Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука Страница 18

Все эти первые дни войны нас, фронтовиков, волновала мысль о том, что делается в стране: ведь должен же Сталин сказать об этом открыто! Утром 3 июля уже в другом месте связисты у радиостанции крикнули нам: «Идите, Сталин выступает!» На опушке леса мы по полевой радиостанции слушали речь И.В.Сталина. Спокойным, глуховатым голосом он сказал на весь мир страшную правду о войне: «Над Родиной нависла смертельная опасность, речь идет о жизни и смерти Советского государства...» Его речь перевернула наше сознание и понятие о войне, рассеяла иллюзии тех, кто помышлял через два-три месяца быть в Берлине, кто надеялся, что в Германии разразится революция и фашизм будет уничтожен, что война против СССР революционизирует сознание немецких рабочих и крестьян. Обстановка была совершенно иной: многомиллионная немецкая армия верила в Гитлера, надеялась на легкую победу, лезла в глубь нашей страны. Немцы жгли, убивали всех, кто попадался на пути, грабили население, насиловали. Особую ненависть они проявляли к евреям. Здесь, в Белоруссии, проживало много евреев в селах: они были колхозниками, работали, пахали и сеяли хлеб. В первые дни войны немецкие летчики зверски уничтожали еврейские поселения: сожгли Свержонь, Гадиловичи и другие деревни.

Возвращаясь в политотдел, мы видели, как немецкие летчики подожгли наш бомбардировщик ДБ-ЗФ. Пилот сумел посадить горящий самолет около дороги Могилев—Гомель, среди поля с мелким кустарником. Мы выскочили из машины и побежали к самолету. Увидев меня, пилот подумал, что сел на занятую противником территорию, и вытащил пистолет, он не ожидал встречи с человеком в авиационной форме и принял меня за переодетого немца, — откуда тут человек в летной форме? Но его стрелок-радист в желтом меховом жилете закричал летчику: «Товарищ капитан! Не стреляйте, это наш старший политрук, я ему экзамен по истории партии сдавал!» Капитан убрал свой пистолет и подошел к нам. Он рассказал, что с аэродрома Иванова они летали бомбить Кенигсберг, но на обратном пути у линии фронта их догнали «мессершмитты» и подожгли самолет. В экипаже было только два человека: сержант авиационно-технической службы, наш выпускник, летал вместо стрелка-радиста. На машине мы привезли летчиков в Гомель.

Там я получил срочное новое задание: найти танковый корпус и дать командованию прочитать под расписку совершенно секретную Директиву ЦК ВКП(б) и СНК[18] СССР от 29 июня 1941 года.[19] Мне дали полуторку, двух пулеметчиков с ручным пулеметом, и с рассветом мы выехали из Гомеля. У меня была карта, топографию я знал отлично и хорошо ориентировался на местности. На проселочной дороге за Довском мы ехали по редкому кустарнику; впереди был жидкий лес, а перед ним болото. И вдруг на нашу дорогу из кустов выскочил танк темно-зеленого цвета. Приземистый, он быстро шел нам навстречу. Деваться было некуда: машина остановилась, все вышли на обочину, а танк под прямым углом свернул в болотце и, не сбавляя скорости, покатил в лесок. Это был наш знаменитый Т-34, до этого времени я таких танков не видел. Мы пошли по следу танка и на опушке лесочка увидели еще с десяток таких. Генерал в общевойсковой форме стоял среди командиров в кителе нараспашку. Я представился генералу, он взял Директиву и молча начал читать. Затем ее прочитали комиссар и начальник штаба, и все расписались. Генерал с обидой сказал мне, что у него всего десять танков, а задачу им ставят как танковому корпусу. Из десяти танков три занимает командование и только шесть могут воевать. «Вот так и воюем», — сказал он. Я распрощался с танкистами и поехал обратно. Как только выехали на дорогу к Довеку, где в помещении почты в центре перекрестка дорог был армейский узел связи, на нас напали немецкие истребители: в паре они поочередно пикировали и обстреливали машину. Наш ручной пулемет встретил немцев огнем. На «газике» нас догнал капитан с повязкой на голове: «мессершмитт» обстрелял машину и легко ранил его в голову. Капитан тоже начал стрелять из своего ручного пулемета, и тогда истребители изменили тактику: один заходил спереди, а другой сзади. Мы оставили машины, а сами скрылись в бетонной трубе под дорогой. Имея превосходство в воздухе, немцы охотились на дорогах за каждым человеком. Капитан сказал, что шоссе на Рославль перерезано немцами в районе Пропойска[20]. Но не нам было думать, как немцы обходят нашу 21-ю армию с правого фланга, и мы не придавали этому особого значения. Немецкие истребители улетели, и мы благополучно приехали в Гомель, где я получил новое задание: проверить один госпиталь и вместе с врачами выявить людей, которые сами покалечили себе руку. Госпиталь размещался в школе, и целый этаж в нем был заполнен раненными в руку. С врачом-хирургом мы установили явных самострелов, которым отменили эвакуацию в тыл, а дела передали в военный трибунал для привлечения к суду. Да и сами бойцы знали членовредителей и помогали их выявлению. От горькой правды уйти было невозможно, а трусы среди коммунистов, побросавших или уничтоживших свои партбилеты, были...

Отчитавшись за проверку госпиталя, я получил новое задание. Меня вызвал начальник особого отдела армии Хондожко, носивший два ромба в петлицах. Он спросил меня, знаком ли я с устройством укрепрайона. Я ответил, что на Дальнем Востоке был в таком районе.

«Вам срочное задание, и очень важное. Нам известно, что линия укрепленных районов по старой границе не имеет личного состава и не вооружена. Поедете в район Мозыря и там на месте проверите укрепрайон под Припятью. В вашем распоряжении два специалиста — общевойсковой полковник и капитан-артиллерист. Машину возьмете на площади», — и назвал номер машины.

Мы немедленно выехали в Мозырь. Полковника, как старшего по званию, посадили в кабину, а мы с капитаном забрались в кузов полуторки. Навстречу нам гнали стада скота, но до Рочицы мы не встретили ни одной машины, и несколько раз останавливались, выбегая от машины на откос в сторону от налетавших немецких самолетов. Углубиться в лес было невозможно — места были болотистые, и вдоль шли глубокие канавы. В Мозырь мы приехали в темноте: в городе никакой маскировки, горит свет, в парке танцы, не соблюдаются требования прифронтового города. Комендантом укрепрайона был неунывающий подполковник, не осознающий опасности для нашей Родины. Когда я предъявил свое удостоверение и сообщил о цели нашего приезда, он стушевался, не ожидая, что кто-то его проверит. Все мои требования были немедленно выполнены, танцы прекратились, и город погрузился в темноту. Комендант подтвердил, что вооружения в УР нет, а личный состав только начинает прибывать. Связь по городу у него была устойчивая, но с высшим руководством связи он не имел, и никаких указаний ни от кого не получал. Интересуемся: что будет делать в случае наступления немцев? «Будем обороняться, боеприпасов много». Пришел командир речной флотилии Припяти; его флотилия заперта — выход в Днепр захвачен немцами. Он заявил, что будет сражаться до последней возможности, а потом затопит катера и уйдет в партизаны.

В дотах укрепрайона пристреливали пулеметы, заполняя карточки огня. Все здесь оказалось явно недостаточным для боя: агрегат освещения не имеет горючего, боеприпасов и продовольствия мало, личный состав ранее службу в дотах не проходил, да и люди все довольно немолодого возраста. Настроение у личного состава было пессимистическое...

Моим следующим поручением стали поиски начальника политотдела армии Червова, который пропал без вести в районе Жлобина. Мы отправились с политруком из комсомольского отделения и на машине доехали до первых частей, державших оборону по Днепру. Сначала мы попали в полк, которым командовал грузин по фамилии Кипиани. Его командный пункт разместился под сбитым немецким самолетом-разведчиком «Хеншель». Он тут уже несколько дней, и в газете «Известия» было фото с надписью: «Командир части Кипиани у сбитого им немецкого самолета»; автором снимка и очерка был корреспондент Евгений Кригер. Когда мы приближались к самолету, майор Кипиани закричал нам: «Если вы газетчики, не подходите, я изобью вас!» — а был Кипиани довольно рослым и крепким человеком. Мы сказали, что мы не газетчики, а политработники, подошли и видим — Кипиани держит газету с фото и очерком о нем: «Я больше никогда не буду разговаривать с газетчиками, брехуны! Я не сбивал этого самолета, и чужую славу мне не надо приписывать. Прочитают бойцы и что подумают о своем командире? Ой, нехорошо поступил Кригер!» Он еще долго выражал свое негодование.

Кипиани о судьбе комиссара Червова ничего не знал, мы попрощались и двинулись дальше к Жлобину.

Навстречу попадались местные жители из Жлобина, раненые бойцы. Со всеми встречными мы вели разговор о Червове, и нам удалось выяснить, что Червов был за Днепром в передовых частях, сдерживающих натиск немцев. Он возглавил контратаку небольшой группы бойцов и был убит; контратака не удалась, и его тело вынести не смогли. Найдя нескольких свидетелей, я записал их имена и место их жительства. Тогда оборона на Днепре была подвижной: днем немцы теснили наши части, а ночами наши их выбивали.