Александр Гончаров - Наш корреспондент Страница 18

Серегин посидел еще на камешке, покурил, послушал, как страстно звенят в ночной тишине цикады.

Спустившись с горки, Серегин зашел в редакцию. Все было на своем месте: лысина Кучугуры сияла над талером, хохолок Ники качался над наборной кассой, девушки читали корректуру. Станицын, который в это время обычно не бывал в редакции, сидел за своим столом.

— А я тебя весь вечер ищу. Ты где пропадаешь? — спросил он, увидев Серегина.

— Так, был в одном месте, — неопределенно ответил Серегин. — А что случилось?

— Ты в каком полку встретился с Косиным перед возвращением в редакцию?

— А я с ним в полку не встречался.

— Ну как же, вы ведь вместе приехали?

Серегин объяснил, как было дело.

— Да ты скажи, что случилось?

— Ладно, узнаешь в свое время.

— Ну, вот еще военные тайны! — Серегин увидел, что перед Станицыным лежал вчерашний номер газеты с отчетом о красноармейском митинге. Фамилии выступавших были подчеркнуты красным карандашом.

Едва он отошел от секретарского стола, как всесведущая Марья Евсеевна увлекла его в угол и, испуганно блестя глазами, под «страшным секретом» сообщила, что на отчет Косина поступило опровержение и Станицыну поручено расследовать.

Серегин был еще полон впечатлений от встречи с Галиной и слушал Марью Евсеевну рассеянно, что явно ее огорчило. Не заметив этого, Серегин ушел из редакции мечтать под звездами.

…Когда Серегин уже укладывался спать, возвратились Тараненко, Горбачев и Данченко. Бодрствующий Станицын потребовал, чтобы они рассказали обстановку.

Бои по-прежнему шли за высоту «Черепаха», которая уже несколько раз переходила из рук в руки. Показания пленных — и кое-какие захваченные документы объясняли упорное стремление немецкого командования овладеть этой высотой.

Гитлеровцы рвались к Туапсе. Однако их удар на главном направлении натолкнулся на стойкую, непоколебимую оборону. Тогда они решили пойти в обход. Но для того, чтобы предпринять наступление северо-восточнее Туапсе, требовалось занять «Черепаху», с которой просматривалась горная дорога к морю. Фашисты рассчитывали взять «Черепаху» одним неожиданным ударом, но этот расчет сорвался. Теперь они нервничали, бросая на эту высоту все новые и новые силы. Высота обрабатывалась вражеской авиацией старательно, но малоэффективно. Тараненко рассказал, как в день их отъезда налетело на высоту двенадцать «юнкерсов», которые стали бомбить… немецкие позиции. Тщетно немецкая пехота давала сигналы ракетой: «юнкерсы» улетели только после того, как полностью отбомбились. Защитники «Черепахи» смотрели на эту картину с удовольствием. Вообще же им приходилось очень трудно: командование не могло поставить на защиту «Черепахи» больших сил — для этого пришлось бы оголить другие участки, чего нельзя было делать ни в коем случае. Поэтому борьба была неравной: один батальон, да и то не полного состава, против двух вражеских полков. Дело не раз доходило до рукопашной, в которой наши бойцы и офицеры показывали чудеса храбрости. На сержанта Кравцова напало сразу четыре автоматчика: одного он застрелил в упор, другого оглушил прикладом, третьего ударил штыком. Четвертый прострелил из автомата Кравцову ноги. Кравцов упал на колени, но, собрав последние силы, метнул в автоматчика винтовку со штыком, будто копье, и сразил врага.

Командир взвода рассказал Тараненко о политруке Казакове. В рукопашном бою немцы окружили Казакова, хотели взять его живьем. Командир взвода видел опасность, угрожавшую политруку, но помочь не мог: он сам отбивался от наседавшего противника. Уже после боя один боец сказал командиру взвода, что видел, как окруженный немцами Казаков бросил себе под ноги ручную гранату. Что было дальше, боец не знает, так как сам был оглушен взрывной волной, а когда очнулся — политрука уже не было видно…

Горбачев предупредил Серегина:

— Вечером никуда не отлучайся — будет партийное собрание.

Серегин пытался выяснить, в котором часу, но Горбачев почему-то затруднился назвать точно время. Не сказал он и какой вопрос будет обсуждаться, но Серегин сообразил: произошло что-то неприятное, потому что Горбачев был мрачен и Станицын сидел за своим секретарским столом хмурый, как туча. К вечеру коммунисты редакции собрались в доме, где жили Станицын и другие. Не было редактора. Горбачев объявил, что Макаров в политотделе и должен приехать с минуты на минуту. Ждали довольно долго. Уже стемнело. Горбачев зажег две коптилки и вышел на крыльцо. Вблизи отфыркнулась легковая машина, послышались голоса. Горбачев куда-то в темноту отрапортовал:

— Товарищ бригадный комиссар, коммунисты редакции явились на партийное собрание.

Из темноты прозвучал резкий голос с чуть заметной хрипотой:

— Здравствуйте.

Бригадный комиссар, начальник политотдела армии, войдя в комнату, сел на койку Станицына и снял фуражку, обнажив выпуклый лоб и редеющие, зачесанные кверху темные волосы.

Горбачев открыл собрание. В президиум выбрали Тараненко — председателем, Серегина — секретарем.

— На повестке дня у нас один вопрос, — объявил Тараненко, — проступок коммуниста Косина.

«Вот оно что!» — подумал Серегин. Неприятный холодок пробежал у него по спине. Он украдкой глянул на Косина. Виртуоз факта сидел, опустив голову. Жирные плечи его обвисли, поникшая фигура выражала высшую степень раскаяния. «Разжалобить хочет», — подумал Серегин.

Тараненко дал слово для сообщения Горбачеву.

— В нашей газете была опубликована полоса — отчет о красноармейском митинге в полку Королева, — сказал Горбачев. — Полосу сдавал инструктор отдела информации коммунист Косин. На другой день после ее напечатания комсомольцы полка Королева прислали в политотдел армии письмо, в котором выражали возмущение по поводу того, что редакция исказила факты: все выступления, опубликованные в полосе, были не на митинге, а на полковом комсомольском собрании. Проверка подтвердила правильность письма комсомольцев. Сам Косин признал, что, сдавая полосу, он сознательно поставил рубрику «На красноармейском митинге».

Горбачев говорил холодно и почти бесстрастно, закругленными книжными фразами, но выдержать до конца тон объективного докладчика не смог.

— Это не мелкая ошибочка, — с неожиданной силой выкрикнул он, — это не опечатка, которая говорила бы о недостаточной внимательности и некультурности редакции, хотя таких ошибочек у нас не должно быть. Нет, это — искажение факта, известного сотням людей. Весь полк Королева знает, что было комсомольское собрание, а не митинг, как написано у нас в газете. Хорошую славу создал Косин редакции в полку Королева, да не только в полку — во всей дивизии, во всей армии!

«Как некрасиво, как скверно», — думал Серегин, вписывая в протокол слова Горбачева.

После Горбачева, по требованию коммунистов, выступил Косин. Он сказал, что поступил так с самыми лучшими намерениями, что ему хотелось, чтобы газета оперативно осветила красноармейские митинги. В этом месте его речи собрание грозно зароптало, и Косин поспешил добавить, что, конечно, ему нет оправдания, он виноват и должен быть сурово наказан.

В комнате было душно, с Косина лил пот, который он вытирал зажатым в кулак платком. Слушать его было неловко, стыдно. Вероятно, он надеялся разжалобить собрание, но получилось наоборот: лепет Косина еще больше возмутил коммунистов.

Серегин с трудом успевал записывать: все выступавшие говорили горячо и быстро. Припомнили Косину его грубость с бойцами и вольнонаемными, подхалимство по отношению к начальству, его стандартные информации, унылое однообразие которых расценили как результат равнодушного отношения Косина к своей работе.

Прикрывая глаза щитком ладони от полыхавшей рядом коптилки, Серегин изредка взглядывал на бригадного комиссара. Начальник политотдела откинулся в тень, слушал очень внимательно, пристально всматривался в озаренные неровным красноватым светом лица.

Редактор газеты Макаров выступил в числе последних. Почти весь вечер он сидел молча, то поглядывая на Косина умными, слегка прищуренными глазами, то сосредоточенно протирая очки.

Макаров нравился Серегину. Спокойный, рассудительный, мягкий по натуре человек, с тихим голосом, с неторопливыми движениями, он иногда казался флегматиком и имел удивительное свойство оставаться незаметным. Но вместе с тем батальонный комиссар Макаров умел удивительно тактично и настойчиво вести за собой людей и с замечательной тонкостью воспитывал их в сложной боевой обстановке.

Наблюдая за Макаровым, Серегин понял, что редактор волнуется: пальцы Макарова беззвучно отстукивали что-то на краешке стола, с лица не сходило выражение страдания.

После того как выступили почти все коммунисты, Макаров взял слово. Он поднялся, привычным движением поправил пояс и заговорил, не глядя на Косина.