Андрей Пржездомский - Секретные объекты «Вервольфа» Страница 18

Вскрикнул старик, ойкнул от обжегшей щеку боли Рольф. В повисшей после взрывов и стрельбы тишине было слышно, как, поднывая, плачет ребенок.

— О, мой Бог!.. Избавь меня от врагов моих! Защити меня и мое дитя от восстающих на меня! Избавь меня от делающих беззаконие, спаси от кровожадных! — всхлипывая, запричитала женщина.

— Э-э-э! Да тут баба! — раздалось снаружи.

По лестнице послышались осторожные шаги, и через мгновение в проеме двери появились фигуры советских солдат. Разгоряченные боем, готовые к немедленному подавлению любого сопротивления, потные и грязные, но лихорадочно возбужденные, они, держа перед собой оружие, всматривались в сумрачные очертания подвала.

— Вот они, «фрицы»! Наложили в штаны от страха! Вставай! Но-о! Хох! Гитлер капут!

Немцы медленно поднялись с пола. Оба солдата подняли руки вверх, всем своим видом показывая, что считают для себя войну законченной и сдаются в плен. Из рваной царапины на щеке Рольфа текли струйки крови. Она капала на форменную куртку, оставляя грязно-коричневые разводы на ткани.

Старик, по-видимому, задетый осколком или срикошетившей пулей, стоял, опустив голову и зажав рукой плечо. Только женщина, беззвучно плача и шепча молитву, продолжала сидеть на полу. Из-под пледа на вошедших русских смотрели испуганные и одновременно любопытные глаза ребенка. Впервые за несколько дней он увидел новых людей в этом сумрачном подвале, людей, которыми его долго пугали и которых он представлял, вероятно, как диких и страшных животных.

Но русские были совсем не страшные. Казалось, что, увидев женщину с ребенком, они сменили злобу и ненависть на некое подобие жалости. Не опуская дула автомата, все еще направленного на обитателей подвала, один из русских проговорил:

— Не бойся, фрау! Вир них шисэн![62] Война капут!

От русских слегка разило водочным перегаром, смешанным с запахом дорогих духов. Похоже, ни женщина с ребенком, ни старик их уже не интересовали. Повернувшись к Паулю и Рольфу, русский с тремя лычками на погонах грозно спросил:

— Оружие есть? Вафэн?[63]

— Найн, найн! — в один голос ответили немцы.

— Хорошо!

Сержант кивнул одному из солдат. Тот, лихо забросив автомат за спину, нехотя подошел к немецким солдатам, брезгливо провел руками сверху вниз, обыскивая их.

— Не! Ничего нет, товарищ сержант!

— А часы, часы есть? Ури, ури![64] — Сержант для ясности показал на запястье.

Оба немца с готовностью расстегнули браслеты и протянули русским желанные трофеи: Пауль — совершенно новые, сравнительно недавно купленные им великолепные часы швейцарской фирмы, а Рольф — свои старые часы, подаренные ему в Польше еще в прошлом году одним офицером.

— Хорошо! Гут! — Русские были явно довольны результатами своей «цап-царап-акции»[65], особенно трофеем, доставшимся от Пауля. — Нихт геен![66] Сидите здесь! Если пойдете наверх — капут! Шисэн! Ферштэен?[67]

Все всё поняли. Русские приказывали пока оставаться в подвале, по всей вероятности, дожидаясь окончания боевых действий в городе и подхода тыловых частей, когда пленных можно будет отконвоировать в места сбора, а местных жителей предоставить самим себе.

Всю ночь наверху были слышны разрывы снарядов и грохот рвущихся бомб. Но это было теперь уже не так близко, как накануне. Похоже, что агония Кёнигсберга завершалась последними конвульсиями сопротивления силам превосходящего противника. Привычные ко всему обитатели подвала тем не менее с нескрываемым ужасом слушали душераздирающий вой «сталинских оргáнов» — мощных реактивных установок, катюш, которые превращали в сплошное месиво последние очаги сопротивления в центре города.

Из книги Отто Ляша «Так пал Кёнигсберг. Борьба и гибель восточнопрусской столицы». Мюнхен, 1958 год

«…B течение всей ночи городской район… находился под тяжелым артиллерийским огнем. Летчики непрерывно сбрасывали бомбы… Весь день шли уличные бои между проникшим сюда противником и бойцами немецких опорных пунктов… Многие опорные пункты ввиду бесперспективности и безнадежности положения, недостатка боеприпасов и перенапряжения нервов выбросили белые флаги…

Руины зданий образовали завалы на улицах и исключили возможность подвижного ведения уличного боя. С каждым часом слабело руководство боевыми действиями, все средства связи были уничтожены… Предоставленные самим себе, защитники опорных пунктов держались, пока еще хватало последних боеприпасов. Бункеры переполнялись ранеными солдатами и гражданскими лицами… В центре города, где у окон подвалов и за каждым углом мог подстерегать выстрел из фаустпатрона, русские танкисты продвигались очень осторожно… Мы никогда не узнаем о героических поединках, которые разыгрывались на улицах города, слишком мало людей уцелело в этих последних схватках…»

Когда наступали минуты затишья, сидящие в подвале немцы прислушивались к голосам наверху, пытаясь уловить настроение расположившихся наверху русских, понять, как складывается обстановка и не возникает ли чего-нибудь такого, что могло бы снова угрожать их жизни. Но русские наверху вели себя на удивление мирно: всю ночь пели песни, смеялись, что-то громко выкрикивали, иногда, правда, постреливали, но, похоже, просто так, для развлечения или устрашения спрятавшихся по щелям солдат вермахта, фольксштурмовцев и жителей города.

Было совершенно очевидно — часы Кёнигсберга сочтены, гарнизон города-крепости разгромлен, советские солдаты, выбивая сопротивляющихся немцев из подвалов и подземных бункеров, становятся настоящими хозяевами того, что было некогда крупным европейским городом. Городом, который еще несколько месяцев и даже недель назад назывался «неприступной крепостью», «алькасаром Восточной Пруссии»[68]. Теперь же он, объятый пламенем, заполненный дымом, заваленный искореженной военной техникой и тысячами трупов, лежал в руинах, как поверженный и смертельно раненный великан, ожидающий своей участи.

К причитаниям женщины и плачу ребенка добавились стоны старика, который теперь уже не звал свою Лотту, раскачиваясь из стороны в сторону, а жалобно поскуливал и время от времени просил пить.

— Старик, потерпи, — тихо проговорил Пауль. — Наступит утро, и ты пойдешь домой…

— Да нет у меня теперь дома! У меня нет теперь ничего: ни жены, ни детей, ни дома, ни моего университета — нашей прекрасной Альбертины. Ведь я же вел семинар на факультете теологии. Барт, Бруннер, Шляейрмахер… Кому все это теперь нужно? Боже! Да умрет душа моя смертью праведников…

— Ладно, старик. Хватит причитать! И без тебя тошно!

Рольф и Пауль отошли в угол комнаты и стали тихо переговариваться друг с другом.

— Слушай, о «команде» рассказывать не надо. У нас вполне приличная легенда для того, чтобы затеряться в этой массе военнопленных. Ты учти — русские идут за нами по пятам. И, если им только дать намек на то, что мы были в «команде», они спустят с нас шкуру. Ты хочешь болтаться на виселице в Смоленске, Борисове или в родной Одессе? Я тоже не хочу!

— Но, Пауль… — пытался возразить Рольф.

— Ты слушай меня. Мы — солдаты вермахта. В наших солдатских книжках записано, что мы — солдаты первой роты триста тридцать второго батальона сто девяносто второго гренадерского полка. Были в боевой группе «Шуберт», сформированной из остатков различных частей. Все будет хорошо! Главное — не трусь!

— Пауль, но я очень боюсь, что они узнают о Борисове и Могилеве. И еще об «объекте»…

— Заткнись! Забудь об этом! Если наложишь в штаны, можешь рассказывать о чем угодно, но только не об этом. Учти! В лучшем случае — они тебя перевербуют, а в худшем… — Он слегка замялся. — А в худшем, как я уже сказал, — виселица или двадцать лет сибирских лагерей, где ты сдохнешь уже на второй год… Правда, в первом случае тебя грохнут сами немцы.

На этом разговор двух ожидающих своей участи пленных закончился.

Под утро канонада прекратилась совсем. Только иногда слышались далекие разрывы да почти не прекращался гул пролетающих самолетов. Но теперь, похоже, они уже летели бомбить Пиллау. В Кёнигсберге, наверное, совсем не осталось для них работы.

Остаток ночи прошел в тревоге, но без эксцессов, которых боялись обитатели подземелья. Больше никто к ним не спускался, а часовые снаружи к утру совсем угомонились.

Из Спецсообщения Управления контрразведки «СМЕРШ» 3-го Белорусского фронта от 27 апреля 1945 года № 2/12658

«В результате проводимых агентурно-оперативных мероприятий среди задержанных советских граждан, находящихся на сборно-пересылочном пункте в гор. Кёнигсберге, Отделом контрразведки „СМЕРШ“ 50-й армии 3-го Белорусского фронта выявлены и арестованы официальные сотрудники „Зондеркоманды 7Б“: