубанского варианта. Он оживился, когда Гурдай поднялся и горячо пообещал командующему активную поддержку населения.

— Он ничего уже не знает, — сказал Лукомский, наклоняясь к Алексееву, — он слеп.

Марков энергично доказывал, что надо идти туда, где больше большевиков. Ему хотелось драться. Маркова уныло оглядывал Романовский, которому была непонятна и эта запальчивость и нерешительность командующего. Уже однажды Корнилов отменил ранее принятое решение. Попов объяснял Корнилову преимущество удаления в степи.

— Казачество еще не проснулось, — говорил он, — мы не знаем его настроений. Мы должны переждать время. Казаки поймут и позовут пас. Тогда мы их освободим. У меня значительный отряд, но мои люди не уйдут из пределов родного края.