Вильям Козлов - Тайна Мертвого озера Страница 18

Придя в себя, Лепков подумал, что и капитаны, наверное, пишут рассказы да повести… Чего он испугался? Но сердце снова обмерло: вспомнил, что Васька Ершов — это он, паскуда, приволок липового писателя к нему! — говорил, мол, тот уезжает домой…

— Здравствуйте, Кузьма Данилович, — вежливо поздоровался Шорохов. — Вот мое удостоверение, — он протянул красную книжечку с гербом. — Я бы хотел с вами поговорить не о пенсионных делах… — Он сделал паузу, — а об Александре Ильиче Гривакове, который, как говорится, из дальних странствий воротясь, не так давно навестил вас… Полагаю, он не за медом приезжал к вам на светлых «Жигулях»?

Это был, как говорится, удар под ложечку — аж дыхание перехватило, а сердце молотком замолотило в ребра, мысль Лепкова бешено заработала, он машинально вытер испарину со лба: что еще знает сидящий перед ним капитан госбезопасности?..

— Многие ко мне приезжают, даже вы были, — пробормотал он, переводя дыхание.

Неужели конец?! О «графе» ни слова, — он ведь говорил, что скоро обратно в Канаду, виза кончается… Кузьма Данилович думал, что он единственный, кто знает Гривакова, не считая Клавку, но даже она не догадывается о трагедии на Мертвом озере. Есть на свете только два свидетеля: он, Лепков, и Гриваков, остальные погибли в войну — так говорил «граф». И какого черта он застрял на озере? Теперь этот дурацкий акваланг… Не рыбку же он собирался там ловить со своей рыжей кралей? Знает ли этот молоденький капитан КГБ, где сейчас Гриваков? Вряд ли, иначе не спрашивал бы про него…

— О «графе», я вижу, не хотите говорить, — медленно произнес капитан. — Тогда расскажите про Филимона Ивановича Храмцова.

«Знают! — пронеслось в голове пасечника. — Всё знают!» Капитан Шорохов спокойно смотрел на Лепкова, его вопросы попали в точку. Тот больше не смог скрыть свое смятение — лицо стало белым, будто присыпанным мукой, загорелые руки он сцепил вместе, чтобы не так было заметно, как они дрожат.

Долго готовился к этому допросу капитан Шорохов, от него зависело многое, потому что Павел Петрович больше не сомневался, что сейчас лишь единственный человек знает, где скрывается «граф». И этот человек — Кузьма Данилович Лепков. На юге Севастьянов Н. С. и Спирина Л. А. не были. Знал капитан и об этой женщине, о ее «романе» с канадским эмигрантом, известен был номер машины, не хватало лишь самой малости — местопребывания перезрелой парочки!

Из материалов, собранных о Лепкове, стало известно многое такое, о чем Шорохов и не подозревал: в своих заявлениях на пенсию Кузьма Данилович пишет, что находился в партизанском отряде с 1942 года, но к прибалтийским партизанам он примкнул лишь в конце сорок третьего, а где был до этого момента — не указал. Старожилы утверждали, что Лепков в 1942-м и даже а 1943-м еще находился в Клинах… И Павел Петрович сделал смелое предположение, что Кузьма Данилович в год гибели отряда Филина находился именно в его отряде, действовавшем как раз на той самой территории, на которой находились Клины. Это было бы логично. Мог он быть и в отряде Деда, но оставшиеся в живых бывшие партизаны такою не знали. Почему Кузьма Данилович скрыл в документах свое почти двухлетнее «сидение» в Клинах? Могли быть две причины. Первая — он был связан с партизанским отрядом Храмцова, но по каким-то соображениям не хочет об этом говорить. Вторая — Лепков не только знает о трагедии этого отряда, но и способствовал этому, короче говоря, был предателем, наведшим карателей на партизан. А одним из взводов карателей, свирепствовавших здесь, командовал фельдфебель Гриваков.

Таким образом, цепочка умозаключений капитана Шорохова замкнулась на Лепкове и Гривакове.

С этими выводами Павел Петрович познакомил подполковника Рожкова, и тот после долгих колебаний — шутка ли, взять на пушку единственного предполагаемого свидетеля зверств Гривакова! — разрешил беседу. Дело еще в том, что капитан Шорохов был убежден, что только Лепков знает, где находится «граф», не исключено, что помогает ему, хотя не замечено было, чтобы он куда-либо из дома отлучался.

А встретиться в кабинете начальника одного из отделов райвоенкомата навел Шорохова на мысль сам Лепков своим ходатайством о персональной пенсии.

Пасечник сидел на стуле, как на горячей сковородке, и клял себя за жадность: на кой ляд нужна была эта персональная пенсия? Денег и так куры не клюют, а сколько ценностей припрятано! Он сидит здесь, а трудолюбивые пчелки носят и носят с цветов в ульи взяток… Как теперь выкарабкаться из страшной западни? В долгие бессонные ночи представлял он себе, как его на заре — почему-то именно ранним утром он ожидал этого — посадят в «воронок» и увезут… А все оказалось проще: Кузьма Данилович сам пришел к ним! Жадность привела его сюда! Он вспомнил, как все у него оборвалось в груди, когда получил писульку в 1968 году, где «граф» напомнил ему о себе, — ведь принадлежащие им обоим ценности он давно считал своими, а Гривакова в мыслях похоронил… А когда встретились, стал плакаться, что были реформы, от золотишка пришлось срочно избавляться, да и столько лет минуло… Какие у него теперь ценности? Правда, «граф» не стал мелочиться, потребовал всего четыре тысячи и попросил на всякий случай раздобыть паспорт, мол, ежели, Клавка донесла, то его заграничный паспорт уже не спасет. Не исключена возможность, что он надолго застрянет в СССР. Потом, подумав, уцепился за мысль, что если даже КГБ заинтересуется фельдфебелем Гриваковым, то все равно не должны выйти на него, потому что прибыл он сюда законным путем, хоть и под чужой фамилией… Но в глубине души понимал, что все это иллюзии: если уж начнут глубоко копать, то скоро станет им известно, что никакой он не Севастьянов… Может, уже были в Зеленом Бору, в «Лотосе»… Тогда законный путь через границу для него навсегда закрыт! Без паспорта, без денег будет он на старости лет скитаться по медвежьим углам, каждый божий день ожидая разоблачения…

Ох как не хотел Гриваков сюда ехать, будто предчувствовал свою погибель! Бриллианты… Где они? Не могли же в тартарары провалиться…

На днях снова поздно вечером заявился на пасеку — там они договорились встречаться в определенное время, после угона молоковоза Гриваков опасался появляться в Клинах — и потребовал, чтобы Кузьма Данилович срочно съездил в город и приобрел ему костюм, акваланг с заправленными баллонами и остальное снаряжение для подводного плавания. Лепкову пришлось на следующий день звонить на работу сыну — он жил в городе — и просить, чтобы купил все эти причиндалы и сразу же привез отцу. Сын, благодарный за покупку «Жигулей», даже спрашивать не стал, зачем отцу на старости лет понадобился акваланг. Он в точности все исполнил. Рано утром привез здоровенный плоский ящик, упакованный в целлофан черный резиновый, с поролоном костюм. Отец объяснил ему, что это для одного хорошего знакомого, который собрался на юг… И отвалил за снаряжение больше двухсот рублей! Все надежно припрятано на пасеке, сегодня после десяти туда должен подъехать «граф» и забрать…

Кузьма Данилович догадывался, что не для охоты на щук обзавелся Гриваков аквалангом и не ради удовольствия торчит уж который день на Мертвом озере, где и паршивого окуня не поймаешь. Есть там у «графа» свой какой-то интерес… Ради него он, видимо, и приехал сюда.

Капитан предупредил, что чистосердечное признание может облегчить судьбу Лепкова, и спокойно спросил, знает ли Кузьма Данилович, где сейчас находится «граф».

Воля покинула Лепкова, он расслабленно смотрел прямо перед собой, синеватые губы шевелились, сердце покалывало, он вдруг подумал: может, оно и к лучшему — вот сейчас прямо здесь отдать концы?.. От этой мысли аж в пот бросило. Нет, умирать Кузьме Даниловичу не хотелось, лучше бы сдох проклятый «граф„! Принесло его сюда на бедную голову Лепкова! И такая ненависть к бывшему начальнику поднялась в душе пасечника, что он чуть было не выпалил: „Знаю, где «граф“! Берите его, расстреливайте!“ Но ведь тогда расстреляют и его, Лепкова… И он стал темнить, выкручиваться, но молоденький капитан, видимо, обстоятельно изучил его биографию — доставал из папки справку за справкой и фактами припирал к стенке! Сколько лет прошло, о многом сам Кузьма Данилович позабыл…

— Полтора года, с лета сорок первого по осень сорок второго года, вы жили в Клинах, ночами к вам приходили люди — это подтверждают соседи. Кто к вам приходил? Партизаны или каратели? — спрашивал капитан.

— Партизаны, — схватился, как ему показалось, за спасительную нить Лепков.

— Из отряда Филина?

— Не знаю… Я им давал продукты, рассказывал о немцах, которые останавливались в Клинах.

— Почему вы скрыли в документах свою связь с местными партизанами?

Молчание.

— Сколько времени вы пробыли в отряде Храмцова? До его гибели?

Молчание.

— Это вы, гражданин Лепков, навели карателей на лагерь Храмцова, — как из могилы, доносился до него спокойный голос капитана, протянувшего руку за следующим листком из коричневой папки.